Четыре года концертов не было, живой гармошки не слыхивали, снова скорбно, но с напором сказала крутобокая.
Цыганков, то вскидывая, то опуская с плеча ремень баянного футляра, встретился взглядом с глазами мальчишки лет четырнадцати тот смотрел на Цыганкова с насмешкой, почти враждебно.
И что-то произошло с его стянувшейся душой, словно в нее кипятком плеснули и она начала расправляться, как старый, затасканный лоскут хрома.
Если не можем за семьдесят дадим шефский! жестко бросил он администратору.
А план, Витенька, кто делать будет? взвилась она.
Ну не ты же, ей-богу! рассмеялся Цыганков.
Ты в уме? А товарищей по бригаде ты спросил? Они-то согласны? прыгала она вокруг Цыганкова с баяном на плече.
Если не согласны, я буду один играть ровно час. Понятно? сверкнул он на нее глазами.
Бесплатно? придушенно выдохнула администратор.
Ты что, русского языка не понимаешь? Глаза его страшно округлились, и Цыганков крикнул: Гратис! Гратис!
Он потом долго не мог вспомнить, откуда знал он это слово, а приехав в отпуск в деревню к отцу-фельдшеру, вспомнил: отец, оберегая ветеранов войны от унижения в городе, на всех рецептах в аптеки писал это слово, а, вручая рецепт какому-нибудь старику, вслух повторял: «Вот так! Именно так: гратис!»
САМА САДИК Я САДИЛА
Дарью Фетисовну в тюменскую квартиру младший сын привез на время своего отпуска приглядеть, ответить на важные московские звонки, отметиться в очереди на «Волгу».
Деревенский свой огород Дарья Фетисовна оставила на старшую дочь, а на работу она перестала ходить пять лет назад, нет, не тогда, когда получила пенсионное удостоверение, а через пятилетку после пенсии, начав нянчиться с правнуком, в такую эстафету попала, что на все четыре стороны понесло ее по стране караулить, вынянчить, прясть да вязать, прописываться для расширения площади, водить в музыкалку, встречать из первого класса. По «железке» и по воздуху ее, как по ямщицкой веревочке, перебрасывали из города в город, и она, проработавшая сорок пять лет на одном колхозном производстве, спешила теперь угодить каждому из своих десяти дитенков. Единой жилочкой связывала всю семью деревенским ототоканьем и запахом сибирского пятистенка. Не зря ребята говорили, встречая ее: «Ой, мам, от тебя домом пахнет!»
В трехкомнатной тюменской квартире ей на весь день хватало кухни сидит да в окошечко поглядывает, в комнаты без нужды не ходит чего зря ковры мозолить? Сидит в городе, а мысли далекохонько в летней деревне. Сорвал сынок, а хотела на Петрована Петров день, в коий отец ее распрекрасной десятки родился, сбегать на кладбище памятник серебрянкой освежить. Только и в городе не томится бездельем спицы одна о другую знай пощелкивают.
Под окошком городской квартиры матери на лавках подле песочницы целыми днями сидят, а детки из песка дома строят. Одни уходят, другие приходят. Люди все разные, потому Дарье Фетисовне не скучно на них выглядывать. Кто из магазина идет, к женщинам подвернет, покупки покажет из окошка ей все видно и слышно. Глядишь, и новости узнает.
Площадка возле песочницы значительная, песочницу подолом круглой бабы накрыть хватит, а площадка голая, ни травинки на ней, в углах елки скривились небрежно воткнули, исподними ветками, пожелтевшими от жары, прямо на Дарью Фетисовну таращатся. Тополины вон никак в рост не выйдут мелко приживили.
Глядела-глядела Дарья Фетисовна на елки. Жалко. Скособочились, будто девки порченые. Даже раннее утро их не освежало среднеазиатская жара уж все болотца тюменские обсушила, даже комары замертво полегли.
Утром раненько, еще не растащили с асфальта пропасть личных машин, задергушки на кухонных окнах не отдернули, вышла Дарья Фетисовна к елкам и подставила к ним батожки, прибинтовав накрепко.
Ишь че, девки, сушь-то какая! сказала она елкам. Задрябнете ведь. Пошла и принесла ведерко воды. Пейте давайте. Катька у меня там, поди, упласталась с огородом-то, всяку мелочь полить надо! Вон чего нонче погода утворят пекет и пекет!
