Прошел еще один год, и генерал-майор Миллер получил новое назначениестал начальником Николаевского кавалерийского училища. Училищный быт он знал хорошосам прошел через него, случалось, и портупей-юнкероввзводных командировразыгрывал, и верховодил в «цуке» своеобразной дедовщине, которая водилась в армии во все времена и периодами расцветала пышным цветом. Старшие юнкерабез пяти минут офицерывсегда любили покататься верхом на первогодкахничего зазорного в этом не было При Миллере «цук» расцвел еще больше, но ни одна жалоба к отцам-командирам не поступила.
Да и какие могут быть жалобы, если сам начальник училища считал, что катание старших юнкеров верхом на младшихвещь вполне законная? Единственное, о чем просил Миллер, не галдеть в комнатах, расположенных над его квартирой, не пугать подрастающего сына Николямладшего в семье, и дочь Софочку.
В холодном, необычайно снежном январе 1912 года генерал Миллер переехал в Москву на ответственную штабную работу. Он стал начальником штаба Московского военного округаодного из самых крупных и мобильных в России, войсками этого округа командовал сухой, желчный, очень придирчивый генерал Плеве.
С тех пор судьбы Плеве и Миллера оказались тесно связанными, два генерала шагали по одним и тем же тропкам, причем Плеве любил посидеть верхом на Миллере, как юнкер-выпускник на первогодке, и Миллер это терпел, хотя было очень противно.
Так они вдвоем, рука об руку, и вошли в войну четырнадцатого года, поскольку по мобилизационному плану из войск округа была сформирована Пятая армия, а штаб округа автоматически преобразовался в штаб армии. Плеве стал еще более желчным, более раздражительным; всех, кто попадался ему на глазаот солдата до генерала, ставил во фрунт и начинал отчитывать. Глаза у него были готовы вылезти из орбит, усы дрожали, рукой он азартно взмахивал, будто профессор на кафедре. Точно так же он относился и к своему начальнику штаба: учил его жить, воевать, пить чай и видеть хорошие сны.
Если Миллер опаздывал к нему на утренний доклад на полторы минуты, Плеве устраивал скандал.
Противно было находиться рядом с этим желчным стариком, но военачальником Плеве был все-таки хорошимв развернувшейся на Юго-Западном фронте Галицийской битве он заставил немцев побежать с такой скоростью, что у них даже кокарды с касок поотлетали.
За успехи в конце 1914 года, за Галицийскую и Лодзинскую операции Миллеру было присвоено звание генерал-лейтенанта.
Плеве делался все более угрюмым, язвительным до обмороков, терял контакт с людьми, в том числе и со своим начальником штаба.
Из Пятой армии они вместе проследовали в Двенадцатую, потом Плеве повысили, он стал командовать группировкой из трех армий, затем, временно, Северным фронтом (командующий этим фронтом генерал Рузский внезапно заболел и был увезен в госпиталь), и вот на Северном-то фронте все и увидели, что у Плеве не все в порядке с головойон просто-напросто впадает в маразм, готов ковыряться в носу, ходить по штабу с расстегнутыми штанами и пускать по лужам бумажные кораблики.
В феврале 1916 года его освободили от должности по состоянию здоровья, а через месяц, в марте, Плеве скончался.
* * *
Ночью на улице грохотали английские грузовики, мешали спать. Утром к Миллеру заглянула женабледная, с опухшими глазами. Несмотря на возраст, Тата была все еще красива.
Эжен, нельзя ли запретить ездить по нашей улице грузовикам и танкам? спросила она.
Миллер улыбнулся грустно, понимающе:
Можно, Тата.
Сделай, пожалуйста, прошу тебя.
Улыбка на лице Миллера стала еще более грустной.
Это будет непатриотично, Тата, сказал он.
Наталья Николаевна вздохнула, склонила голову.
Ах, Эжен, произнесла она удрученно, потом, уловив в лице мужа тревогу, вновь подняла глаза. Спросила: Тебя что-то тревожит, Эжен?
Абсолютно ничего, спокойным тоном ответил он.
Нет, тебя все-таки что-то беспокоит.
Я часто вижу сны из прошлого, признался он. Иногда пью чай с покойным Павлом Адамовичем Плеве.
Наталья Николаевна передернула плечами.
Это плохие сны, Эжен.
