На городской площади выступали приезжие жонглеры. Впервые с момента появления Теодоры в городе, сенатрисса позволила себе улыбнуться. В церковном чопорном Риме выступления жонглеров были не то чтобы под запретом, но категорически не одобрялись церковью, и Теофилактам время от времени даже приходилось приглашать бродячих музыкантов лично к себе, чтобы послушать их дерзкие и полные свободы песни. Здесь же жонглеры выступали открыто, и, судя по попеременно случавшимся взрывам хохота, имели неплохой успех. Теодора сделала знак своим людям остановиться и, улыбаясь, начала вслушиваться.
Молодой, кучерявый, быстроглазый остряк в зеленой рубахе, с улыбкой человека, не боящегося в этой жизни решительно ничего, теребил округлую с длиннющим грифом гитару и голосил на всю площадь:
Больше ада всех страшит нас герцога десница,
Но силен наш герцог только выше поясницы!
Теодора удивленно подняла брови, Мароция откинулась вглубь кареты, плечи ее затряслись от смеха. «Несчастный! Все тайное становится явным и, видимо, беда Альбериха известна даже последним его подданным. Тут поневоле запьешь!» подумала сенатрисса и язвительно усмехнулась. В это же мгновение до ее слуха долетел следующий куплет:
Дьявол папу пригласит к себе в гости очень скоро,
Папой выберем тогда шлюху Теодору!
Рукоплескания и хохот толпы заглушили музыканта. Теодора побледнела, один из ее слуг вопросительно оглянулся на свою госпожу, но та знаком приказала своему поезду двигаться дальше и улеглась на свои подушки. Настроение ее было безнадежно испорчено, мозг раз за разом назойливо повторял ей слова безродного шутника. Конечно, она могла бы распорядиться сейчас разогнать плетьми нахальную сполетскую чернь, а самого оскорбителя доставить на суд к герцогу. Однако, она здраво рассудила, что таким образом можно разделаться с одним развязным жонглером, в то время как для всей толпы ее внезапное появление и скорая расправа будет только лишним поводом позубоскалить и хорошенько запомнить обидный куплет. Нет, пусть уж толпа живет своей жизнью, ее положение и цель ее приезда сюда не должны ей позволять опускаться до разборок с местным простонародьем.
В это мгновение она встретилась взглядом с Мароцией. Дочь с нескрываемой иронией смотрела на нее, взгляд ее был красноречивее всех слов. Теодора вспыхнула.
Послушай, милая! Мы приехали в эту дьяволом обласканную местность, наверное, не для того, чтобы мериться друг с другом масштабами своей распущенности. Не забывай, мы решаем здесь твою, подчеркиваю, твою проблему. Что же до толпы, то чернь всегда была и будет чернью, и успех любой женщины, толпа, в силу своего низкого удела и ограниченного разума, будет стремиться объяснить единственно ее постельными талантами.
Вы всегда говорите мудрые слова, матушка, я всегда помню и ценю ваши наставления, как ничьи другие.
Теодора сменила тон.
Вот и прекрасно. В этом мире, как я уже говорила не раз, чтобы чего-то добиться приходится идти на соразмерные и подчас крайне неприятные жертвы. Ты же мне задала ту еще задачу. Я до последнего выбирала тебе достойную партию в Риме, но ты своей неосторожностью испортила все. И опять же по причине твоей и только твоей строптивости мы не смогли воспользоваться услугами греческих лекарей, хотя они уверяли меня, что твою беременность можно было бы прервать без ущерба для тебя.
Я никогда не пойду на это, глубоко серьезным тоном сказала Мароция.
Теодора внимательно поглядела на нее.
Ну что же, по крайней мере, грех прелюбодеяния не грех убийства, хотя и является также смертным. Сам папа Стефан, не тот, кто упражнялся в судилищах над трупами своих предшественников, а тот, кого воспитал библиотекарь, в свое время по этому вопросу высказался вполне исчерпывающе: «Si ille, qui conceptum in utero per abortum deleverit homicida est». Но ты не оставила выбора ни мне, ни себе, а теперь мы пускаемся в заведомую авантюру, последствия которой сложно представить.
По-моему, наш план безупречен. А если он вдруг не удастся, большой беды не будет.
Меня удивляет, как спокойно ты об этом говоришь. Милая моя, ты меня пугаешь и даешь основания думать, что наш святейший папа далеко не единственный, кто посещает твое лоно.
Мароция, изобразив загадку на своем лице, улыбнулась, а, увидев хмурую реакцию матери, громко рассмеялась.
