Однажды по пути к водокачке Конрад остановился перед одним из домов. Он впервые обратил внимание, что перед воротами, оказывается, день-деньской сидит ветхая усохшая старушка и торгует вязаными изделиямиочевидно, собственного производства. Сейчас эта продукция была прикрыта большим куском полиэтилена, но глаз Конрада, натренированный долгим вглядыванием в дождь, быстро опознал среди самопальных блузонов, батников и кардиганов до боли знакомый предмет. Он подошёл к старушке, попросил снять покров и вгляделся в заинтересовавшую его вещь. То была длинная белая шаль с затейливым узором, которыйКонрад был готов дать руку на отсечениев точности повторял рисунок шали, ежевечерне украшающей плечи Анны. Это обстоятельство так потрясло Конрада, что он ничего не мог объяснить вязальщице, которая на все лады расхваливала свой товар и была премного рада всякому потенциальному клиенту. Он молча задёрнул полиэтилен и пошёл себе дальше.
Чёрные дубы, чёрные облака, иссиня-чёрное небо. И озарённые внезапной молнией, чёрные мокрые всадники на усталых белых конях.
Всадники проскакали мимо.
С вороного коня лыбился, гикая и ухая, Поручик. На белом коневолосы параллельно землевосседала Анна.
Наверняка немалых трудов стоило Поручику взять напрокат двух холёных кормлёных коней из Дома Штаб-офицеров ради забавления Прекрасной Дамы. Была бы у Конрада шляпа, он бы её снял.
Анна павой плавно плавала по участку и старалась, чтобы их с Конрадом траектории по возможности не пересекались.
Оттаивание Анны к Конраду прошло так же внезапно, как проявилось. Она общалась с жильцом по-прежнему через Стефана, большей частью, посредством записок.
На руке у Анны было несколько шрамовона любила прижигать кожу спичкамипросто так. Все всегда удивлялись, и только по той причине, что думалиэтот материал огнестоек, негорюч.
Профессор Клир вспоминал: он один голосовал против всех. Против исключения одного изрядно хорошего человека из рядов. Это был мужественный поступок, каких его послужной список включал немало. Но гордиться было не времяв комнату кто-то входил.
И костлявая дама с косой в руках садилась на табурет рядом с кроватью Клира, и он думал с тоской: лучше б уж Конрад. Дама вела с ним задушевные беседы, а профессор Клир слушал вполуха, из вежливости.
Профессор Клир, лирик, король Лир, клирик Какой он был? Всякий.
И немного взбалмошный. И безукоризненно корректный. И предушевно обходительный. И умеющий крепкое словцо ввернуть. И изящно словесный. И слэнгово-стиляжный. И со вкусом одетый. И чуть растрёпанно независимый. И безрассудно храбрыйхулиганское голоштанное безотцовое детство. И хитроумный тактик. Таски от простодушных городских менестрелей. И от эзотеричнейшего символизма. И Чарли Паркер с Колом Портером. И Букстехуде с Телеманом. И азартный волейболист. И хладноглавый шахматист. И заядлый ходок на международный кинофестиваль. И закоренелый ненавистник телеоболванивания. И бывалый турист-водник-альпинист. И запойный бездвижно-библиотечный трудяга. И несгибаемый, гораздый до лошадиных доз чемпион факультета по возлияниям. И столь же несгибаемый никакими соблазнами аскет-абстинент. И лукавейший обольститель. И благороднейший рыцарь. И Дон Жуан и Дон Кихот. И Вертер и Фауст. И немного от Мефистофелябывало, отпскал эспаньолку. Впоследствии предпочитал бороду окладистую, фундаментальную.
Явки-тусовки. Диссидент-подписант. Суперменство-мессианство. Обыски, вызовы, угрозы. Трёхлетняя безработица с проблесками репетиторства, метения улиц и закручивания гаек в ремонтных мастерских. Извечный стыд, смешанный с завистью: в лагерь не упекли, за кордон не выслали; всего-то за двести первый километр.
Сон по десять часов в неделю. Еженощная разгрузка товарных вагонов. Суточный рационбанка консервов с булкой.
Фига в кармане. Фига наперевес. Фигазнамя над головой. Фига без тени пофигизма.
Донкихоты, ланцелоты шли на дракона, и, когда тот умирал, потому что ничто под Луной не вечно, говорили: поделом, победа А кругом ползали неприметные маленькие гадючки, откладывали яички, пестовали гадюшонышей.
