Я выйду замуж за Иоанна. Постараюсь родить ему сына. Постараюсь уцелеть среди боярских интриг. Как ты учил меня. Сделаю все, что в моих силах, чтобы Иоанн пригласил побольше греков. Чтобы он осознал, что Руси предначертано стать наследницей Византии. Постараюсь убедить его в этом. Получится лина то воля Бога. Но я сделаю все, что смогу. Назад я не вернусь. Ты это знаешь. И я это знаю.
Я хочу последний день, точнее, последнюю ночь побыть самой собойгреческой сиротой, у которой ничего нет: ни родины, ни родителей, ни дома. Но которой зато никто не может помешать верить в Бога, в какого я хочу верить. И любить человека, какого я хочу любить. Прости, я не могла не встретиться с тобой. Ты же прекрасно знаешь, что я тебя люблю. Люблю больше всего на свете. Я жертвую жизнью ради тебя.
Ты же умный человек. Ты не можешь серьезно воспринимать весь тот бред, который ты мне рассказывал на протяжении последнего года. Нашей страны нет, нет, нет и никогда не будет. Ты когда-нибудь слышал, где-нибудь читал, чтобы то, чего нет, можно было перенести в чужое государство на краю земли и там воссоздать? Это чушь. Если при московском дворе введут византийский покрой одежды, ничего не изменится. Но и этого не будет. Тем не менее я еду туда. Я не могла тебе возразить. Я люблю тебя. Раз ты этого хотел, для меня это было законом.
Господи, как я тебя ненавидела вначале. Я грезила убить тебя, когда ты заставил Караччоло расторгнуть нашу помолвку. Прежде всего я пережила страшный позор. Я никогда не любила его. Но он мне нравился как мужчина: красивый, приятный, справный, ловкий, уверенный в себе. Этот брак открывал передо мной перспективу вырваться из мрачного полумонастырского быта Санто Спирито, начать нормальную жизнь. Если не как итальянки, то почти как итальянки. Мои дети не несли бы на себе проклятие 1453 года.
Я тебя настолько ненавидела, что у меня не хватало сил даже выказать тебе презрение. Я помню наши первые встречи. Я могла отвечать тебе лишь холодной маской, вежливой и непроницаемой. И согласилась я с тобой тоже из ненависти. Мне уже было все равно. А потом что-то стало происходить.
Я стала слушать тебя. Сначала мысленно споря с тобой, возмущаясь, не соглашаясь. Если честнонаверное, тебе неприятно это слышатья так до конца и не приняла того, в чем ты пытался меня убедить. Но мне нравилось, как ты говорил. Мне нравилось смотреть на тебя. Я привыкла к тому, что ты приходил ко мне, садился, рассказывал. Не было никаких ударов молнии, не было озарения поутру. Нет. Просто от встречи к встрече моя ненависть постепенно растворялась, а на смену ей приходило совсем другое чувство.
Как мне хотелось, чтобы ты хоть раз сделал что-нибудь в нарушение протокола, чуть дольше задержал мою руку в своих руках, прошептал что-то ласковое, бросил нескромный взгляд. Ничего. Глядя на тебя, я думала: вот человек, с кем мне хочется заняться любовью, кого я хочу поцеловать, чью голову я хочу видеть ранним утром рядом со своей на подушке. С тобой мне хотелось пройти через всю жизнь.
Сколько раз я спрашивала себя: а почему он не попросит моей руки? Конечно, я тут же добавляла: он порядочный человек, его наверняка смущает разница в нашем происхождении. Но это не смертельно. Он же дворянин. А потом в эмиграции все равны. Я была бы ему хорошей женой. Я молода, не развращена, у меня есть маленькое приданое. Мы с ним одной веры, из одной страны. Мы бы понимали друг друга. Я бы родила ему детей.
Зоя говорила, задыхаясь, почти взахлеб, слова разрывали ее. Н. слушал словно завороженный, словно это происходило не с ним. Даже не имея сил внутри себя как-либо отреагировать. Лишь когда деспина замолкла на мгновение, чтобы перевести дыхание, он довольно жалко попытался возразить, с трудом проворачивая онемевший язык в пересохшем рту. Возразить больше для того, чтобы вздрогнуть от звука собственного голоса и удостовериться, что он еще жив. Чтобы окончательно не лишиться чувств.
Я не мог и помыслить о том, чтобы на вас жениться, ваше высочество. Вы же моя государыня.
