Кроме того, Сикст поручил сопровождать посольство до Москвы Помпонио Летостарому знакомому Н. Он лишь недавно залечил следы пыток и оков и держал себя очень тихо. Его задача состояла в наблюдении и описании жизни и нравов в московских землях.
Процессию составили около ста лошадей и примерно столько же людей, из них большая частьитальянцы. Выезд получился торжественный и пышный. Для Н., покидавшего Рим через несколько часов после посольства, в эту минуту смешалось всетриумф и поражение, боль и радость. Смотря на удалявшуюся в пыли по Кассиевой дороге процессию, Н. испытывал саднящее чувство на сердце. Н. казалось, что сам византийский орел навсегда покидал Рим. Он перебирался на новую родину, его там ждали новые надежды. Но прежде всего это означало окончательное признание того, что старая родина погибла навсегда и безвозвратно.
Н. ехал один, верхом. Он рассчитывал без труда подладиться под громоздкое посольство с обозом. Располагая точными сведениями о графике движения, Н. планировал выезжать за час-полтора до посольства, чтобы проверить дорогу и заблаговременно прибыть в то место, где посольство собиралось остановиться на ночь.
Среди итальянских офицеров, прикрепленных к Зое, двое были посвящены в курс дела и имели задание ежедневно, а точнее, еженощно докладывать Н. обо всем, что происходило в посольстве. Епископ Антонио Бономбра тоже в общих чертах был поставлен в известность о миссии Н. Предполагалось, что Н. доведет посольство до Альп, а затем с подробным отчетом вернется в Рим. Контактировать с Делла Вольпе, тем более с Зоей без крайней необходимости ему запрещалось.
Сбой случился один-единственный раз в Сиене 29 июня 1472 года. Н. прискакал туда загодя. Удостоверился, что все в порядке. Письма Виссариона и Сикста возымели свое действие. Зою встречали по высочайшему разряду. Под ее резиденцию отвели большую часть главного дворца городаПалаццо Пубблико, расположенного в основании ракушки Пьяцца дель Кампо.
Пошатавшись по корчмам и узнав слухи, что было явно нелишне, Н. расположился поудобнее, чтобы вместе с зеваками понаблюдать вход процессии в город. Через пару часов все завершилось. Деспина, как ему донесли, у себя в покоях готовилась отходить ко сну. Тогда Н. с чистой совестью отправился к себе на постоялый двор, где он снял комнату. Вставать ему предстояло рано. Так что его планы не простирались дальше того, чтобы выпить кубок-другой отличного местного вина, почитать Аммиана Марцеллина, что он нередко делал перед сном, и хорошенько выспаться.
Н. собирался раздеваться, когда к нему в дверь тихо постучались. Скорее даже поскреблись. Ему это не понравилось. Предусмотрительно держа наготове кинжал, Н. аккуратно отпустил засов. В комнату скользнула хрупкая тень. Это была Клеопа, греческая служанка Зои. Н. неоднократно видел ее, посещая деспину.
Что-нибудь случилось, Клеопа? С деспиной все в порядке?
Девушка приложила палец к губам и молча протянула ему записку.
На маленьком листочке бумаги довольно крупным женским почерком по-гречески было написано несколько слов. «Прошу Вас, придите сегодня. Мне надо поговорить с Вами. Клеопа Вас отведет».
Больше ничего. Н. про себя усмехнулся. Странное дело, после стольких встреч и стольких часов, проведенных вместе, он до сих пор ни разу не видел почерка деспины. Но сомневаться не приходилось. Записку и вправду послала Зоя.
Сейчас, Клеопа. Я только приведу себя в порядок.
Н. оправил на себе камзол, повесил шпагу, не забыл и про кинжал. При этом уловил несколько удивленный взгляд служанки. Но комментировать не стал. Плащ, шляпа. Он готов. Девушка укуталась поплотнее, накинула капюшон. По ее примеру и Н. надвинул шляпу пониже на глаза. Они пошли.
Как они выходили, похоже, никто не заметил. На улице стояла тьма. Теперь только бы не заблудиться. Девушка шла довольно уверенно. Н. за ней следом, повторяя как молитву: «Не надо никаких неожиданностей».
Н. старательно отгонял от себя неприятные мысли. Но он боялся. Боялся запоздалого бунта Зои. Например, что Зоя скажет: «Извините, я лучше пойду в монастырь, буду валяться в ногах у папы, молить о прощении, но этот фарс я продолжать не могу. Я не поеду в Москву. Делайте со мной что хотите».
