В основном передавали произведения мужчин, но с особым восхищением я воспринимала слова и голоса Уны Марсон, Глэдис Линдо, Констанс Колльер, а тут еще и Синт восклицала: «Когда-нибудь и тебя будут читать, Делли», и, глядя на ее маленькое сияющее лицо в обрамлении косичек, я всегда готова была поверить ее предсказаниям. Еще в семилетнем возрасте Синт оказалась единственной, кто всегда побуждал меня не оставлять моих стараний. К 1960 году программа закончила свое существование, а через два года я приехала в Англию, не имея ни малейшего представления о том, что мне делать с моими произведениями. Работа в обувном магазине отнимала слишком много времени, теперь я писала только оставшись в одиночестве, и Синт, вероятно видевшая стопки записных книжек, никогда не покидавших моей спальни, больше уже не пытала меня на эту тему.
Они с Сэмом подыскали себе съемную квартиру в Квинс-парке, и Синт перешла на работу в филиал «Дольчиз» в северной части Лондона. До того момента я, пожалуй, и не знала, что такое одиночество. У меня всегда были мои книги и конечно же Синт. Внезапно идеи мои показались мне огромными в крошечной квартирке, потому что некому было их услышать и заверить меня в том, что их можно реализовать; больше никто не утешал меня, не поддерживал, не протягивал руки для объятия. Я физически ощущала отсутствие Синт. Есть ли у вас тело, когда к нему никто не прикасается? Наверное, есть, но иногда мне казалось, что я бесплотна, будто я мозг, расплывающийся по комнатам. Как же плохо я подготовилась к эху и звяканью ключа в замке, к отсутствию шкворчащей сковородки Синт, к одиночеству моей зубной щетки, к тишине там, где раньше моя подруга мурлыкала свои любимые песни.
Когда каждый день видишь человекачеловека, который тебе нравится, который делает тебя выше, то становишься лучшей версией самого себя, не прилагая при этом особых усилий. А теперь я уже не казалась себе такой интересной, такой умной. Никто, кроме Синт, не хотел слушать мои стихи, никто, кроме нее, не придавал значения тому, откуда я, не понимал этого. Я не знала, как Оделль будет существовать без помощи Синт. Синт столько для меня сделала, но поскольку теперь ее не было рядом, я умудрилась начать ее презирать.
Обремененные рабочими обязательствами, мы могли встречаться только раз в две недели, в кафе «Лайонс» на Крейвен-стрит, по соседству со Скелтоном. Едва ли я придавала значение тому факту, что наши встречи всегда устраивала Синт.
Официантка так плюхнула наши чашки на барную стойку, что расплескала кофе, а заказанная мной булочка оказалась самой скукоженной. Мою просьбу заменить блюдце официантка попросту проигнорировала, а когда я расплатилась, она даже не положила сдачу мне в руку. Не глядя на меня, она шмякнула деньги на стойку и подтолкнула их ко мне. Я повернулась к Синт и увидела знакомое выражение лица. Мы пошли искать свободный столикжелательно как можно дальше от барной стойки.
Как дела на работе? спросила подруга. Все еще таскаешься за этой Марджори Квик?
Она мой босс, Синтия.
Так я тебе и поверила.
А ведь если вдуматься, я и сама не осознавала, насколько явным было влияние, оказанное на меня Квик. Я пыталась побольше выведать о ней у Памелы, но та знала только одно: как-то раз Квик упомянула, что провела детство в графстве Кент. Ее деятельность в период между детством и зрелым возрастом была окутана мраком неизвестности. Возможно, Квик была уготована респектабельная жизнь в графстве Кент, она могла стать женой судьи или кем-то вроде того, но вместо этого выбрала иную судьбу среди развалин послевоенного Лондона. Ее имени не было в «Дебретте», она не принадлежала к семейству Скелтонов, вопреки одному из моих первоначальных предположений. Ее манера одеваться безупречно буквально излучала власть, заботу о себе любимойв этом была только ее выгода, больше ничья. Каждая совершенная блузка, каждая идеальная пара брюк служили упреждающим заявлением о своем «я». Одежда Квик была ее доспехами, сделанными из шелка.