Никакая я тебе не государыня. Я такая же эмигрантка, как и ты. Только более несчастная и бесправная, потому что ты старше меня и раньше успел пройти через школу унижения. К тому же ты мужчина, а мужчине обустроиться на чужбине всегда легче и проще. И потомчто ты несешь. Ты не сделал мне предложения не оттого, что считал это неподобающим. Ты этого не сделал, потому что для тебя твои схемы важнее жизни. Я ведь все видела. Я видела, что ты любил меня. И, наверное, любишь до сих пор. Но ты втемяшил себе в голову, что тебе суждено стать спасителем отечества. И ради этого ты готов принести в жертву все: и свою жизнь, и мою, и наше счастье.
Зоя замолчала. В комнате повисла звенящая хрустальная тишина. Издалека, со стороны Святого Доменика, еле слышно донесся стук копыт. И снова все замерло. Н. не знал, что говорить.
Молчание длилось долго. Наконец Зоя уже другим голосом, как будто это был другой человек, без надрыва, даже умиротворенно, добавила:
А впрочем, я все вру, извини меня Конечно, я верила тебе. И конечно, я полюбила тебя прежде всего потому, что ты увлек меня. Увлек своей одержимостью, своей гениальностью. Мне неизвестно, получится ли что-нибудь из нашей с тобой затеи. Но я бы очень хотела, чтобы получилось. Я вытерплю все, какие угодно унижения и мучения. Мне нужно только одно. Мне нужно, чтобы ты знал, что я тебя люблю и что я делаю это ради тебя.
Зоя приподнялась на цыпочки и поцеловала Н. Поцеловала трогательно, почти как подросток, обведя своими губами контур его губ. И потом снова. На этот раз он ответилсначала еле касаясь, затем сильнее, чувствуя вкус ее губ и легкое кружение головы. Ее руки дотрагивались до его щек. Они стояли очень близко друг от друга. И в Н. что-то надломилось. Он сделал движение, обхватил Зою, пронзительно почувствовал мягкие и очень родные холмики ее грудей. Они оба замерли. Голова Н. дернулась и опустилась на плечо Зои. Он тихо, беззвучно заплакал, первый раз в жизни.
Зоя стояла, прижавшись к нему, гладила его. Изредка шептала: «Не надо, милый, я люблю тебя, не надо». Постепенно его плач угас. Ему было безумно стыдно и очень хорошо и больновсе вместе. Он опустил голову еще ниже и промокнул мокрые глаза о бархат ее платья.
Зоя отступила на пару шагов. И стала что-то делать со своим платьем. Н. не дыша следил за ее руками. Вот платье, как живое существо, поползло вверх. Вот оно сморщилось, собралось в ком. Снова шелести шкурка платья, распрямляясь, опала к Зоиным ногам. Взгляд Н. соскользнул следом за платьем. Его глаза широко раскрылись. Зоя стояла перед ним обнаженная.
Больше Н. один на один Зою не видел. Дорога дальше пролегала через Флоренцию, где посольство принимали Медичи. 10 июля кортеж проследовал через Болонью. 2021 июлячерез Виченцу. Н. каждый день наблюдал издалека Зою и поражался происходившей в ней перемене.
Откуда что бралось: умение держать себя, посадка головы, властительно-приветливый взгляд, солидная плавность движений, уверенная речь. Как будто кровь Палеологов просыпалась в Зое. Когда Зоя показывалась на народе, ее плечи покрывал царственный плащ из парчи и соболей. Плащ дополняло пурпурное платье невероятной, немного архаичной, тяжелой красоты. Н. не мог беспристрастно смотреть на это платье. Казалось, оно гордо напоминало всем, что Зоя представляет не только род Палеологов, но и тысячу лет византийской истории, великую империю, которая когда-то властвовала в том числе и над Италией.
Голову Зои украшала золотая диадема с жемчугом, на левой руке всеобщие взоры привлекал перстень с огромным изумрудом старинной огранки. К тому же Зоя как будто похорошела. Благородная белизна кожи естественно гармонировала с темными, слегка восточными глазами. Небольшой рост совершенно не портил впечатление, потому что всем своим образом, осанкой, взглядом Зоя возвышалась над окружавшими ее царедворцами. Впечатление царского великолепия дополняла разодетая толпа, в которой русские, греки и итальянцы, составлявшие посольство, причудливо перемешивались со сливками местной знати, вышедшей поприветствовать Зою и поклониться ей.
Н. ни разу не встречался взглядом с Зоей. Но он чувствовал, что на этом пышном балу был не к месту. Несмотря на то, что сам его организовал. В своем черном, немного поношенном костюме простого дворянина, в плаще из грубой шерсти, обычной офицерской шляпе Н. не вписывался в это великолепие. Его роль игралась за кулисами.