Сашок, рабочий сцены, дивится и вертит головой.
Почему же под Зилупе его в ход не пустили? спрашивает пожарный, старина Анскин. Пятнадцатой дивизии крышка.
Враки, враки! Ты, старик, не слушай всякие глупости! Немцы теперь заманивают, заманивают, пусть русский подойдет поближе, а потом сразу ах, цах, цах, трах! Понял?
Рабочие мотают головой. Это, наверное, значит, что они поняли.
В очередной раз администратор дружески разъяснил постановочному цеху международное положение и открыл секреты вермахта. Объясняется это тем, что Зингер и сам выходец из низшего сословия: в первый год советской власти работал помощником бутафора, потом билетным контролером.
Когда Зингер уходит, Анскин хлопает по плечу однорукого помощника режиссера, принятого на работу только сегодня утром:
Не смейся, Меднис! Мы еще поживем. Я это чудо-оружие знаю. Чудо самое обыкновенное. Гардинная штанга, к которой белый флажок привязан.
Чтобы пояснить свои слова, Анскин начинает напевать странным гундосым голосом:
Возьму гардинный штанг, сварганю бумеранг,
Потом из бумеранг опять гардинный штанг
Где ты, дяденька, видел такую штуку? смеясь спрашивает Гунтар Меднис.
Сведения получены из достоверных источников. От РКПО, таинственно подмигивая, шепчет Анскин.
По правде говоря, рабочие давно уже знали о положении, в котором оказались немцы на восточном фронте. Все чаще шли толки о дезертирах, о взрывах на железной дороге тут же под Ригой. Музыканты тайком слушали московское радио. Правда, приемники месяц назад всем работникам надо было сдать под расписку в полицейский участок. Но барабанщик театра, старый Марч, успел спрятать свой радиоаппарат в раздевалке для музыкантов, под возвышением в полу. В дни спектаклей, когда ни у кого не возникало ни малейших подозрений, оркестранты благодаря своему музыкальному слуху назло чудовищному реву и завыванию глушителей, слушали голос Москвы: уж что-что, а голос правды мог услышать каждый. Кроме господина Зингера, весь день напролет ходившего по цехам вверх и вниз.
После просмотра сценического монтажа он пригласил нового помощника режиссера в свой кабинет.
Как дела, господин Меднис? отечески поинтересовался администратор. Есть вопросы? Быть может, жалобы? Вы же сами видите, цех у нас плачевный, одни калеки.
Взглянув на пустой рукав Гунтара, он быстро добавил:
Что касается вас, тут дело другое. Железный крест за геройство и так далее. Вы пожертвовали родине самое лучшее, то есть я хотел сказать все лучшее. Руку, слава те господи! Левая ведь осталась. Театр может гордиться, что помощником режиссера работает герой отечества и ветеран войны, нам с вами следует сотрудничать.
За дверью раздался смех. Кто-то пел:
Возьму гардинный штанг, сварганю бумеранг,
Потом из бумеранг опять гардинный штанг!
Зингер всполошился.
Что это за мотив?
Это песня Хорста Весселя, усмехаясь, говорит Гунтар. Разве вы не узнали? Ай-яй-яй, господин Зингер, песню Хорста Весселя не узнали!
Господин Зингер немузыкален и поэтому теряется.
Нет, нет я ее сразу узнал, но мне казалось, что песня Хорста Весселя чем-то похожа на «Лес зеленый».
Какой еще «Лес зеленый»? помощник режиссера хмурит лоб. Что? Быть может, вы имеете в виду зеленый Сецеский лес, где этот красный партизан Варкалис на прошлой неделе уничтожил батальон СС?
Теперь господин Зингер смущен и испуган еще больше.
Нет, нет помилуйте, я ни о чем подобном не думал.
Он спешит в театральное управление к Герхарду Натеру. Будет рад сотрудничать и так далее.
Бедняга Зингер! В театре поговаривают, что некое известное учреждение за оказываемые ему услуги не выдает больше сахар и конфеты Гегингера. Отсюда и пугливость.
ВТОРАЯ ПОЛОВИНА 1944 ГОДА
ИЗ-ЗА ЧЕГО СЕМЬЕ АДВОКАТА ФРЕЙМУТА НЕ УДАЛОСЬ ПОУЖИНАТЬ?
