Менсур отправил в рот кусок сыра и принялся энергично жевать.
Баба А почему Аллах не поможет Умуту? Почему Он допустил, чтобы Умута посадили в тюрьму?
Не знаю, душа моя, вздохнул отец, и его кадык несколько раз судорожно дернулся.
Повисло молчание. Пери смущенно буравила ковер носком домашней тапочки. Она чувствовала, что лучше сменить тему. Упоминание о старшем брате, словно тучка, набежавшая на бледную луну, сделало отца, и без того пребывавшего в унынии, еще более печальным.
Баба, но почему ты думаешь, что Бог отправит тебя в ад?
С самого раннего детства Пери без конца слышала о мучениях, ожидающих грешников в аду. Мысль о том, что отец может оказаться в этой обители про́клятых, где кипят жуткие котлы и черные ангелы, именуемые забаният, раздувают неугасимое пламя, привела ее в ужас.
А ты считаешь, мне место в раю? вскинул бровь Менсур. Честно говоря, я сам не знаю, как Он поступит. Если у Бога нет чувства юмора, мне, конечно, прямая дорога в ад. Ну а если с юмором у Него не так плохо, есть надежда, что мы с тобой встретимся в раю. Говорят, там отлично живетсятекут целые реки самого лучшего вина.
Подобные рассуждения не слишком успокоили Пери.
А что, если Аллах суров, как всегда говорит мама? прошептала она.
Не переживай! Мы пустим в ход план «Б»! Когда будешь меня хоронить, не забудь положить в могилу мотыгу. В какую бы преисподнюю ни отправил меня Бог, я пророю туннель и выберусь.
Пери с изумлением уставилась на отца:
Но ад ведь очень глубоко! Мама говорит, если бросить камешек, он будет лететь до дна семьдесят лет.
Твоя мама чего только не наговорит! вздохнул Менсур. Одно хорошоземной час в том мире всего лишь минута. Рано или поздно я выберусь и найду тебя. Лицо его просветлело. О, совсем забыл! У меня же кое-что для тебя есть!
Менсур достал из своей кожаной сумки серебристую коробочку, перевязанную золотой лентой.
Это мне? Пери восхищенно разглядывала коробку.
Конечно тебе! Не хочешь открыть?
Внутри оказалась записная книжка. Сшитая вручную и очень красивая, в бирюзовом переплете, украшенном бисером и блестками.
Я знаю, ты много думаешь о Боге, задумчиво произнес Менсур. Увы, я не могу дать ответ на все твои вопросы. Поверь, этого не может ни одни человек на свете, включая твою маму и ее чокнутого проповедника. Менсур одним глотком допил ракы, остававшуюся на дне стакана. Я не большой охотник до религии и ее ярых приверженцев. Но Бог вызывает у меня симпатию. Знаешь почему? (Пери покачала головой.) Потому что Он одинок, душа моя. Так же одинок, как я как ты Ему не с кем поговорить, за исключением, может быть, нескольких ангелов, но разве с херувимами повеселишься? Миллиарды людей молятся Ему: «Пошли мне победу, пошли мне денег, пошли мне красный феррари, пошли мне сам не знаю что». Денно и нощно Его засыпают просьбами, но никто не дает себе труда познать Его. Менсур вертел в пальцах стакан, в глазах его вновь светилась грусть. Вспомни, как реагируют люди, ставшие свидетелями несчастного случая на дороге? Первое, что они говорят: «Спаси Аллах!» Немыслимо! Они думают о себе, а не о жертвах. Все людские молитвы похожи одна на другую. «Господи, спаси меня, защити меня, поддержи меня» Это называют благочестием, а по-моемуэто чистейшей воды эгоизм.
Пери слушала, склонив голову набок. Ей очень хотелось утешить отца, но она не знала, как это сделать. В доме царила тишина, столь глубокая, что можно было расслышать малейшее движение воздуха. А что, если мать, лежа в своей спальне, слышит их разговор, пришло в голову Пери. Интересно, что она подумает?
С сегодняшнего дня записывай в эту книжечку все свои мысли о Боге и о себе, сказал отец.
Это будет мой дневник?
Да, что-то вроде того. Особенный дневник, который ты станешь вести всю жизнь.
Всю жизнь? Но здесь не хватит страничек.
Не хватит. Но то, что записано прежде, можно стереть. Понимаешь, душа моя? Ты будешь писать, стирать и вновь писать. Увы, я не могу подсказать тебе, как избежать черных мыслей. У меня самого это никогда не получалось. Менсур немного помолчал и добавил: Надеюсь, ты будешь их быстро стирать.
И записывать новые черные мысли?
Может быть Но все же новые черные мысли лучше, чем старые черные мысли.
В тот же вечер, сидя на кровати, Пери открыла свой новый дневник и сделала первую запись:
Я думаю, Бог состоит из разноцветных кусочков, как конструктор лего. Иногда мне удается построить доброго и любящего Бога. Иногда Он получается злым и мстительным. А иногда мне не удается построить ничего.
