А чего такого-то, Делли? крикнул Сэм. Чего ты строишь из себя такую загадочную?
Ладно тебе, Делли. Ну, ради меня.
С этими словами Синт, к моему ужасу, извлекла из сумки мои стихи. По душной комнате снова прокатилась рябь одобрения. Когда за неделю до свадьбы я наконец показала Синт свое произведение, чувствуя себя школьницей, совершающей долгий путь к учительскому столу, подруга прочитала его молча, а потом крепко обняла меня и прошептала: «Боже милостивый, Делли, у тебя действительно талант».
Это очень хорошие стихи, Делли, сказала она сейчас и сунула листок мне в руки. Давай, покажи этим людям, что у тебя есть.
Так я и поступила. Слегка пошатываясь под воздействием «Дюбонне», я только раз подняла глаза на лица собравшихсямаленькие луны, которые не приняли бы от меня отказа. Я прочитала стихотворение о любви по бумажке, хотя и знала его наизусть. Мои слова заставили всю комнату погрузиться в молчание. Когда я закончила, стало еще тише; я ждала реакции Синт, но и она, похоже, не могла сказать ни слова.
Я не видела его лица в толпе, пока читала стихи. Я не чувствовала на себе его взгляда, хотя впоследствии он признавался, что не мог отвести от меня глаз. Я не ощущала каких-либо изменений в атмосфере комнаты, если не считать волнения в те минуты, когда звучал только мой голос, и той особенной эйфории, какую чувствуешь после аплодисментов, смешанного чувства триумфа и какого-то, что ли, обесценивания.
Он подошел ко мне примерно через полчаса, когда я расставляла пустые формочки из фольги аккуратными башнями, стараясь навести мало-мальский порядок среди холостяцкого хаоса, царившего на крошечной кухне Сэма с Патриком.
Привет, обратился он ко мне. Значит, ты поэт. А меня зовут Лори Скотт.
Я первым делом подумала, что надо бы проверить, не осталось ли у меня на пальцах кусочков сэндвича с яйцом.
Я не поэт, я просто пишу стихи, ответила я, поглядывая на руки.
А есть разница?
По-моему, есть.
Лори облокотился о столешницу, вытянув длинные ноги и скрестив руки, словно детектив.
А Деллитвое настоящее имя?
Вообще-то меня зовут Оделль.
На мое счастье, под рукой оказалась бутылочка «Фейри» и губка для мытья посуды, так что я рьяно принялась за работу.
Оделль.
Лори обернулся и сквозь арочный проем окинул взглядом комнату, где вечеринка шла уже без руля и без ветрил, погружаясь в круговорот окурков и криков, ключей от консервных банок, потерянных заколок и чьего-то мятого пиджака, валяющегося на полу. Сэм и Синт должны были вскоре уйтипричем не куда-нибудь, а в нашу квартиру, которую я пообещала освободить на один вечер. Сегодня я должна была заночевать в этом логове. Этот Лори, похоже, заблудился в своих мыслях, был, возможно, слегка обкуреня заметила лиловые круги усталости у него под глазами.
Как ты познакомился со счастливой четой? спросила я.
А я с ними не знаком. Я дружу с Барбарой, а она мне сказала, что здесь вечеринка. Я и не знал, что это свадьба. Как-то неловко получилось, но сама знаешь, как бывает.
Я не знала, поэтому промолчала.
А ты? поинтересовался Лори.
Я училась с Синтией в школе. Мы вместе снимаем снимали квартиру.
Значит, давно знакомы.
Давно.
Твои стихи и вправду хороши, заметил он.
Спасибо.
Не представляю себе, каково этобыть женатым.
Вряд ли это такая уж большая перемена, ответила я, надевая желтые резиновые перчатки.
Он повернулся ко мне.
Ты действительно так думаешь? И поэтому твои стихи о любви, а не о браке?
Пена вздымалась в раковине все выше, поскольку я не выключила кран. По-видимому, Лори и вправду мною заинтересовался, что доставило мне удовольствие.
Да, ответила я. Только не говори Синт.
Он засмеялся, и мне понравилось, как звучит его смех.
Моя мать утверждала, что с опытом брак становится лучше, сообщил он. Впрочем, для нее это была уже вторая попытка.
Бог ты мой, хохотнув, сказала я.
Наверное, в моем голосе прозвучала нотка осуждения. В те дни развод все еще ассоциировался с каким-то непотребством.
