Н. непроизвольно поморщился.
Ну, не слугирепетитора, переписчика, переводчика. Не столь важно. Ты сам не захотел стать своим в этой стране.
Все правильно. Огромное вам спасибо, ваше высокопреосвященство. Сам я никогда не посмел бы просить вас об этом. Хотя мне будет крайне тяжело с вами расставаться.
А мы и не собираемся расставаться. Нам с тобой сперва нужно выдать Зою замуж за Иоанна. Только после этого я смогу спокойно умереть.
При всей предрешенности этого поступка Н. было нелегко рвать последнюю нить, которая еще соединяла его с Виссарионом. Но пути назад не было. К тому же они оба лукавили. Н. действительно старался никогда не просить кардинала ни о чем личном. Но он долго исподволь подготовлял этот переход, готовил к нему Виссариона. Слава Богу, что Виссарион как умный человек предпочел поспособствовать тому, что должно было совершиться в любом случае.
По протекции кардинала Н. получил новую должность быстро и без особых мытарств. В противном случае при всей подготовленности вопроса ему пришлось бы еще порядком покрутиться и раскошелиться. Благодаря же Виссариону все проблемы решились за считанные дни, и уже в октябре 1471 года Н. приступил к работе на новом месте.
Глава 14
Кардинала Аррасского, пристрастившегося к пьянству и обжорству, не миновал и третий грехпохоть. Он был охоч до женщин и проводил дни и ночи среди проституток. Когда римские матроны видели, как он проходилвысокий, с мощным торсом, красным лицом, волосатыми рукамиони называли его Ахиллам Венеры. Одна женщина из Тиволи, проститутка, переспавшая с ним, рассказывала, что спала с винным бурдюком. А одна флорентийкадочь его приятеля, бывшая его любовницей, озлясь на него по какой-то неизвестной нам причине, выждала момент, когда кардинал, возвращаясь из Курии, проходил под окнами ее дома, и плюнула ему на шляпу большим сгустком слюны и соплей, который она долго собирала во рту, поставив таким образом своему любовнику клеймо позора.
Новая должность позволила Н. возобновить знакомство с Зоей, нанеся ей визит вежливости. Вскоре он стал бывать у деспины регулярно. И эти встречи заметно скрасили и изменили его жизнь.
Зоя жила все там же, в мрачных громадах подворья монастыря Санто Спирито в Сассии. Когда Н. впервые увидел деспину после многомесячного перерыва, его глазам предстала довольно невзрачная, не столько удрученная, сколько отрешенная девушка, явно склонявшаяся к принятию монашеского обета. Для себя Зоя, похоже, уже решила, что никакого замужества с Иоанном не будет и что ей не остается ничего другого, как пойти в монастырь. С Н. она разговаривала без ненависти, без злобы, даже без раздражения, с легким невысказанным укором, словно хотела сказать: «Зачем ты меня преследуешь? Я же сделала, что ты хотел. Ну и что? Прошло два года. Ты сам видишь, что ничего не будет».
Н. не стал разубеждать Зою, не стал извиняться перед ней. Когда ты ломаешь другому человеку жизнь, извиняться бесполезно. Больше от затруднения что сказать, чем с какой-то тайной мыслью, он попросил разрешения навестить ее еще раз. Разрешение было ему дано. Через пару недель Н. снова оказался в покоях деспины. На этот раз все было как будто так же, как прежде, и в то же время несколько по-другомудругой была сама деспина, словно она его ждала.
Н. вдруг смутился, что с ним случалось крайне редко, почти никогда. И неожиданно для самого себя от этого смущения заговорил с деспиной как нормальный человек. Не как мелкий служащий со знатной дамой. И не как интриган, наслаждающийся беззащитностью своей жертвы. А как соотечественник с соотечественницей. Более того, как еще не старый мужчина с молодой девушкой, разумеется, с соблюдением всех правил этикета и протокола.
Лед сломался. Ведь они оба были детьми эмиграции. Оба привыкли измерять свою свободу способностью к смирению, к покорности, к выживанию, к восприятию чужих обычаев, чужого языка, чужих правил. Формы обращения остались прежними, но они стали разговаривать друг с другом. Пожалуй, никогда в жизни Н. ни с кем так не разговаривал.
