«Однако не слишком ли я уничижаюсь?»подумал он, и на мгновение ему захотелось похвастать перед этой простой, купеческого сословия барышней древностью и знатностью своего рода, рассказать ей, как далекий его предок рыцарь пан Тадеуш на поле брани с тевтонскими рыцарями спас жизнь польскому королю Лячко, потеряв три этом ногу, за что был пожалован гербом «Золотой наколенник» Но тут же Мирослав устыдился вспышки несвойственной ему шляхетской гордости. А начал неожиданно:
Я, Таня, бывший каторжник. Не пугайтесь, я никого не убил, не ограбил Учился в университете, мечтал стать натуралистом. Но еще больше я мечтал о свободе и независимости моей несчастной Польши. Поэтому, когда вспыхнуло восстание 1863 года, я оказался в рядах его участников. Нас было мало, мы были плохо вооружены, и царь Александр победил. Меня и моих товарищей судили в Могилеве. Нас лишили дворянского звания, всех прав и состояния и сослали в каторжные работы. Мне, между прочим, присудили больше, чем другим в нашем отрядевосемь лет, за то, что я был схвачен с оружием в руках. Ну, а потом разрешили проститься с матерью, заковали в кандалы и повели из Белоруссии в Забайкалье. Шли без малого два года и дошли не все: наш путь был отмечен крестами могил моих товарищей. Уж как я выдюжил, и сам не знаю: я ведь тогда совсем молод был, да и силенкой особой не отличался
Мирослав говорил тихо, глядя в мраморную столешницу, и не видел, как полнились слезами голубые глаза Тани. Не почувствовал он и ее руки, легшей на его стиснутый кулак. Он был там, на сибирских просторах, в белой холодной тишине, нарушаемой лишь сиплыми окриками конвоиров, кашлем осужденных и бряканьем цепей; как бы со стороны видел себя, худого и сутулого, с закутанным до глаз лицом, с обмороженными кистями рук, засунутыми в рукава, бредущего в голове колонны, сразу за санями, в которых, накрытый меховой полостью, дремал офицерначальник партии ссыльных
Наконец пришлиКадай, рудники Нерчинского округа, шестьсот шестьдесят семь верст от Читы. Это селение, заброшенное в горах, оторванное от всего мира. Тюрьма находилась на окраине поселка, в полуверсте от нее начинались рудники, дальше было кладбище с покосившимися крестами, а за ним тянулись безлесые каменистые сопки, похожие одна на другую, как морские волны, и такие же бесконечные. Унылый, безнадежный пейзаж!
На каторге было трудно, но стыдноникогда. Я даже гордился кандалами, как иные орденами. Здесь жили и декабристы, и польские повстанцы 1830 года, и петрашевцы, и поэт Михайлов, и великий Чернышевский И я считал для себя за честь оказаться рядом с этими замечательными людьми. Добывал я там свинец, серебро, золото, строил Кругобайкальский тракт Многому пришлось научиться, многими ремеслами обзавелся, Мирослав усмехнулся:И бородой, кстати, там же обзавелся, теперь привык, сбривать жалко
Он замолчал на некоторое время, подумав, что не о том говорит. Ему бы рассказать этой славной, сочувственно слушающей девушке, сколько испытаний и тягот выпало на его долю в Сибири, о побоях, о цинге, о холоде Рассказать бы о том, как на строительстве Кругобайкальской дороги ссыльные поляки подняли восстание, в котором принял активное участие и Яновский, только что освобожденный от оков
Началось тогда удачно: они разоружили конвойных, захватили лошадей и двинулись освобождать товарищей, работающих по тракту на протяжении двухсот верст. Вскоре это был уже большой вооруженный отряд, получивший гордое название «Сибирский легион вольных поляков». Родилась даже дерзкая мечта: поднять всю Сибирь и создать свою республику! Но из Иркутска уже поспешали войскапехота, казаки, артиллерия, вот они уже подошли. Повстанцы мужественно вступили в бой, но силы были слишком неравные Одни легионеры погибли, других схватили, третьи ушли в тайгу, где еще долго вели партизанскую борьбу. Раненный, потерявший товарищей, Мирослав несколько недель скрывался в лесу, питаясь одними ягодами, и был найден умирающим от голода. Руководителей восстания расстреляли. Яновскому добавили срок, его снова заковали в кандалы Да, много всего было, но стоит ли об этом рассказывать, расстраивать девушку?