Один на один они не виделись недель пять. Что творилось на душе у Зои в эти дни, Н. не имел ни малейшего понятия. Он тревожился за нее. Но не меньше тревожился за судьбу их общего предприятия.
Наконец, прошмыгнув по похожим одна на другую темным узеньким улочкам, они внезапно вынырнули у бокового входа в Палаццо Пубблико. Сбоку, чуть под углом, простиралось огромное, продавленное полотно площади. При мерцающем свете факелов составлявшие площадь дольки стирались, но могучая башня напоминала о себедлинным языком сгустившейся тени.
Неожиданно, словно из-под земли, вырос стражник, преградивший им путь алебардой. Клеопа скинула капюшон и указала пальцем на Н., сжимавшего под плащом эфес шпаги: «Этотсо мной». Алебарда отодвинулась. Они ступили внутрь.
Несколько темных закоулкови они на лестнице для слуг. Кромешная темнота сменилась серым полумраком. Тусклый свет толстой свечи создавал иллюзию раздвинувшегося пространства. Девушка постаралась сразу же прижаться в тень. Н. последовал за ней. Так они поднялись на третий этаж. Другая дверь. Клеопа еле слышно отстучала какой-то сигнал, который Н. не успел запомнить. Дверь отворилась. Они снова шагнули в черноту.
Спасибо, Клеопа, ты можешь идти, голос Зои прозвучал глухо, почти шепотом. Дверь за девушкой закрылась. Глаза Н. не различали ничего. «Словно на том свете», подумалось ему. Ситуация становилась странной.
Ваше высочество, здравствуйте, тихо произнес наконец Н. Но ответа не дождался. Раздалось какое-то шебуршание, потом легкий треск. Зажглась свеча. Ее огонек, прикрытый чьей-то рукой, моментально преобразил комнату. Зловещая глубина колодца исчезла. Все оказалось очень буднично. Крошечная, очень бедно обставленная комнатка. Кровать и пара табуреток. Вне всяких сомнений, они находились на половине слуг. Зоя стояла, держа в руке свечу. На ней было традиционное византийское домашнее платье из серого бархата до пят. Она была простоволосая.
Послушай, не надо этого, Зоя впервые обратилась к Н. на «ты», по его греческому имени. Давай хоть раз поговорим как люди. Бог знает, представится ли снова такая возможность.
Н., привыкший не терять самообладания ни под взглядом сильных мира сего, ни под клинком разбойников, не на шутку смутился. Сколько раз он выстраивал эту сцену. Сколько раз воображал этот разговор. Иногда ему грезилось, что деспина первая заговорит с ним, разорвав паутину условности. Реже Н. пытался представить себе, что было бы, если бы он сам переступил грань и позволил себе обратиться к ней.
Сцена, которую в эти минуты рисовало воображение Н., выходила довольно напыщенная. Примерно так:
Ваше высочество, могу я вас попросить выслушать меня? Вы знаете, я скорее умру, чем обижу вас, хотя бы ненароком. Но я должен перед вами выговориться. Прежде всего из уважения к вам, к моей государыне. Я не могу больше молчать.
Но дальше, даже в мечтах, как правило, ему не удавалось продвинуться. Слишком сильны были самодисциплина и привычка к самоконтролю. В глубине души Н. сознавал, что сам он, несмотря на все свои мечтания, никогда не расскажет деспине о своих чувствах к ней.
И вот этот момент, похоже, наступил. Деспина заговорила первая. Н. смутился, не зная, что отвечать, что делать. Сердце у него остановилось. Ладони липко и холодно вспотели. Он весь оцепенел. Неведомое прежде счастье не радовало, а давило. И словно сквозь дурманящую пелену, раздавался звон молоточков в висках: «Господи, пронеси. Мы должны доставить Зою в Москву. Она должна стать женой Иоанна».
Ваше высочество, попробовал вклиниться Н. Зоя его остановила, приложив ладонь к его губам. Н. с замиранием сердца заметил, что красивая, немножко полная девичья рука, выскользнувшая из широкого рукава, была обнажена.
Не надо ничего говорить, милый. Ты еще все скажешь. Я не могла не встретиться с тобой. Прости мне это нарушение. Я сделаю все, как ты хочешь. Я поеду в Москву, не волнуйся. По твоей бледности я вижу, что ты заподозрил Бог весть что. Не надо. Все будет хорошо.