Н. проводил кортеж до Пиано делла Фугацца, откуда начинался переход через Альпы. К этому моменту кортеж заметно поредел и посуровел. В нем остались только те, кто должен был сопровождать деспину до Москвы. Поменялся внешний вид кортежа. Он уже походил не столько на праздничное, полукарнавальное шествие, сколько на купеческий караван, направлявшийся в дальние страны. Все переоделись по-дорожному. Мужчины обильно обвешались оружием.
Хотя это не предусматривалось инструкциями и не входило в его собственные изначальные намерения, Н. ничего не смог с собой поделать. Он решился подойти к Зое. Итальянцы, которые официально не должны были знать о его миссии, посмотрели на него с явным неодобрением. Бономбра грозно нахмурился. Лето притворился, что незнаком с Н. Русские откровенно изумились. В своем большинстве и те, и другие, по всей вероятности, подумали, что в нем под занавес взыграли верноподданнические чувства. Н. это беспокоило меньше всего.
Подойдя к деспине и согнувшись в поклоне, он наполовину по-военному, по-придворному проинформировал ее, что находился поблизости по делам Святого престола и, прослышав о том, что здесь должен проходить караван, не мог не засвидетельствовать свое почтение. Н. пристально вглядывался в лицо Зои, надеясь увидеть хотя бы намек, отдаленное напоминание, призрак того, что между ними произошло. Ничего не было. Зоя ничем себя не выдала. Перед ним стояла совершенно другая женщина.
Второй раз за последние две недели Зоя так удивляла его. На протяжении нескольких лет он знал Зою, дочь Фомы, последнего деспота Мореи, племянницу последнего византийского императора Константина, в общем-то очень несчастного человека. В Сиене ему открылась женщина, взрослая и сильная, страстная и искренняя. Сегодня он впервые увидел государынюне деспину, не придворную даму, не падчерицу Святого престола, а русскую царицу. Ему стало не по себе.
Н. поспешил откланяться и побыстрее отъехать.
Глава 19
О Христе Спасителе, пока он жил среди людей, люди говорили, что в него вселился дьявол. Умершего на кресте его признали сыном Божьим. Слуга никогда не станет выше своего хозяина. Первосвященника Пия II не пощадят злые языки, как не пощадили они стольких наместников Христа, не пощадили и самого Христа. Сейчас, пока он живет среди нас, Пия II обвиняют и осуждают. Когда его не станет, его будут восхвалять. Когда его уже невозможно будет вернуть, его будут оплакивать. После его смерти зависть замолкнет и, когда личные страсти, омрачающие рассудок, наконец улягутся, зародится новая, истинная слава, которая вознесет Пия в сонм самых прославленных понтификов.
В этом смятении чувств Н. терялся. Это была и гордость, и щемящая грусть даже не столько от расставания с любимым человеком, сколько от того, что кончалась его осознанная и осмысленная жизнь. И безотчетная ностальгия: он знал, что больше такого невероятного счастья и азарта борьбы ему уже не испытать.
После отъезда Зои на севере его не задерживало ничего. Н. медленно повернул назад.
Снова оказавшись в родной курии, Н. вернулся к выполнению своих секретарских обязанностей. Только на этот раз работа показалась ему еще более унылой и бессмысленной, чем прежде.
Разумеется, никаких вестей Н. не получал. Но он столько раз прокладывал в уме дорогу Зои до Москвы, что помнил ее почти наизусть. К тому же один раз ему самому довелось проделать этот путь. Так что более или менее точно Н. всегда знал, где Зоя находилась в тот день. Он высчитывал, когда Зоя должна была прибыть в Нюрнберг, когда в Любек, когда увидеть башни псковского кремля, когда подойти к Москве. По его прикидкам торжественное вступление Зои в Москву и венчание, которое предполагалось сразу, могли состояться где-то в середине ноября.
И, конечно, Н. продолжал, больше по привычке, чем из интереса, следить за посольством Виссариона. В этом случае как раз наоборотвести поступали регулярно. Все-таки Европа довольно маленькая.
При всей специфике их отношений Виссарион делился с Н. перед отъездом своими сомнениями. Старый кардинал ничего не ждал от этого посольства. Н. соглашался. Но Виссарион считал, что причина в моменте, что нужно немного подождать, основательнее подготовиться. Он надеялся, что станет чувствовать себя лучше. Старость всегда боится закрытых дверей. Н. оценивал перспективы своего бывшего учителя как куда более печальные.
