При Сталине бы к стенке поставили, вспомнил Гаврилыч, и поделом: кто не чтит родную власть, тот и Родину предаст за тридцать сребреников
Карнак пустил мимо ушей суровое напоминание.
И веришь, Гаврилыч, намотал красну тряпицу на крючок, и тока, это, в проталину уду бросилленок из-подо льда ка-ак даст!.. Едва жилку не порвал. На три кила потянул И мигом я, паря, с полкуля накидал. А ленки-то, ленки-то, Гаврилыч, во!.. Карнак на полный отмах раскинул руки. Тебе такие не снились Поклонился я красному флагу и кормилице нашей советской власти
Мели-и, Емеля, твоя неделя, отмахнулся Гаврилыч. Язык-то без костей. Вот таких, как ты, Ефим, и зовутхолодные рыбаки. Которые на языке ловить мастера. Сядут за стол, винища надуются и таких ловят харюзей, что диву даёшься! А как до делаудочку-то не знают за какой конец брать. Живого рыбьего хвоста не видали
Ничо-о, Гаврилыч, будем посмотреть, кто кого переудит. У меня нынче такие мушкитвоим-то и делать нечего возле моих Такую закуску сгоношилсам бы в охотку слопал До третьих петухов шаманил с этими мушкамикуколки вышлилюбо-дорого поглядеть, а того дорожезаглотить Но ничо-о, два-три пуда всяко разно добуду
Гаврилыч снисходительно покосился на хвастливого Карнака:
Кулей-то мало взял вранье собирать.
Карнак засмеялся:
И вот, Гаврилыч, до чего же на Уояне рыба дикая жилакак бык, на красну тряпку кидалась А теперичи и не знаешь, какую нитку ей, холере, намотать У меня братан тоже рыбак заядлый так у него этих нитоквагон и маленька тележка. А ему всё мало. Как-то с им в очереди стояли за эфтим делом. Карнак лихо щелкнул себя в кадык. Вижу, братан мой к девахе вяжется. Хотя и женатый, паразит А парень из себя бравый, кудрявый. Деваха-то и разомлела, глазками постреливат. А братан ей: мол, девушка, можно вас попросить?.. Девка лыбится, как сайка на прилавке, глазками поигрыват: дескать, можно, если осторожно.
Тут, значит, такое дело братан ей толмачит. Короче, можно я у вас из шарфа пару ниток выдерну? Я, мол, рыбак, мне бы такую нитку на крючок намотать. Мушку замастрячить на харюзей
Но тут, паря, девица аж взвилась:
Ты, говорит, не рыбак, а чудак
А братан ей:
Ишь, какие мы нервные Ну, ежели хочешь, можем и выпить, посидеть Но сперва бы ниточку из вашего шарфа
Деваха фыркнула: дескать, пошел-ка ты козел душной!
Крепко обиделась, бедная Так вот, в добром шарфе либо в путнем свитере лучше к братану не ходимигом нитки повыдёргиват
Слушал я Карнака и тянул свою вялую обиженную думу: да-а, теперь, когда речки поугробили где вырубками в устьях, где сплавом, где пахотой, когда рыбы осталось с гулькин нос, это же художником надо быть народным, чтоб обмануть омуля либо того же хариуса. Это же надо со всякими оттенками, в четыре нитки намотать мушку, потом расчесать гребешком, распустить, да так приглядисто, так вкусно обманку сгоношить, что вроде и сам бы клюнул за милу душу А так и выходит: хоть сам и потчуйся таким гостинцем вместо хариуса.
* * *
На Большом Ушканьем острове жил о ту пору мой приятельза погодой присматривал, чтоб не шалила, а по весне нерпу промышлял, слыл он и добрым знакомцем Карнака, потому мы и дунули на заячьи острова. Михайло Скворцов, так звали приятеля, поменявший столичную жизнь на глухоманную, умудрился на острове выращивать кабанчика; но когда мы, открыв тяжкую дверь, обросшую снежным куржаком, спустились в сырую землянку, открыли калитку в тесный загончик, на нас кинулся обросший густой шубой, тощий зверь со зловеще горящими глазами; едва успели выскочить и запереть калитку. Вот до чего приятель довёл скотину, озверела от голода, обросла от холода Вечер я провёл у мужика, коренастого, копчёного, что жил в том же бараке, через стенку, шил собачьи унты, пил чифир, вспоминал, пожизненный каторжанин, лагеря за колючей проволокой, и от скуки, похваляясь передо мной, ловко кидал нож в дверь, и без того изрешечённую, при сём толковал: «Я же, паря, не русский, яказак. Отец мой такую силу имел, что даст в лоб дурному быку, бык на колени падал, и вся дурь слетала»
Когда утихло говорливое вечернее застолье, мы с приятелем до третьих петухов колдовали над мушками, и вышли обманки, чисто куколки, любо-дорого поглядеть, а того дорожезаглотить. Мужики той порой раскинули спальники вокруг русской печи и готовились ко сну.
