Да нет ничего срочного, просто в мои обязанности входит проведение консультаций вновь назначенных сотрудников Совета. Знаете, в администрации существует уйма документов и инструкций, регламентирующих порядок внутренней жизни. Порой эти документы очень старые, некоторые подписаны чуть ли не Сталиным, а вот, невзирая на преклонный возраст, продолжают действовать.
Так вы главный специалист по номенклатуре?
Опять вы шутите и, заметьте, на весьма щекотливую тему. Номенклатуры сегодня, кстати, нет, вернее, вроде как нет, но старые инструкции остались, а в них расписано, что и кому положено. Поэтому, чтобы облегчить себе жизнь и предупредить возможные конфузы в будущем, наберитесь терпения и послушайте меня.
2
Осеннее небо медленно тускнело, набирая дышащий бездной свинец будущих холодов, и только на западе ослепительно зияло страшным проломом с рваными краями. Столб яркого и оттого почти нереального света, клубясь в вечерней дымке, падал из этой дыры отвесно вниз, упирался в покатый холм, не давал небу окончательно навалиться на окрестные дачные поселки и, перетерев их в мелкую, как сажа, пыль, выплеснуть в мир мрак безлунной ночи.
Фигура человека на фоне этой игры света казалась почти нереальной и, если бы не витые балясины перил выходящей прямо в сад веранды, ее вполне можно было принять за оптический обман, рожденный закатом и нашим воображением. Облачко табачного дыма окутывало его голову и каким-то удивительным образом притягивало к себе малую толику того далекого небесного света, походя на отливающий золотом нимб.
Скураш подчеркнуто вежливо сидел в глубине комнаты у растерзанного трапезой стола, смотрел в спину курящему и старался силой воли подавить в себе легкое опьянение. Он знал, что после таких аутогенных практик наутро будет раскалываться голова, и любые, даже самые незначительные раздражители повлекут за собой приступы агрессивности или меланхолии.
Однако именно сегодня новоиспеченному начальнику управления Совета национальной стабильности необходимы были трезвые мозги. Мысли с токами крови, разогретой выпивкой, требовательно стучали в висках. Услышанное не укладывалось в рамки привычного, и оттого внутри все сжималось, рождало азарт и сладкое предчувствие нового, неизвестного, требующего от Малюты полной самоотдачи, работы до изнеможения. Кто хоть однажды по-настоящему любил, тому известно это магическое чувство полного саморастворения и усталости, которые вызывает неописуемый прилив новых сил и жажду дальнейшей деятельности, сравнимую разве что с вдохновением художника.
«Ты опять поплыл, нимб над головой у отпетого грешника причудился, ты бы еще апостола Павла с сигаретой в зубах и в генеральском мундире нагрезил, благодари Бога, что твоих мыслей жена не слышит».
Он на минуту представил скептически улыбающееся лицо Екатерины, ее насмешливые огромные глаза, в которых когда-то, с первого раза, увяз, да так и остался там на всю жизнь. Жили они с женой, если смотреть со стороны, хорошо, вызывая стабильную зависть окружающих, правда, раз в несколько лет, случалось, крепко ругались и порывались во что бы ни стало развестись, но потом все как-то само собой возвращалось на круги своя, обретая знакомые контуры милой привычной жизни.
Как и у каждой семьи, у Скурашей были годами длящиеся споры и предметы вечных, как сегодня модно говорить, разборок. Одной из таких «продленок» был фундаментальный вопрос о личной преданности, даже, скорее, фатальной привязанности мужа к своим начальникам.
Малюта был уверен, что без этого граничащего с фанатизмом чувства не может быть настоящей работы, настоящего большого дела. Катя же, видя его мучения после каждого разочарования в очередном кумире, которого он с таким трудом годами создавал себе, повинуясь обычному женскому эгоизму, вместо сочувствия неделями пилила его за напрасную трату нервов и сил, а главноеза недонесенные в дом деньги.
Поспорить с женой, пусть даже мысленно, Скурашу не дали.
Малюта Максимович, заставив вздрогнуть, прервал его размышления, беззвучно, как привидение, проскользнувший в комнату руководитель секретариата Совнацстаба Лаврентий Михайлович Обрушко, давно сидите?