Мирослав сделал попытку улыбнуться.
Но всему приходит конец, пришел он и моему сроку на каторге. О доме, о Польше, конечно, и думать было нечего: разрешалось лишь «вольное поселение» в пределах Восточной Сибири. Вышел я из трижды клятого острога и пошел, не оглядываясь. Помню, прохожий спрашивает: «Чего это ты, паря, ноги так высоко подымаешь, будто по болоту идешь?»«К тяжести, говорю, ноги привыкли». Четыре года ведь кандалы таскал
Несколько лет жил на Олекме, работал на Ленских приисках. Скыркался, как говорят старатели, в земле, то есть добывал золото, потом надоело, бросил. Мотался по всей Сибири, побывал в Монголии и Китае, участвовал во многих экспедициях, был проводником, егерем, переводчиком. Как-то раз получил письмо от своего старого друга, доктора Бенедикта Дыбовского. Он предлагал мне и еще одному нашему земляку, тоже ссыльному, Яну Годлевскому принять участие в экспедиции на Дальний Восток, целью которой было обследование бассейна Амура, а по возможности и Уссури. Я с радостью дал согласие: эти края меня давно манили.
Лошадей было достать невозможно, да и дорог почти не было, решили строить судно, нечто вроде древнерусского струга, чтобы была и приличная грузоподъемность и способность преодолевать речные перекаты. Сказаносделано, разумеется, не так быстро, как сказано. Назвали свою посудину «Надежда»этим словом мы жили на каторге, подняли парусаи в путь. Сначала вниз по батюшке Амуру, затем вверх по матушке Уссури. Так вот и оказался в Приморской области да здесь и остался, видимо, навсегда Что еще добавить? Мне за тридцать, женат не был, но есть сын Андрейка, славный человечек
Сколько ему лет? с интересом спросила Таня.
Не знаю
Не знаете, сколько лет вашему сыну?!
Когда я нашел его в разоренном хунхузами удэгейском стойбище, ему было два или три года. Родители его, как и все обитатели стойбища, были убиты, а сам он едва дышал. Дыбовский его вылечил, а я взял себе. С тех пор прошло восемь лет Я не люблю слова «неродной», холодом от него веет, и не люблю, когда удивляются, что мы разной национальности. Разве это так важно? Андрейка мой сын, и точка!
Простите меня за мой вопрос.
Ничего, вы же не знали И последнее о себе. Сейчас я служу управляющим на приисках Аскольда, но службу намереваюсь оставить и поселиться в Усть-Сидеми, это на той стороне Амурского залива, куда приглашаю и вас, Таня Ну, что скажете?
Я согласна, прошептала она.
Никогда не думала она, что способна на такое безрассудство: принять предложение от совсем незнакомого человека. Правда, Мирослав показался ей симпатичным и добрым, а рассказ его вызвал уважение и сострадание. И все-таки себе она могла признаться, что дала согласие только потому, что не чаяла иначе вырваться из ненавистного ей дома. «Хуже не будет», думала она. Но уже через несколько дней Таня поняла, что нашла свое счастье. Она не верила в случайность встречи с будущим мужем, как истинно верующая, она считала, что это Бог, свидетель ее тяжелого сиротского детства и мучений в чужом доме, послал ей хорошего человека. Кстати, о вере Яновскому, католику, для того, чтобы жениться на православной, нужно было перейти в ее веру. Он и это сделал быстро, не раздумывая.
Некоторое время Татьяна Ивановна пожила с мужем и приемным сыном на Аскольде, а потом Мирослав, у которого кончился срок договора, приняв предложение капитана Хука, перебрался с семьей в бухту Сидеми. Местность идеально подходила для осуществления тех грандиозных планов, которые наметил Мирослав.
Многое он сделал, еще больше не успел: стая кровожадных волков Хун загнала его, как оленя Хуа-лу, на твердый наст и теперь готовилась растерзать обезноженного и беззащитного.
Однако каторга, скитания и лишения закалили не только его могучее тело, но и дух. Смерть, которой он не раз глядел в лицо, ему не страшна. Какими бы зверскими ни были пытки (а ему известно, на что способны хунхузы), он не унизится до просьб о пощаде. Они могут сломать его физически, но не морально, они могут с него, живого, содрать кожу, но лица он не потеряет!