Незаметно его протокольные визиты стали чаще, раз в неделю, два раза в неделю. Затем он стал навещать ее каждый день. Слово за словом, вечер за вечером, он поведал ей историю своих отношений с Виссарионом, свою влюбленность в него, свое ученичество, свое разочарование. Поделился своими тревогами и своими сомнениями. Не скрыл и самого потаенногокак у него в голове зародилась идея замужества Зои с князем Иоанном.
Только сознаться Зое, что по его приказу была умерщвлена первая Иоаннова жена, Н. не осмелился. Здесь в нем политик взял верх над человеком, над мужчиной. В закоулках разума Н. понимал, что под грузом этой тайны Зоя могла бы дрогнуть, оступиться, выдать себя ненароком.
Зоя отвечала ему взаимностью. Рассказала о первых детских впечатлениях, отравленных предчувствием неминуемого крушения. О годах безотцовщины на острове Корфу. Покаялась, как она, девочка-подросток, со слезами заставляла себя заучивать латинские молитвы.
По-видимому, они оба нуждались в такой исповеди друг перед другом. Оба были страшно одиноки. Однако помимо этой наболевшей потребности выговориться присутствовало и еще что-то. Они сами чувствовали, на чем основываются эта близость и это доверие. Ведь дело было не в том, что онигреки, соотечественники, эмигранты, что они одиноки и в общем-то несчастны. Н. четко знал, что его влекла эта невысокая, слегка полноватая, бледно-смуглая двадцатитрехлетняя девушка с правильными чертами лица, гладко зачесанными волосами, сильным и вместе с тем чувственным ртом и маленькими руками. И он не мог не видеть, что тоже привлекал ее как мужчина. Быть может, первый настоящий мужчина в ее жизни.
Об этих вещах не требуется говорить. Их не нужно обозначать намеками, пожатием рук. Вовсе не обязательно краснеть или бледнеть, заикаться или запинаться. Достаточно, чтобы два человека имели случай мало-мальски внимательно посмотреть друг другу в глаза. А Зоя и Н. смотрели друг другу в глаза очень подолгу. Не выдавая ничего. Понимая все.
Ни он, ни она не собирались перешагивать этот незримый барьер. И в то же время, хотя вслух не было произнесено ни единого нескромного слова, они стали друг для друга очень близкими людьми. Значительно более близкими, чем если бы они разделили физическую близость, но без этого утопания в глазах друг друга.
Сознавала ли Зоя, что любит его, Н. затруднился бы ответить. Он не мучил себя этим вопросом. Напротив, Н. предпочел бы не нести ношу этого откровения. И Зоя, наверняка подозревая свое чувство, тоже не открывалась. Что касается самого себя, Н. был уверен, что он любит эту женщину так, как никогда никого не любил в своей жизни.
Зоя стала для него воплощением очень многого: и далекой утраченной родины, и матери, которую он помнил плохо, и греческой невесты, которой у него никогда не было, и, наконец, всех тех чистых и светлых девушек, которых он старательно обходил на своем пути, словно рыцарь-тамплиер, дабы не попасть под их чары, не размягчиться и уж тем более ни в коем случае не отступить от предназначенной ему судьбой миссии.
Между тем его любовь к Зое отнюдь не была бескорыстно чистой. Когда Н. видел Зою, он забывал о том, что сломал жизнь этой девушке, что лишил ее права на нормальное человеческое счастье. Он не думал о том, что, если все пойдет по намеченному плану, через несколько месяцев эта женщина, которую он любил, будет отослана как живой товар в далекую холодную страну, где ее ждут еще большее одиночество и почти верная смерть.
Он научился в любых ситуациях управлять своими словами, жестами, движениями, пожалуй, даже мыслями. Но он не мог, не умел управлять своими чувствами.
Ему хотелось Зою, как мужчине хочется женщину, которая его задела. Которая не просто возбуждает мужское любопытствовозбуждают многиеа неожиданно превращается в символ всего женского и женственного. Ему хотелось только ее одну и никого больше. Хотелось вполне телесно. Иногда ему казалось, что и она желала его и ответила бы, сделай он хоть один шаг. Но Н. не сделал этот шаг. Его замысел значил для него больше, чем любовь, чем счастье, чем жизнь. Он скорее наложил бы на себя руки, чем согласился бы поставить под угрозу свой план.