В этом нехитром, казалось бы, вопросе для опытного уха чиновника угадывался целый рой отголосков старых интрижек, ревности, естественного страха быть обойденным, оболганным и, конечно же, непрекращающейся борьбы за доступ к телу начальника.
Если бы кто-то всесильный смог хотя бы на несколько часов заглянуть в черепные коробки служащих высших государственных учреждений страны, он бы ужаснулся. Львиная доля напряженных усилий маленьких клеток серого вещества госчиновников уходила на придумывание и разгадывание сложнейших многоходовок и головоломок годами длящихся интриг и борьбы различных группировок за место под номенклатурным солнцем. Чем меньше конкретных и необходимых для страны дел выдавали на гора управление, институт, группа, команда, тем сильнее и долговечнее они были, поскольку не тратили драгоценное время на пустяки, а жили чистой интригой, целью которой было односамосохранение и круговая порука.
Закатив пробный шар, явно рассчитанный на неопытность Малюты, Обрушко с опаской покосился на распахнутую дверь веранды и присел на краешек стула у неразоренной башенки накрахмаленной салфетки, венчающей нетронутые приборы столовой сервировки. Не дожидаясь ответа, он исподлобья глянул на каменное лицо излучающего тайну Скураша и попытался зайти с другой стороны.
Малюта Максимович, мы вроде с вами не ссорились. Я вопрос задаю, а вы молчите. Как прикажете понимать?
Извините, Лаврентий Михайлович, понимая, что глупо ссориться с человеком, ежедневно входящим в кабинет всесильного шефа для утреннего доклада и разбора поступивших бумаг, Скураш, как бы очнувшись от дремы и притворно потирая веки, с нарочитой вежливостью произнес:Я изрядно выпил и вот, кажется, задремал. Вы что-то спросили? и вдруг, словно спохватившись, с ужасом в голосе прошептал:А где шеф?
«Ну и гусь!»хмыкнул про себя Обрушко и, кивнув в сторону веранды, также не повышая голоса, произнес:Вон, курит! Я спрашивал, давно ли вы сидите?
Смотрите, а ведь над головой Ивана Павловича нимб, сделав подобающее произнесенным словам лицо, выдохнул Малюта, а внутри эхом отозвалось: «Дался тебе этот нимб! Мало того, что Катьку своим идиотизмом замучил, так теперь еще и сумасшедшим в глазах сослуживцев прослывешь».
Тем временем небесный пролом скатился почти к самому горизонту, и вырывающийся из него столб изрядно остывшего пожелтевшего света уже косо скользил по окрестным ландшафтам и почти упирался в дощатый настил веранды. Фигура человека стала еще темнее, а облако нескончаемого табачного дыма как бы замерло в непостижимо неподвижном для этого времени года воздухе, искрящимся шаром окутывая его крупную голову.
Ты смотри, а ведь действительно Мистика какая-то, надо будет ему сказать. Признаться, не отрывая взгляда от странного видения, продолжал Обрушко, я вас, Малюта Максимович, зауважал. Не каждому дается такая способность в, казалось бы, обычных вещах видеть знамение свыше. Вам дано, а мне нет. Я ведь, как зашел, у двери минут пять стоял, на все это пялился, а, кроме раздражающего света, ничего не увидел. Давайте-ка, пока он там с себе подобным обменивается тонкими энергиями, выпьем по маленькой за его здоровье.
Малюта знал, что Лаврентий Михайловичискушенный аппаратчик старой комсомольско-партийной школы, прошедший все круги руководящей работы, беспощадное горнило идеологической борьбы, и вот на тебена проверку этот идейный боец большевизма оказался обычным очарованным мистиком. Сначала Скураш в это не поверил и уже было собрался отпустить какую-нибудь шуточку насчет Блаватской и тонких материй, облегающих заповедную женскую чакру, но, боковым зрением увидев напряженные скулы и огонь, разгорающийся в глазах собеседника, который по-прежнему, как загипнотизированный, смотрел на веранду, поостерегся. Сколько раз он с благодарностью думал о своей предусмотрительности, поражаясь интуиции, уберегшей его от моментального крушения карьеры. Тогда он этого еще не знал, как не знал и того, что сегодня впервые столкнулся с дремучим многовековым кремлевским бесовством.