Всё это видели... Низкое попрошайничество перед глазами стояло, мешало увидеть главное. А вот заговорил Паисий, и упала у Никона с глаз пелена. Увидел, что все патриарший хитрости от великой нужды, в которой Церковь его пребывает, и хотя и вынужден заискивать и хитрить патриарх, но мысли его не о суете мирской, а о церковном устроении, о единении вселенской Православной Церкви во главе с Москвою.
И ещё дорого было Никону, что и его разглядел патриарх, зорко заглянув в самую душу.
Полюбилась мне беседа твоя, Никон...сказал он, прощаясь.Приходи к нам беседовать по досугу.
И вот сподобил ГосподьПаисий и посвящал Никона в митрополиты Новгородские и Великолукские.
Три года с той поры прошло. И сейчас, перед новым поворотом в жизни, снова встреча. Не с патриархом, но с его спутником. Это всё едино. Это всё от патриарха. По его молитве и помощь последовала в виде предупреждения, сделанного этим несчастным чернецом.
Никон внимательно оглянул Арсена.
На Соловки-то как попал, монах?
Сослали, владыко...
И какая же вина на тебе?
Вина, владыко, известная...вздохнул Арсен.Многие православные у нас, в Греции, под этой виной ходят. Чтобы образование получить, надобно веру менять. Всё это ведают, и архиереи наши благословляют на такое ради постижения учения книжного. Выучимся и возвращаемся назад в веру отцовскую, истинную.
Не спускал Никон глаз с Арсена, но не смутился монах, просто говорил, без хитрости. И хотя и понимал Никон, что никаким игуменом не был Арсен, но не стал про монастырь на Кафе выспрашивать. Вместо этого кивнул.
Ведомо мне и такое...сказал он.С Киева тоже к иезуитам учиться ездят... На Соловках-то не скучаешь по родине?
Отвёл Арсен наполненные нездешней печалью и немым вопросом глаза.
Живу, слава Богу... Теперь тяжелей будет. Не простит братия, что святого угодника пособил увезти. На казнь остануся. Ну, да на всё воля Божия...
И снова, едва он начал говорить, впился Никон глазами в его лицо. Лицо Арсена было отрешённым и спокойным. Даже в глазах что-то исправилось. Ничего не отражалось на лице, словно не о своей судьбе говорил Арсен.
Задумался Никон.
Коли учился ты, значит, и языки добро ведаешь?спросил в задумчивости.
Ведаю, владыко...ответил Арсен.Греческийродной мне. Латынь добро знаю. Славянский язык так само.
Ведаешь...повторил Никон.Ну а коли так, растолкуй мне, что может имя Феогност означать по-нашему?
Знаемый Богом...ответил Арсен.
Верно...кивнул Никон, удивляясь столь простой разгадке загадочной фразы из письма государя:
«Помолись, владыко святый, чтоб Господь наш дал нам пастыря и отца, кто Ему, Свету, годен, имя вышенаписанное (Феогност), а ожидаем тебя великого святителя, к выбору, а сего мужа три человека ведают: я, да казанский митрополит, да отец мой духовный, и сказывают свят муж...»
Захотелось помолиться Никону.
Я тебя, Арсен, с Соловков увезу...сказал монаху.Учёные люди, языке ведающие, очень потребны сейчас будут. Со мной поедешь.
И благословив припавшего к руке Арсена, повернулся к иконам.
И ещё одна беседа состоялась у Никона на Соловках. Накануне отплытия с острова попросил принять его старец Мартирий.
Никон ждал этого. Ещё со времён монашества в Анзерском скиту постиг он своеволие соловецких иноков. Монастырь всегда ощущал себя хозяином здешнего края и никакого соперничества не терпел. Сделавшись Новгородским митрополитом, Никон маленько своеволие соловецких монахов прищемил. Удалось ему отнять кой-какие соловецкие соляные варницы, трапезу монастырскую приказал ограничить. Теперь вот мощи Филиппа Чудотворца увезёт.
Могли ли монахи с этим смириться?
Нахмурившись сидел Никон, слушая дребезжаще-старческий голос Мартирия. Ждал, когда заговорит этот весь в поседевшей коже старец о главном. Но не спешил Мартирий. Сидел и неторопливо рассказывал, как откапывали они чудотворец гроб, как переносили в Преображенский собор.
Доски-то невозмогша отторгнута, понеже мощи от воды восходящий примёрзли...говорил Мартирий.Приник я со свечей к скважине, высверленной в соседнем гробу наставника святого ФилиппаИоны... И вот, владыко, смотрю и зрю там святого Иону, яко жива суща.