Да уж Ничего хорошего, согласился с женой Миллер, усмехнулся грустно, пить чай с покойником.
С собой переместиться в нети не приглашает?
Слава богу, нет.
Миллер не стал говорить жене, что видел другой худой сончерный, с галдежом ненасытных ворон и низким, залитым пороховым дымом небом Во сне его били солдаты. Миллер хотел проснуться, но не моглицо его дергалось, он переворачивался с боку на бок, болезненно вскрикивал, но не просыпался. Он словно был заколдованслышал звуки, проникающие в дом извне, сквозь сжим век видел серые тени, ползающие по потолку спальни, но проснуться не могне получалось, сон цепко держал его.
Генерала действительно здорово избили весной семнадцатого года солдаты. Произошло это на второй день Пасхи. В небольшом городке Кимполунги стояло два корпусных штабапехотный и кавалерийский. Дул теплый ветер, на прозрачных, уставших от зимней спячки ветках начали зеленеть почки, а в щелях между камнями брусчатки появились тонкие ломкие стебельки.
Дышалось легко, настроение было приподнятым, праздничным: Пасха есть Пасха На столе у Миллера стояло блюдо с крашеными яйцамиординарец генерала оказался большим мастаком по этой части: из обычной луковой шелухи он сумел приготовить краску нескольких тоновот легкой охристой, с персиковым оттенком, до густой красной, благородной, сочной: отдельно в углу, на маленьком столике, красовался кулич, накрытый расписным рушником.
В двенадцать часов дня в Кимполунги прибыла маршевая рота, которой после отдыха и пасхального обеда с чаркой надлежало отправиться дальше, в окопы.
В роте находилось несколько агитаторов, противников войны, напористых, горластых, с красными бантами на шинелях.
Осталось совсем немного до нашей победы! кричали они. Когда мы с немцами станем кумовьями и окончательно побратаемся с ними, то установим мировой коммунизм. Зачем нам воевать с кумовьями, когда мы можем пить с ними шнапс?
Маршевая рота в едином порыве взметнула над собой винтовки, выдохнула что-то в непонятном смятом крикетолько вороны испуганно взметнулись в воздух, затрепыхались в нем, похожие на темные смятые тряпки.
Миллер наблюдал за этой картиной из окна. Невольно поморщился. «Сброд какой-то, а не солдаты Толпа животных. Как с этими людьми идти в атаку? Нельзя идти. Они могут развернуть свои винтовки и выступить воедино с немцами. Внутри у Миллера возникло холодное протестующее чувство, он отрицательно мотнул головой. Нет, можно идти и нужно Только людям этим все надо объяснить. Выйти на улицу и объяснить». Миллер натянул на голову фуражку и направился к двери.
Это было ошибкой.
Солдаты, только что галдевшие, будто грачи, угрюмо затихлинад площадью повисла тяжелая опасная тишинани шороха, ни единого скребка, ни слова, ни вздохавозбужденные люди словно окаменели. Миллеру показалось, что солдаты при виде его оробели. Но это было не так.
Вот он наткнулся на один твердый, исполненный ярости взгляд Вот второй такой взгляд, вот третий А вот глаза вообще сумасшедшие, белые, вываливаются из орбит.
Остановиться? Повернуть назад? Краем глаза Миллер засек двух сгорбленных писарей, метнувшихся в сторону и нырнувших друг за дружкой, будто крысы, в большую дыру в заборе. А эти деятели что тут делают? Им местов канцелярии стрелкового корпуса, а не в чужой маршевой роте.
Не знал Миллер, что именно эти писарчуки только что выступали против него и подбивали маршевую роту арестовать двух командиров корпусовпехотного и кавалерийскогои устроить над ними суд.
Вид у маршевиков был не только злой, но и изрядно потрепанныйусталые, помятые, небритые лица, сбитые набок запыленные сапоги со стоптавшимися каблуками, подсумки, грузно оттягивающие поясные ремни, винтовки с примкнутыми штыками
Ни останавливаться, ни тем более поворачивать назад было нельзяэто будет сродни трусости. А трусом Миллер никогда себя не считал.
Он ощутил холод, возникший внутри, под ключицами, мотнул упрямо головой, борясь с этим холодом, и в следующее мгновение увидел штыки, направленные ему в грудь.