Проблема заключалась не в том, что Сикст IV выбрал неудачный момент, чтобы в сотый раз попытаться склонить государей Европы к участию в крестовом походе. Дело было в другом. Прошла эпоха, когда в Париже и Милане, Вене и Неаполе всерьез обсуждали этот грандиозный проект. Более того, прошла эпоха самого Виссариона, когда он с блеском выполнял все поручения, в буквальном смысле мог все и воспринимался как второй, а может быть, и первый человек в апостольской церкви.
Нет, Виссарион не стал глупее, не впал в старческий маразм и не так уж сильно одряхлел. У него не намного убавилось цепкости и изворотливости ума. Но в складывающейся ситуации физическое состояние кардинала не имело особого значения. Всю свою политическую карьеру Виссарион построил на двух основаниях: на Флорентийском Соборе и на крестовом походе. Сейчас оба лежали в руинах. От единения церквей не осталось ничего. Об этом не хотели и слышать не только на Руси, но даже в оккупированной турками Греции. А крестовый поход попросту выдохся.
Скорее всего, как думал Н., в глубине души Виссарион понимал это, может быть, даже лучше остальных. Но деревья умирают стоя. Старый кардинал не мог остановиться. Ему поручили собрать христианских государей Европы под знамена Святого престола. И он со всем напором своей по-прежнему азартной натуры взялся за дело. У него ничего не вышло.
Судя по поступавшим сообщениям, Виссарион долго не мог добиться аудиенции у Людовика XI. По прежним меркамвещь неслыханная. В былые времена короли и прочие государи сами были готовы скакать через пол-Европы, чтобы удостоиться аудиенции у Виссариона. Наконец в конце августа 1472 года Людовик принял кардинала в Шато Гонтье. Встреча не только не увенчалась успехом, но и прошла в крайне неприятной обстановке. Людовик демонстративно не скрывал своей досады по поводу отказа Виссариона отлучить от церкви герцогов Бургундского и Бретанского. Французские друзья Виссариона, включая его давнишнего соратника канцлера Сорбонны Гильома Фише, на сей раз не смогли помочь.
Кардинал не привык к подобным поражениям и переживал свою неудачу очень тяжело. На нервной ли почве, или от перемены климата, или просто пора пришлаВиссарион заболел. Обострились все его многочисленные хвори. Следовало возвращаться. 1 октября Виссарион снова оказался на итальянской земле, в Турине. Здесь он получил последний удар. От встречи с ним уклонился миланский герцог Галеаццо Мария Сфорца, который, собственно, как предполагал Н., и приложил руку к тому, чтобы настроить Людовика против Виссариона. Такого позора Виссарион не перенес. Он слег.
Когда Н. сообщили об этом, перед ним не стоял вопрос: что делать? Тот факт, что этот человек вначале пытался его соблазнить, а потом посылал к нему наемных убийц, сейчас не существовал. Для Н. Виссарион оставался в первую очередь и навсегда учителем, первым и единственным, заменившим для него и семью, и друзей, и родину.
Виссариона повезли в Равенну. Н. поспешил туда же. И успел вовремя. Виссарион, хотя уже не вставал, находился в здравом уме. 31 октября Н. в последний раз посидел у постели кардинала на секретарском стуле. Прерывающимся, булькающим голосом Виссарион надиктовал короткое письмо Сиксту IV. В этом прощальном письме Виссарион говорил не о крестовом походе, а о своем завещании. Виссарион просил папу дать необходимые распоряжения, чтобы оно было выполнено. По существу, речь шла о третьем любимом ребенке Виссарионао библиотеке.
Письмо было выдержано в привычном Виссарионовом стиле, изысканно классическом, несколько устаревшем, просто и четко. Чувствовалось, что под маской смерти, покрывшей его лицо, могучий интеллект кардинала работал все так же бессбойно, как часы.
В эти дни словно возродился миф об этом человеке, было помутневший от болезней, опал, неудач. Виссарион лежал во дворце венецианского подеста Антонио Дандоло. Из-за тесноты толпа не двигалась, а колыхалась. Давила страшная духота. Рябило в глазах от малиново-брусничных кардинальских и епископских мантий. Добрая половина курии съехалась в Равенну. Кточтобы отдать последнюю дань великому человеку. Кточтобы своими глазами удостовериться, что неистребимый Виссарион действительно умирал.