Строй и разрушай. Пиши и стирай. Верь и сомневайся. Возможно, отец имел в виду именно это? Много лет спустя, вспоминая тот давний разговор, Пери поняла, что именно он определил ее будущий удел. Уже тогда, в детстве, она догадалась: в мире, где одни истово предаются вере, а другие столь же истово отрицают ее, она всегда будет находиться где-то посередине.
Фотография
Стамбул, 2016 год
Бродяга надвигался на Пери, поигрывая ножом так ловко и беспечно, словно показывал ей какой-то занятный трюк. Лезвие сверкнуло в нескольких дюймах от ее живота и полоснуло по правой ладони. От боли и страха она громко вскрикнула. По руке потекла кровь, оставляя пятна на лиловом шелке.
Сердце Пери колотилось под ребрами, как птица в клетке, на лбу выступили капли пота. Собрав все силы, она толкнула бродягу в грудь. От неожиданности он потерял равновесие и качнулся. Пери воспользовалась моментом и выбила нож из его руки. Разъярившись, он ударил ее кулаком в грудь. У нее перехватило дыхание. Она подумала о дочери, которая ждет ее в машине. О двух сыновьях, которые сейчас смотрят телевизор дома. Представила, как ее муж, стоя в окружении других гостей, с беспокойством глядит на часы, недоумевая, куда она запропастилась. Глаза ее увлажнились от слез при мысли о том, что она никогда больше не увидит тех, кого любит. Какая нелепая смерть! Люди погибают, защищая свою родину, близких или свою честь. А она защищает поддельную сумочку от «Эрме» с неправильно поставленным ударением. Впрочем, какая разница. Любая смерть бессмысленна.
Бродяга нанес ей еще один удар, на этот раз в живот. Пери согнулась пополам и зашлась кашлем, чувствуя, что ее покидают последние силы.
Собрав волю в кулак, она закричала:
Прекрати! Прекрати, пока не поздно! Она словно унимала расшалившегося ребенка. Все тело била крупная дрожь, которую она никак не могла унять. Послушай, хрипло сказала она, если ты меня убьешь или ранишь, тебе мало не покажется. Ты точно сядешь. А в тюрьме из тебя «Дух вышибут», хотела сказать она, но вслух произнесла другое: Там тебе все кости переломают! Поверь, ты горько пожалеешь!
Бродяга сплюнул сквозь зубы.
Шлюха, процедил он. Да кем ты себя воображаешь?
Никто и никогда не называл ее шлюхой. Слово вонзилось в мозг, как ледяная игла. Она сделала еще одну попытку, на этот раз предложив договориться по-хорошему.
Забирай сумку, если хочешь. Я пойду своей дорогой, тысвоей.
Шлюха! повторил он, как заведенный.
Лицо его словно окаменело, глаза превратились в узкие щели. Невозможно было понять, что у него на уме. В конце переулка проехала машина, огни фар на несколько секунд рассеяли полумрак. Она хотела позвать на помощь, но машина скрылась слишком быстро. Их снова окружила сгущавшаяся темнота. Пери отступила на шаг.
В следующее мгновение бродяга схватил ее за горло и резко толкнул. Волосы ее рассыпались, заколка, которая держала стянутый на затылке пучок, с тихим стуком запрыгала по земле. Упав на спину, Пери ударилась головой об асфальт, но боли, как ни странно, не почувствовала. В вышине темнело небоневероятно далекое, холодное и плотное, как лист металла. Она попыталась встать, опираясь об асфальт и оставляя на нем кровавые следы. Бродяга, вновь повалив Пери, взгромоздился на нее и принялся срывать с нее платье. Из его рта несло отвратительным запахомголода, сигарет, клея. Это был запах разложения. Пери затошнило. Ей казалось, что ее насилует труп.
Подобное часто происходит в этом городе, который лежит на семи холмах, двух континентах, омывается тремя морями и насчитывает пятнадцать миллионов жителей. Это происходит за плотно запертыми дверями и во внутренних дворах, под открытым небом; в дешевых мотелях и роскошных номерах пятизвездочных отелей; в глухие ночи и при ярком свете дня. Обитательницы городских борделей могли бы рассказать немало захватывающих историй, пожелай только кто-нибудь слушать их. В этом городе никогда не было и нет недостатка в девочках по вызову, юношах, готовых на все, и опытных проститутках, терпевших немало побоев и унижений от клиентов, которым достаточно малейшего повода, чтобы дать волю злобе. Не было и нет недостатка в транссексуалах, которым достается особенно часто. Однако они никогда не обращаются в полицию, потому что знают: там их ждет новая порция побоев. Дети в этом городе опасаются некоторых членов семьи, а молодые женысвоих свекров и братьев мужа. Служанкам и няням, отказавшимся удовлетворить желания своих распаленных похотью хозяев, как правило, приходится горько об этом сожалеть, не говоря уже о секретаршах, осмелившихся дать отпор своему боссу. Домашние хозяйки не могут рассказать о том, что творят с ними, потому что в турецком языке нет понятия «семейное насилие», хотя семей, где оно процветает, более чем достаточно. Под завесой секретности и молчания в Стамбуле, этом городе безгласных стыдливых жертв и безнаказанных насильников, каждый день происходит множество трагедий. И самые страшные оскорбления здесь терпят от близких, хотя больше всего боятся чужаков.