В тесную баню по-черному, окунувшись в бочке с дождевой водой, по одному с хохотом заскакивали пьяные партийные активисты. Там, привязанная к лавке, в полуобморочном состоянии от угара и насилия, была распластана недавняя возница. Согнувшись от своего огромного роста, покрытый волосами на спине и груди, с выпученными от жара глазами, храпел Долгих. «На хер, говоришь?! Так получи!»
Глава 2
Вечерело. Обессиленные от жары и работы селяне, где толпой, а где и в одиночку брели по пыльной дороге к деревне. Прибывшие спецпереселенцы падали у дымящихся костров возле шалашей, протянувшихся вдоль опушки леса до самого лога, за которым каждый день старики и подростки рыли могилы для родственников. Сегодня их было две. Старик Усков подал в сырую яму черенок лопаты, уцепившись за неё, на поверхность шустро выбрался из ямы 14-летний подросток. Присели на необструганный крест из молодого осинника и долго молчали. Дед с хмурым видом потягивал самокрутку, а внук лапником еловых ветвей отгонял рой мошкары и комаров.
Ну, чего, страшно под землей-то? Усков обнял с улыбкой пацана.
Нет, здесь, на земле, страшно. Мамка давеча говорила, что дядю Фрола и тетю Зою, что ехали к нам бабушку навестить из самого Томска, убили разбойники в тайге. Лицо мальчика было серьезным, и походил он на худого, невзрачного мужичка в старой нательной рубахе не по росту.
Неправда! Дед с треском начал раскуривать ядреный табак.
А кто тогда? Не унимался внук, заглядывая в стариковские глаза, слезящиеся то ли от дыма, то ли от горя.
Много будешь знать, скоро состаришься, как я!
О чем тары-растабары развели, родственники? Из-за отсыпанного холма земли показался Григорий Усков, красивый, чернобровый сорокалетний мужик. Под мокрой, просоленной рубахой играли стальные мышцы кузнеца.
О сестре твоей, ноне покойнице Зое и муже её убиенном, об чем еще! Царствие небесное им! Старик встал и перекрестился на заходящее за тайгу солнце. Григорий надвинул дырявый картуз на самые брови сына:
Иван, омшаника вон там набери, дымокур сварганим, а то гнус сожрал донельзя! И как только малой побежал к болоту между свежими холмами могил, тихо проговорил:
Батя, я Фроську Горлову попросил перевести жесты того глухонемого, она кумекает по-ихнему. Так вот, его сослали из Тунгусово к нам за то, что на жене опера их деревни опознал кофту убитой своей матери, когда она по грибы в тайгу ходила. В общем, я напоил глухонемого, у него язык развязался, вот он через Фросю и накидал мне пальцами, что бойцы из отряда конвойного НКВД отбирали вещи и скарб там разный у приезжающих родственников спецпереселенцев и торговцев с города. Людей этих потом пускали в расход! Закон тайга, а медведь прокурор! Ну, хорошим шмутьем делились между своими, а барахло сдавали в сельпо для распределения среди нашего брата!
Свят, свят! Дед с ужасом в глазах смотрел на сына, осеняя себя крестным знамением.
Похоже, с приездом к нам этого инспектора, Долгих, кажется, у нас тоже начинается! Вот потому и в тайгу запретили ходить, чтобы свидетелей поменьше. Голод людей сил лишает, они норм не выполняют и пайку оттого режут, а охотиться или по грибы не пущают, чтобы грабить! Мать их в дышло!
Ты че удумал? Старик, зная силу и крутой норов старшего сына, схватил его за руки. О детях подумай!
Подумал, отец! Усков потрепал отца по седой голове и поднялся навстречу своему старшему сыну, спешившему к ним с большой охапкой мха.
Я их, тятя, на живца, сучар, ловить буду, теперь за Зою и свояка Фрола и судить по законам советской власти прилюдно, а не топором по темечку Не бойся за меня!
На следующий день старик Усков, готовясь к покосу, отбивал литовки. Пробовал большим пальцем лезвие косы, прищуренным глазом смотрел на острый конец и снова продолжал точить, одной рукой придерживая за пятак литовки, а другой проходить с обеих сторон по поблескивающему металлу под наждаком. Выйдя в огород, дед размашисто сделал несколько прокосов у погреба и остался доволен. Заросли осота вместе с лопухами от одного взмаха легли ровными рядами, оставляя брешь для проветривания у приоткрытой крышки большого подземного хранилища картофеля и овощей на долгую сибирскую зиму. Из погреба донесся странный звук: «вжик-вжик!»