КОРОТКИЙ РАССКАЗ В МАНЕРЕ БЕЛЛАМИ
Дядя Фриц и тетя Элла сегодня утром перепуганные вернулись из Клауцанов. «Клауцаны» это название деревенского дома Фреймутов. Арендатор обещал сразу же после петрова дня зарезать подсвинка, однако же чудеса, да и только, ни вести не подал, ни в Риге не объявился. Элла рассудила, что-то тут не так, поэтому они с мужем в субботу после обеда на экенгравском узкоколейном паровичке из Екабмиеста выехали в Сауку. Мясо требовалось позарез, оно было обещано елгавскому ландвирту Хуфэйзену. Ландвирт вернул (подарил) адвокату урезанные в 1940 году Клауцаны, прислав соответствующий документ в зеленой обложке (на веки веков), а нынешним летом забыл обложить их кое-какими дополнительными налогами. Это была любезность, напрашивавшаяся на взаимную любезность.
Из Екабмиеста они выехали точно по расписанию. Но как только добрались до густых и темных Тауркалнских лесов, так тут же поезд был остановлен. Состав окружили бородатые люди в зеленых ватниках и велели пассажирам выйти из вагонов. Локомотив уперся в положенное поперек рельсов бревно. Дядя Фриц и тетя Элла вышли и подняли руки вверх, так, как они видели это в кино. Зеленые хохотали поступайте как знаете, мы ищем только двоих: елгавского полицейского надзирателя и виеситского трудового инспектора. Их они скоро нашли и увели, а остальным велели вернуться в вагоны и ехать дальше. Три товарных вагона в конце поезда, в которых партизаны обнаружили сахар, сало и ржаную муку, велено было отцепить и оставить на рельсах.
Элла уже собиралась лезть в вагон, когда к дяде Фрицу подошел командир зеленых заросший бородой, коренастый мужчина, отозвал его в сторону и сказал:
Фриц! Если ты еще когда-нибудь там, в Клауцанах, будешь для оккупантов мясо коптить, то не миновать тебе петли. В последний раз предупреждаю!
Дядя Фриц от страха застыл как чурбан: этот зеленый оказался сыном клауцанского батрака Пиетера Валдемаром Варкалисом. По профессии учитель, он до 1934 года работал в Клауцанской школе. Потом волостные тузы его уволили (был он политически неблагонадежным, снюхался с коммунистами).
И именно с ним надо было нам в лесу повстречаться! причитала Элла. Хорошо хоть, живы остались. Не зря говорили, что Варкалис с целым полком границу перешел и теперь по курземским лесам лютует. Но как этот сатан узнал про мою свинью?
Как только они вошли во двор, все сразу объяснилось. Хлев, сеновал, курятник, конюшня везде подчистую! Ни куренка, ни коровенки, ни поросеночка.
Пьяный арендатор показал им засаленный крюк, на котором в риге коптилась свинья.
Такая свинья, такая чудесная свинюшечка, хныкал он и даже прослезился. Уж как я просил, чтобы свинку эту оставили. Свинка ведь ландвирту обещана. Но тут бородач этот как рассердится, как заорет: «Раненые от голода мрут, а вы тут фашистов кормите!»
Потом велел всю скотинку реквизировать и наказал никому не доносить, не то красного петуха пустят. В ту ночь спали партизаны на хозяйской половине в комнатах, обставленных мебелью.
Тут уж дядя Фриц не выдержал: выхватил кол из плетня и выбил в своем доме все окна.
Раз так пропади все пропадом! кричал он. Пусть никому не достанется!
В таких вот расстроенных чувствах и села ужинать семья Фреймутов.
Каспар в соседней комнате играл Гунтару своего «Чертова парня Джона Дрэка», которого режиссер Даугавиетис одобрил и включил в постановку «Кто гол, тот зол». У Гунтара оказались кое-какие возражения и дополнения, вот они и дебатировали, когда постучалась тетя Элла и пригласила племянника, равно как и его гостя, отужинать с ними. Дядя Фриц хочет, мол, немножко потолковать с Гунтаром.
Господин Фреймут был необычно взбудоражен и рассеян. Когда он брал солонку, рука у него дрожала. Как господин Меднис полагает, красные действительно явятся? Где же, в таком случае, укрыться?
Но тетя Элла уже взяла себя в руки.
Ну уж, ну уж! Не так все это страшно, есть еще бог, не так ли, господин Меднис?
Госпожа Фреймут выразила уверенность, что трудности у немцев временные. Пока американцы не образумятся. Неужто они допустят, чтобы коммунизм по всему миру расползся? В Рижском заливе будто бы видели англичан, а финны вступили в город турков.