Я узнала, что она не замужем и живет в Уимблдоне, совсем рядом с парком. Заядлая курильщица. Их отношения с Ридом можно было уподобить союзу воды с камнем, который она точит десятилетиями. По словам Памелы, Квик работала в институте столько же, сколько и Рид, а он принял руководство Скелтоном в тысяча девятьсот сорок седьмом, двадцать лет назад. Каким образом она познакомилась с Ридом или почему решила поступить сюда на службу, оставалось загадкой. Интересно знать, в каких битвах ей приходилось сражаться для достижения своего нынешнего положения и обращалась ли она к истории Древнего Рима, чтобы овладеть искусством войны.
Никогда не встречала таких, как она, призналась я подруге. То дружелюбно настроена, прямо луч света. И через минутуне женщина, а щетка из свиной щетины, такая жесткая, что даже рядом стоять больно.
Синт вздохнула.
Мы купили себе в квартиру хороший «План Г».
Какой-какой план?
Ох, Делли Сэм пашет как проклятый, вот я и сказала ему: давай-ка мы с тобой купим хороший диван «План Г», чтобы ты хоть ноги-то задрал после рабочего дня.
Гм Ну, и как ноги-то?
Подруга опять вздохнула, помешивая ложкой остывающий чай.
Ох, я тебе вот что скажу. Значит, наш новый почтальон перепутал письма, и вот соседка стучится к нам. Прочистив горло, Синт постаралась говорить тоном, принятым в высшем английском обществе: «Ах, здравствуйте. Это, вероятно, ваше. Мы заметили на нем черный штемпель». А письмо-то было из Лагоса, Делли. Имя на нем не мое, да я и не знаю никого из Нигерии. «Черный» штемпельнет, ну ты подумай, а?
Ее смех сошел на нет. Обычно мы бы долго обсуждали подобную ситуацию, чтобы она не так больно ранила нас, но после встречи с официанткой у нас уже просто не осталось сил.
Расскажи-ка мне о том парне, с которым ты разговаривала на свадьбе, с хитрым видом попросила Синт.
Какой еще парень?
Синт закатила глаза.
Лори Скотт. Белый, красивый, худой. Он друг Барбары, которая с Патриком. Не так уж я много «Дюбонне» выпилавидела вас с ним на кухне.
А, этот. Глупый он какой-то.
Гм, промычала Синт, в глазах ее сверкнул тайный огонек, и я поняла, что выдала себя. Странно.
Почему?
Патрик сказал Сэму, что он о тебе спрашивал.
Я сжала губы плотнее, чем моллюскстворки раковины, и Синт ухмыльнулась.
Ты как, пишешь? поинтересовалась она.
Раз ты завела разговор на эту тему, уходи.
Я не уйду. Я живу на другом краю карты метро, вот и все.
Ой, можно подумать, ты переживаешь, что мне сейчас нечем заняться. Не волнуйся, я пишу, заявила я, хотя это была заведомая ложь. Именно тогда я совсем перестала писать, убежденная в том, что писательница из менякурам на смех.
Хорошо. Рада, что пишешь, твердо сказала Синт. Знаешь, в Институте современного искусства вечер поэзии, продолжала она. Друг Сэма читает, а он-то реально глупый парень по сравнению с тобой. Его стихи меня в сон вгоняют
Нет уж, Синтия, я не читаю свои стихи на каких-то там встречах, перебила я ее, наморщив нос. Можешь не сомневаться.
Подруга вздохнула.
Не сомневаюсь. Просто ты лучше, Оделль. Ты лучше, и ты это знаешь, а ничего не делаешь.
Вот те на! воскликнула я. Я занята. Работаю. Ты давай там, следуй своему «Плану Г» и кончай с этой ерундой. Что, раз у меня нет мужа, чтобы волноваться о его ногах, я должна неизвестно где читать свою поэзию и все такое?
Синтия смотрела на меня растерянно.
Делли! Что ты так взъелась? Я же только пытаюсь помочь.
Я не взъелась, сказала я, залпом допив свой чай. Тебе-то, конечно, это кажется нормальным, но не надо учить меня жить.
После этого Синт молчала. Мне надо было попросить у нее прощения там же и тогда же, но я этого не сделала. Скоро она ушла, с осунувшимся, заплаканным лицом, и я казалась себе чудовищем, вышедшим из моря, чтобы схватить ее за ноги.
Мы не встретились ни на следующей неделе, ни через две недели, и она не позвонила. Я тоже не позвонила, не в силах преодолеть стыд, чувствуя себя такой дурой, «реально глупой девицей», как, по всей вероятности, тем же вечером описала меня Синтия Сэму. Чем дольше она не звонила, тем сложнее мне было самой снять трубку.