Дон Кихот перепортил ветряные мельницы. И вся округа осталась без хлеба.
Близится смерть Валленштейнаабзец тебе, Гёц фон Берлихингенмандой накрываешься, Эгмонт-Кориолан. Корсары-конкистадоры-кондотьеры-флибустьеры-флинты горланят «Йо-хо-хо и бутылка рому».
Мысли Профессора о себе самом были прерваны явлением постояльца.
В этот раз говорил почти один только Конрадс позиции силы, так сказать. Профессор лишь изредка позволял себе как-то прокомментировать мысль оппонента. А так, вместо диалога получался монологмного раз продуманный и заранее отрепетированный, может даже, во время óно зафиксированный на бумаге.
Народ наш не так глуп, чтобы считать кого-то никчёмным пустоплясом лишь потому, что не своим делом занимается. Руки-крюки простятся всякому, у кого голова на плечах. Только клиническим идиотам взбредёт в головы бросать камни в тех, кто рождён разрабатывать новые модели станков, выводить новые сорта пшеницы, искать способы рассеяния грозовых туч и вакцины от смертельных болезней, а в конечном счётеоблегчать жизнь прочим хомо, которые менее сапиенс (включая клинических идиотов). Ибо каждый, кто мнит себя пупом Земли в связи с тем, что весь свой век надрывает пуп, втайне мечтает о башковитом мессии, который избавил бы многострадальный пуп от перегрузок.
Другое дело,вставил Профессор,как распознать его в толпе самозванцев; ведь в Стране Совдепов сплошь и рядом в должности профессора числится завхоз, в должности инженерасчетовод, в должности хирургаконовал, так что любой «умственный трудяга» с порога вызывает недоверие.
Но лишь до той поры,успокоил Конрад,пока у недоверчивых не заболят животы, не сгорят телевизоры, не заартачится скот. Вот тут-то и выявляется настоящий спецпоможет если не делом, то советом.
Пора внести ясность. Говоря о полной неприспособленности интеллигентов к жизни, вызывающей кривую ухмылку у широких масс, я имел в виду не всю пресловутую «прослойку», а лишь одну её частьнебольшую, но главную; её бесхребетный становой хребет.
Их надо искать среди тех, кто пожизненно заклеймён нелепой кличкой «гуманитарии». Так сказать, профессиональные интеллигенты, чьё прямое назначениерефлектировать об Истине, Добре и Красоте в самое что ни на есть рабочее время.
Азбучная истина: «профессионал»это не тот, кто просто что-то знает, и даже не тот, кто что-то умеет. Познав родной язык и научившись ходить, ребёнок никакой «профессии» не получает. Профессионал знает и может то, что знают и могут очень, очень немногие. Если работник легко заменим, значит его работане «профессия», а «должность».
В эпоху поголовной грамотности всеот мала до великаумеют читать. Так же, как все умеют сидеть на стуле, разносить и подписывать бумаги. Однако «вахтёр», «курьер», «зам. по кадрам» в интеллигентском понимании«должности», а вот «редактор» и «критик»«профессии». Но скажите пожалуйстакто такие «редактор» и «критик», как не обыкновенные вдумчивые читатели? Что, всякий вдумчивый читательуже «профи»?
Разве вы не знаете,вскипел Профессор,что всегда в большой цене были смелые редакторы и честные критики?!
Могут ли «смелость» и «честность» стать «профессией» где-либо, кроме как в Стране Клинического Маразма?отвечал Конрад и продолжал:
Медик, шофёр, поварвсе нуждаются в специальных знаниях, иначе их в шею выгонят. А редактору и критику нужны лишь добротное человечье нутро да знание грамотыно это и от медика, шофёра, повара (вахтёра, курьера, зама по кадрам) требуется. И многие медики, шофёры, повара (вахтёры, курьеры, замы по кадрам) могут с ходу занять место редактора или должность критика. Редакторы же и критики с ходу могут занять лишь должности, перечисленные в скобках.
А вот, допустим, сидит в своём кабинете шекспировед N и строчит монографию о Шекспире. То есть излагает свои мысли по поводу Шекспира. А что, когда физик Z читал Шекспира, у него по сему поводу мыслей не возникало? Да он с таким же успехом мог бы изложить их на бумаге!..