Она огляделась тополины пожухли и трава сгорела до корня. Дарья Фетисовна уж с неделю маялась, ждала дождя по костям ломота ходила, а дождя все не было. Притомились рябины под балконом квартиры сына, запыленно серела акация, и цветочки затравленно выглядывали из-за железной загородки под окнами.
У Дарьи Фетисовны сердце от жалости сжалось, почудилось: у всего, что вокруг, губы запеклись и глаза потускнели. Ждать дождя было напрасно.
Ох вы, миленькие мои, питеньки хотят! всплеснула руками Дарья Фетисовна и заспешила на свой второй этаж.
Шланга в квартире не было, пришлось воду носить в ведрах. Прямо с балкона, вразлет, выливала она воду. Пока наполнялось одно ведро, она торопилась с другим на балкон.
Ишь ты, как ручонками-то потянулись, так и захохатываются от радости! улыбалась, после каждого вылитого ведра выглядывая вниз.
От бордюра по асфальту потянулась живая дорожка воды, подтекая под машины. И машины, как запаленные кони, тоже вроде как потянулись к этим ручейкам. Дом оживал выходящими на работу людьми.
Что, мамаша, затопило вас? весело поинтересовался бородатый парень в солидных очках.
Пошто затопило? Вишь, жара, деревам-то заморно, пить просят! живо откликнулась Дарья Фетисовна.
А-а-а Парень весело покачал головой, сел в машину и уехал, оставив облачко дыма.
Дарья Фетисовна вернулась за полным ведром и опять выплеснула его на акацию. Удивилась себе еще проворные руки, в середину акации ладилась, точь-в-точь и попала!
Из соседнего подъезда вышел серьезный мужчина с черным «дипломатом». Перешагнув влажную дорожку, поднял голову вверх. Увидев Дарью Фетисовну с ведром на балконной перекладине, спросил участливо:
Что, трубу прорвало?
Пошто трубу прорвало? удивилась она. Сады поливаю, вишь, пить просят, сухота же.
Ну-ну, понимающе улыбнулся мужчина, подошел к чисто вымытой машине и поехал, опахнув Дарью Фетисовну бензиновой гарью.
Управившись с тем, что было под окнами, она с ведрами спустилась вниз. Вдоль асфальтовой дорожки сухо потрескивали листочки липы, кленов и ольхи.
Матушки вы мои, терпите, сейчас я вас напою! И проворно забегала туда-сюда.
Какой-то мужчина посоветовал открыть дверь мусоросборника, там-де, кран есть. Это избавило ее от беготни на второй этаж. Уж вышли к песочнице женщины с детьми. Все с интересом наблюдали за Дарьей Фетисовной, нырявшей в вонючее нутро мусоросборника и молодо выпрыгивающей оттуда с ведром.
Вы на время отпуска дворника подменяете, да? лениво спросила молодуха, вонзая зубы в хрусткое яблоко.
Пошто дворника? Вишь, деревья пить просят! начиная сердиться, коротко бросила Дарья Фетисовна.
Женщины потеряли к ней интерес, отгородившись широкополыми шляпами.
Когда она снова несла воду к деревьям, ее остановил мальчуган, вышагнувший из песочницы.
Бабуля, а разве деревья тоже просят пить? с любопытством спросил он.
Конечно! убежденно ответила Дарья Фетисовна. Пойдем посмотрим, как они пьют воду и дерево и земелька.
Мальчуган взялся за дужку ведра с другой стороны, и они пошагали вместе.
Видишь трещинки? Дарья Фетисовна коснулась рукой растрескавшейся земли. Это ротики у земли, через них мы и напоим дерево. Вон как пьет-то жадно, аж захлебывается.
Мальчуган ходил с ней в мусорку, сам кран открывал, покуда мать не закричала про заразу и не начала оттаскивать его от ведра.
Они пить просят! ревел на весь двор мальчишка.
Уже сбежались из песочницы остальные малыши и, подставляя свои формочки для песка, ловили струю воды, которую Дарья Фетисовна вливала в трещинки под кленом, они носили в крохотных посудах своих влагу под черемуху и восторженно кричали:
Ух ты, как пьют! Вот это ртище так ртище!
Они тормошили матерей, требуя лейки, ведь Дарья Фетисовна сказала: «Леечки бы вам!» Матери и не думали идти за этими лейками, заставляя ребятишек лезть обратно в песочницу.
Это уже была неуправляемая орущая толпа детей, главным доводом которой было: «Деревца пить просят!»