Завидую тебе, как в свои годы ты легко воспринимаешь все жизненные проблемы. Ну ничего, Альберих, если примет наше предложение, тебя быстро вышколит. Он относится к той, достаточно многочисленной породе мужчин, которые, сами гуляя налево и направо, от жен своих требуют монашеской верности. Любой, даже самый невинный знак внимания чужому мужчине, оказанный их женами, такие, как Альберих, воспринимают как потрясение самих основ мироздания. Я уж не говорю об измене.
Значит, задуманное нами рано или поздно закончится для меня большой проблемой?
То есть, иными словами ты и не подумаешь, чтобы держать свои страсти взаперти?
Помилуйте, матушка, разве возможно иное? Чем это будет отличаться от пострижения? Там, во всяком случае, ты строгостью спасаешь душу.
А здесь строгостью ты добьешься большого почета и благополучия для тела. А также блестящего будущего для детей своих, по крайней мере для первенца. И выигранное время, поверь, также имеет немалую цену. Один Господь ведает о том количестве дней, каковые отмерены всем нам. Один он знает о путях наших.
В этот момент поезд римской сенатриссы достиг резиденции Альбериха. Приветственный зов рожка снял сонное, а скорее полупьяное оцепенение с охранников замка. После некоторой церемониальной прелюдии колесница Теодоры въехала на хорошо знакомый ей двор. Хозяин замка уже спешил гостьям навстречу, на ходу одевая через голову котт поверх не первой свежести камизы.
При беглом взгляде на Альбериха, Теодора еще раз удостоверилась в правдивости доходивших до нее слухов и на секунду у нее возникли большие сомнения в целесообразности ее предприятия. Разгульная жизнь герцога Сполетского везде поставила свои отвратительные печати на его лице. Альбериху было едва за сорок, но он выглядел не моложе папы Сергия. Глубокие морщины прорезали его лицо, глаза налились синеватыми отечными мешками, волосы на голове и борода, придававшие в свое время Альбериху исключительно мужественный вид, теперь же беспорядочно закосматились, а сам герцог своим пьяным дыханием убивал все живое на расстоянии нескольких метров. Визит Теодоры и Мароции стал для него совершенно неожиданным, и он изрядно смутился своего вида перед столь блестящими женщинами, при любых обстоятельствах умевших себя подать по-королевски.
Прекрасная, всегда милая моему сердцу Теодора! Очаровательная, как сама жизнь, синьорита Мароция! Не знаю даже с каким благословенным небесным знамением сравнить ваше появление в моей берлоге! Признаться, я недавно с охоты и потому не ждал гостей, да к тому же таких гостей, иначе,..иначе,..было бы все иначе, смущенно забормотал Альберих, тоскливо оглядываясь по сторонам и находя свой двор чрезвычайно загаженным, а своих слуг слишком замызганными и неприветливыми, чтобы достойно услужить требовательным гостьям за герцогским столом.
Теодоре в какой-то момент даже стало жалко его. Еще больше ее пронзила жалость к своей дочери, решившейся обречь себя на сожительство с этим Минотавром. Тем не менее, справившись с первоначальными эмоциями, она намеренно не спешила снять неловкую ситуацию, возникшую с их появлением. В конце концов, решила она, чем более будет принижен сейчас хозяин, чем больше почувствует всю свою нынешнюю ущербность и зависимость от нее, чем больше будет сейчас заискивать, тем больше шансов на успех ее дела. Поэтому она не спеша обошла окрестности двора замка, не побрезговав заглянуть в заведомо заброшенные и неблаговидные его места, чтобы еще больше смутить герцога, затем, наконец, соизволила вместе с дочерью войти в саму башню и с деланно-брезгливым видом расположиться в предложенном ей кресле. Мароция, заметив игру своей матери, аккуратно подыграла ей и осторожно уселась на самом краешке соседнего кресла, заметно опасаясь доверить тому одну из самых ответственных частей своего тела. Тут же мушиным роем засуетились вокруг гостей слуги, спешившие обставить стол. Теодора в течение всего этого времени по-прежнему сознательно держала на себе маску привередливой гостьи, и поданное ей серебряное блюдо было заменено, как не прошедшее дотошную ревизию на предмет чистоты. Дождавшись, когда слуги закончат свои хлопоты, Теодора затем позволила себе взглянуть на Альбериха, расположившегося на другом конце стола, и по одному виду его смущенных бегающих глаз поняла, что первый бой выигран, и герцог готов надлежащим образом воспринять ее слова.