Ишь, небо-то вызвездилос утра прижмёт мороз. Гаврилыч пришёл со двора, и, по-стариковски кряхтя, вздыхая, полез в спальник. Поморозим сопли на льду. А ежели хиус или сиверко задует, дак и вовсе проберёт до костей. Овчинная доха не спасёт
Ничо-о, дело привышное, махнул рукой Карнак, сидя на спальнике. Лишь бы рыба тянула, лишь бы фарт гузном не повернулся Будет тому фарт, кто с бабой перед рыбалкой не грешил. А ты, Гаврилыч, опять не удержался, опять баушку к печке прижал
Тьфу на тебя, ботало коровье, привычно и беззлобно сплюнул Гаврилыч и отвернулся к стенке.
Выехали ни свет ни заря; перебрались с Ушканчиков под самый коренной берег, задолбились в торосах, кинули по жмене бормаша в лунки, и пошли тут мои напарники тягать хариусовблаго и глубь с локотьа у меня молчок, хоть рёвушком реви. Уж и совал хариусам под самый нос мушку, когда ложился среди замерших ледяных заломов, когда и азартно, до забвения, до сонного беспамятства разглядывал, как, темнея спинами, бродят взад-вперёд степенные хариусы, чудилось, опусти руку в лункуи хватай их за жабры; потом и бормаша вывалил им с три короба, и мушкой поигрывал и так, и эдаквсё впустую, даже и глазом не ведут. Правда, один здоровенный такой, которому я назойливо совал мушку, даже на спину клал, которому я вслух жадно и моляще шептал: дескать, клюнь, милок, клюнь, чего тебе стоит, а мне радость, вот этот хариус прищурился, вгляделся в мою мушку, пошамкал беленьким ртом, усмехнулся, мол, поищи дурака в другом озере, да как саданёт мушку своим матерым хвостом, та аж прилипла ко льду, а я с перепугу даже шатнулся от лунки. От варначьё, едрит твою налево!.. матюгнулся я в сердцах, потому что злая меня охватила досада.
Побранил я варнака, побранил, да и махнул рукой на холодную рыбалку, пошёл считать ворон, что слетали с безмолвно чернеющих прибрежных листвяков и, оглашено каркая, вились над лунками Гаврилыча, где заколодевшие, припорошенные снегом, топорщились хариусы, будя во мне лютую зависть.
Обленившись, перестал я расчищать свою лунку, затянутую снежным куржаком, и лунка подёрнулась тоненьким ледком. А жилка, замороженная, вся в катышах, торчала кривой проволокой; и не верилось в чудо чудное, что она может вдруг пружинисто натянуться и заиграть над клюнувшим хариусом. Пробегая мимо меня к машине, Карнак сочувственно спросил:
Ну, как, паря, рыбка плавает по дну, хрен поймаешь хоть одну?
Видимо, я слишком мрачно, обиженно глянул на него, потому что Карнак стал утешать меня:
Ничо-о, терпи, казак вернее, рыбак. Терпи Жди Жди, ждирыба должна подойти.
И уметелил. А мне ничего не оставалось, как, одолев гордыню, брести на поклон к Гаврилычутот удил неподалёкуи просить его из милости, чтоб показал свою мушку. Гаврилыч, уже подхваченный суетливым, тряским азартом, быстро сунул мушку к самым моим глазам, и не успел я толком разглядеть, как тут же и кинул ее в лунку.
Эдак тянулось до обеда, и я, не добыв и захудалого хвоста, сидел возле лунки туча тучей. А когда собрались чаевать, Гаврилыч с едва утаённым самодовольством важно поучал меня, сжалился, сердечный:
Надо, Анатолий, такую мушку накрутить, чтоб на бормаш личила и чтоб красивше бормаша была, и тогда и тогда же, холера, брать не будет, тово-ново бы ей на лопате.
Доступно растолмачил, и все стало яснонадо хариусам тово-ново на лопате
А вот я, мужики, на Тихом океане удил, припомнил Карнак.
И кита заудил, улыбнулся молоденький паренёк, хозяин легковушки, по фамилии Кот.
Зачем кита? Тоже на подлёдном лове, в Амурском заливе У меня брательник во Владике живёт, тоже рыбак добрый, вот он меня и вытащил на рыбалку. А я перед тем брательника спрашиваю: дескать, как на Тихом океане-то рыбачат?.. На что ловят: на мушку, на бормаш, а может, на блёсенку?.. Да-а рукой машет, у нас на Тихом океане рыбачат точь-в-точь, как у вас на Байкале: приезжаешь, открываешь, наливаешь можно чокнуться.