Усков прислушался, металлический звук повторился. Дед заспешил к погребу, поднял крышку и обомлел. Зажав ствол ружья между досками ограждения, сын умело орудовал напильником, превращая двуствольное ружье в обрез.
Окаянный, на кой двустволку испохабил?!
Подняв голову, Григорий одарил отца белозубой улыбкой:
Не кричи так, видишь, я по-тихому, а то пацаны враз по деревне разнесут наши с тобой военные тайны. На кой оно теперь, коль утку подстрелить нельзя! С приездом Долгих она птица теперь советская, а значит, неприкосновенная для тебя!
Дед с досадой опустил крышку, сел на скошенную траву и закурил: «Ружье жалко, ведь за него я отдал цыгану жеребенка. Когда это было, эх?!»Затянувшись так, что цигарка вспыхнула, опалив и без того прокуренные усы, вздохнул. В памяти всплыли бескрайние поля Алтайского края с набирающей колос пшеницей. «Гришка больно горяч, неужели разбойничать теперь начнет, или того хуже, пристрелит этого городского начальника! Свят, свят!»Старик перекрестился, затоптал самокрутку и, открыв крышку, выматерил сына. На что услышал в ответ из утробы погреба:
Не лайся, батя, ведь лоб крестишь перед иконами! Обрез для самообороны, ладно в штанах прячется! Да и попомни мои слова, Долгих скоро команду даст все ружья изъять, так что все равно без двустволки своей останешься!
Деда, деда, там папку комендант Малышкин спрашивает! В огород вбежал Иван.
На крыльце дома старуха поила из крынки коменданта квасом. Тот пил жадными глотками, а когда вернул опорожненный наполовину сосуд, стал виден на его лице приличный синяк.
Доброго здравия, Степан Кузьмич! Вежливо произнес Усков, не подавая вида, что фингал под глазом коменданта разглядел.
И тебе не хворать! Гришка где? Почему в первую смену не вышел?! Малышкин поглубже нахлобучил форменную фуражку.
Животом мается, дрищет, спасу нет! Матрена вон кровохлебки настаивает, верно говорю, матушка?
А то, как же, вмиг все пройдет, как только стаканчик, другой выпьет! Засуетилась супруга, бросившись в сени за очередной склянкой.
Ладно, пусть во вторую идет, или сам за него вкалывай, норму никто не отменял, а вот паек урезали, граждане переселенцы.
Комендант сбежал с крыльца и вышел через настежь распахнутые ворота на улицу.
После полудня Григорий уже был на деляне, где работал в бригаде вальщиков. На перекуре, скинув черные от пота рубахи, мужики, ополоснувшись водой из ржавого болотца, намазывали друг другу спины дегтем, верным спасителем от гнуса. Усков тихо сказал напарнику:
Матвей, сегодня после работы выдвинемся от моста на обласке. Спустимся вниз по речке, потом через просеку к посту НКВД, поглядим, как ряженые в начальники бандюги, в рот им дышло, очередную партию переселенцев шмонать будут! И громко крикнул так, что услышали остальные мужики, располагающиеся на пихтовом валежнике у костра:Слыхали, наш деревенский комендант побит за усердие самим большим начальником, аж из самого Новосибирска?!
Изможденные, бородатые мужики потягивали, молча, чаек из разнотравья и помалкивали. Каждый думал о своем, лишь Матвей гаркнул:
Поделом ему, суке продажной!
Тальник в сплетении густых зеленых ветвей спускался к воде, почти касаясь болотной ряски, тянувшейся вдоль пологого, глинистого берега. Коричневая речушка темнела глубокими омутами и змеилась в тайге, находя себе дорогу на север к большому холодному, зажатому вековым кедрачом. Через кедрач шла песчаная дорога, упирающаяся в глиняные яры, за которым начиналось редколесье и болота до самого отстраиваемого переселенцами Бакчара. Дорога через болота представляла собой оканавленную полосу торфа с настилкой мелкого осинника, которым зарастало старое болото. Сгущались сумерки. Григорий и его помощник без труда спустились вниз по течению в небольшой выдолбленной из большого кедра лодкиобласе и затаились в засаде, недалеко от дороги.