Она умерла две недели назад, проговорил он.
Я умолкла, застыв над раковиной с губкой в руке. Потом посмотрела на него, чтобы удостовериться, что правильно расслышала.
Отчим посоветовал мне выйти проветриться, продолжал Лори, уставившись в пол. Он сказал, что я путаюсь у него под ногами. И вот, представляешь, меня занесло на свадьбу.
Лори снова засмеялся, а потом опять затих и обхватил себя руками. Я заметила его модную кожаную куртку. В Англии у меня еще никогда не было такого откровенного разговора с чужим человеком. Я не могла ему ничего посоветовать, но, кажется, он этого и не ждал. Похоже, плакать он не собирался. У меня мелькнула мысль, что ему должно быть жарко в этой куртке, но вроде бы он вовсе не планировал ее снимать. Наверное, он не задержится здесь надолго. Я поймала себя на том, что мне будет жаль, если дело в этом.
Я не видела свою маму вот уже пять лет, сказала я, сунув липкий поднос с остатками крема в горячую воду.
Но она хоть не умерла.
Нет, она не умерла.
Я все время думаю, что снова ее увижу. Что она будет дома, когда я вернусь. Но там никого, кроме гребаного Джерри.
А Джерриэто и есть твой отчим?
Лицо Лори помрачнело:
Да, увы. И моя мать завещала ему все.
Я попыталась определить возраст Лори. Казалось, ему около тридцати, но готовность, с которой он мне открылся, свидетельствовала о том, что он моложе.
Да, нелегко тебе. А почему она так поступила?
Долгая история. На самом деле она оставила мне одну вещь. Джерри всегда ее ненавидел, что в очередной раз подтверждает, какой он придурок.
Вот видишь, и ты что-то получил. А что это?
Лори снова вздохнул, разомкнул руки и свесил их по бокам.
Картина. Она только для того, чтобы напоминать мне о матери.
Он горько и как-то криво улыбнулся.
Любовь слепа, любовь скупа. Видишь, я тоже мог бы стать поэтом. Он кивнул в сторону холодильника. Молоко есть?
Должно быть. Знаешь, я думаю, тебе лучше запомнить свою маму, чем пытаться забыть ее. Мой отец умер. И у меня совсем ничего от него не осталось. Кроме фамилии.
Лори замер, держа руку на дверце холодильника.
Ничего себе. Извини. А я тут распинаюсь
Все в порядке. Нет, правда.
Теперь я почувствовала себя не в своей тарелке, и мне уже хотелось, чтобы он скорее достал молоко и занялся им. Вообще-то я не имела привычки говорить о своих родителях, но тут меня словно что-то подначивало продолжать.
Он погиб на войне. Его самолет сбили.
Лори оживился.
Мой тоже погиб на войне. Но не в самолете. Он умолк, и мне показалось, что он собирается что-то сказать, но потом передумал и только добавил: Я его не знал.
Мне стало неловко от этой синхронности наших обстоятельств, как будто я намеренно пыталась ее добиться.
Мне было два года, поспешила сказать я. Я его почти не помню. Его звали почти как меня, только без мягкого знакаОделл. Когда он умер, мама изменила мое имя.
Что сделала? А как тебя звали до того?
Понятия не имею.
Этот факт из моей собственной жизни прозвучал нелепо и смешнопо крайней мере, в то мгновение мне так показалось (а может, виной всему дым от травки, клубившийся повсюду), так или иначе, мы оба расхохотались. По сути дела, мы просто хохотали целую минуту, так хохотали, что животы заболели. Как тут не рассмеяться, если меня «переименовала» мать, у него мать внезапно умерла, а я в желтых резиновых перчатках стою на кухне в доме по соседству с Британским музеем.
Лори повернулся ко мне лицом, бутылка молока угрожающе накренилась у него в руке. Протрезвев, я уставилась на его руку, обеспокоенная, что молоко начнет капать сквозь крышку бутылки, наклоненной под таким опасным углом.
Слушай, сказал он, Делли.
Оделль.
Ты хочешь выйти?
Откуда?
Отсюда, ненормальная ты девица.
Это еще кто ненормальный?
Можно пойти в Сохо. У меня есть друг, он мог бы провести нас во «Фламинго». Только, чур, сними эти резиновые перчатки. Это не такой клуб.