Он перекрестился. Перекрестился и Никон. Велики, велики чудотворцы соловецкие, но не за этим ведь Мартирий на беседу пожаловал.
А Мартирий огладил длинную седую бороду и сказал:
В тот день, когда гроб святителя подняли, у инока Малахии зубы заболели. Пришёл ко мне, плачет, бедный, дак я ему дал ветхого гроба малую дщицу, и зубная боль сразу у Малахии прекратилась. Очень сильный угодник Божий Филипп. Каково везти-то такого, владыко? Страшно...
Ништо...ответил Никон.Довезём с Божьей помощью. Государево покаяние за венценосного прадеда своего не отвергнет святитель. Все святители московские в Архангельском соборе в Москве собираются. Однако Филиппа на том соборе нет. Поспешать надо везти его. Помолись о благополучии пути нашего, святый отче.
Твёрдо сказал это Никон, пресекая просьбы. Мартирий вздохнул тяжело. Осенил себя крестным знамением.
Слышал я, владыко, что Арсена с собой на Москву зовёшь...сказал.Благословишь ли мне, как духовному лицу, под начало коего Арсен отдан был для исправления, слово молвить?
Сказывай, отец праведный...
Ведомо ли тебе, владыко, что Арсен трижды Христа и православной веры отвергался?
Ты, святый отче, дело говори, если ведаешь. А про отвержение от православия учения ради я знаю. Не нам, отче, их судить. Под басурманами живут... С благословения архиереев своих на эти уловки идут.
Дак то и страшно, владыко, что с благословения... Но не это главное, хотя что главнее есть, чем добровольное отвержение от Христа...
Что же главное известно тебе, отче?
Об этом, открытом мне на исповеди, не могу сказать, владыко. Не превозмогу тайну исповеди нарушить. Но душа, я тебе открою, владыко, очень вонючая душа у Арсена. Христом Богом заклинаю, не увози отсель. На беду привезёшь.
Мартирий встал.
Встал и Никон.
Храни тебя Господи, старец...сказал.Про Арсена не думай лишнего. В Москве тоже умеют за еретиками досматривать. Коли обнаружится что, есть и в белокаменной места, где человека спрятать.
Твоя воля, владыко...сказал Мартирий.Я тебе поведал, что мог, а ты думай...
Он ушёлседобородый, похожий на здешние валуны в белёсых пятнах лишайников. Даже не ушёл, а как-то растворился в немыслимой толщине стен, сложенных из таких же, как он, валунов.
«Ништо...успокаивая себя, подумал Никон.За изданием книг у нас Неронов да Стефан Вонифатьевич приглядывают. Не забалует у них грек. А знания языков нужны сейчас на Москве...»
5
Блистали на солнце маковки Успенского и Преображенского соборов, возвышающиеся над каменной монастырской стеной. Словно воины, охраняющие церковь, поднимались по углам монастырской стены мощные башни...
Арсен смотрел из ладьи на удаляющийся монастырь, на дремуче-мощные стены, как будто прямо из лазурной воды встающие, и забывал о долгих и тёмных соловецких зимах.
Арсен был уже не молод. Пятый десяток шёл ему, и позади осталась огромнаяеё хватило бы и не на одного человека,раскиданная по разным странам жизнь.
Вырос Арсен в Триколе, в турецкой семье, и всё своё детство думал, что он мусульманин. Но в четырнадцать лет в семью, где воспитывался Арсен, приехал рыжебородый грек, назвавшийся архимандритом Афанасием, и, посмотрев на Арсена, назвал его своим родным братом и увёз в Венецию. Затем, перейдя в католичество, учился Арсен в Риме. И можно было бы ограничиться и иезуитским коллегиумом, но Афанасий велел ехать в Падую постигать там, в университете, философские и врачебные науки.
Арсену было двадцать три, когда Афанасий сказал, что пора принять православие и постричься в монахи. Через два года Арсен был уже игуменом монастыря на острове Кафа.
Монастырь ли это был или постоялый двор, куда насельники сбредались со всех концов света, чтобы в назначенное время исчезнуть, Арсен и сам не знал. Делал то, что было указано делать, и, когда указали, что надобно ехать в Валахию, уехал сам... Жил там у валахского воеводы Матвея, потом у молдаванского Василия. Но и оттуда сорвали. Велели ехать в Варшаву.