Пел дедка и про то, как щемило душу страхом и печалью, когда из ближнего села доплывал колокольный звон, и поминались времена, когда он, светлый и обласканный, обитал в небесах среди любовной силы. И уж рождалось покаяние
Уж тут злое горюшко людское да кидалося,
В речку синюю, да славну речку
причитал старик по-кликушьи, сложив истраченные, обвитые синими жилами, коряжистые руки на провисшем животе,
Славна реченька да сволновалася,
Вода с песочком да спомутилася
* * *
Хозяин когтистым пальцем подманил к себе Гошку и, косясь на старого водовика, что-то прошептал Наглому в ухо, и тот вразвалочку, куражливой походочкой подвалил к деду.
Сгинь с моих глаз, отмахнулся от него дед.
Что ты, старый пень, всё ноешь да ноешь, скрипишь, как мельничное колесослушать тошно, огрызнулся в сердцах Гошка Наглый, которому не досталось ни девы водяной, ни шишиморы болотнойпропил, пробазлал, прохлопал зенками, всех и растащили по кустам. Что ты всё ворчишь да ворчишь, старьё поминашь?! Счас, дед, другое время, счастливое свободное. Народ кругом богатый, гребёт деньгу лопатой.
Богатый, он, что бык рогатый, усмехнулся старик, так и зыркает бесстыжими шарами, кого бы рогом запороть, кого бы облапошить.
Не-е, дед, тебе не понять, ума не хватит. Такая жись пошла Ешь, пей, веселись.
Во-во, ели-пили-веселились, посчиталипрослезились
Ишь торговля-то пошла какая, и товар заморский. Кругом свобода Ранешний рыбак из мокра не вылазил, а всё голым задом сверкал. Однех харюзей да ленков трескал, а теперь всё есть, что душе угодно. А тыхарюзя
Дурак ты, Гошка.
Жора, поправил Гошка Наглый.
Ежели Жора, то и вовсе остолоп Ты, пустобай, и рыбы-то путней не видал в глаза. И сроду не увидишь. Расфуговали всё хозяйство, караулить некого. Сами-то скоро передохнете, как паршивые собаки. Сожрёте друг друга. Жалко вас
Ладно, дед, пугать-то, пуганные. Анчутка беспятый засмеялся прямо в стариковское лицо, закатил пустые белёсые глаза, и старик брезгливо отвернулсяиз Гошкиной пасти налакался ужена много вёрст несло химией. И отравой нас поили, и лесом давили, и пароходами глушили, и чем нас только ни гнобили, а всё без толкужив-здоров Иван Петров.
И лягух-то у вас скоро не останется
Ничо-о, дед, проживём. Может, нас американцы завоюют. От бы здоровокрасиво бы пожили. Гоха оглашенно загорланил:
Я буду плакать и смеяться,
Когда усядусь в «мерседес».
Американ-бой,
Возьми меня с собой
Ох, конец, конец всему
Дед, а дед, поговаривают: дескать, у тебя золотишко водится. На чёрный день припрятано. От мельника перепало Сыпанул бы своему внуку Вот-вот помрёшь, в могилу же с собой не заберёшь.
Пошёл вон, ш-шанок мокрогубый, старик замахнулся суковатой клюкой. Я те сыпанувек не унесёшь.
Ладно-ладно, старый, не гони волну, отмахнулся Гошка Наглый и, томно укрыв глаза линялыми ресницами, весело припомнил: Я вот под городом, дед, промышлял. Такая распотеха, дед, умора чистая. Понаехали машины-лимузины. Мужики и девки там. И пошли гужеваться. Ночь-полночь, девки вздумали купаться. Прямо, дед, нагишом попёрли в речку. Девки ногастые Одну уволочил
Тьфу! сплюнул старик. Видал я этих городских соплюх, худенны, как моя жись. Откуль им дородность брать?! С заморских консервов, ежли путней рыбы нету?!
Есть да не про всяку честь, усмехнулся внук. А что худенны, дак раз мода такая. Зато ноги из ушей
Как ишо рожают, ума не приложу. Вот раньше, помню, девки быливыгуль-девки, в воде не ущипнёшь. Свояк мой по Байкалу гнал рыбу гоном. Стал к берегу прижиматься. Глядь, девка на закате бельё полоскат. Возле мостков забрела и Свояк-то и думат, надо уповод ночной ладить. Хвать девку за ногу и поволок. Дак она, холерная, так его лягнула, что и по сей день без памяти лежит.
В старо время, говорят, и вода посырей была, скривился внук. Ну, ладно, некогда мне с тобой рассусоливать, лясы точить. Ты мне лучше шепни на ухо, как насчёт картошки дров поджарить. Я про золотишко Чу-ую, чую, под пень заховал Сыпанул бы, а я бы, глядишь, на это золотишко торговлишку отрыл. Набрал бы оптом спирту, курева, тово-ново и пошёл бы приторговывать по деревням. Зажил бы кум королю
Ты меня лучше не выводи, дикошарый! Дед опять ухватился за суковатую, до костяного бела вышарканную клюку и достал бы внука тем батожком, поцеловал в лоб, но Гошка Наглый отскочил от греха подальше, и уже издали пригрозил:
Смотри, дед, не пожалел бы Гошка оглянулся и, увидев, что Хозяин опять манит его когтистым пальцем, суетливо и мелко засеменил к тому на кривых и сухих ногах.
* * *
Одурело вопила в дачном посёлке музыка, билась в родимчике. На берегу всё так же одиноко и старательно плясал хмельной мужичок Яшка; плясал и плакал. А из боярышника, вслед за Серым, пошатываясь, отряхивая юбчонку, вышла вскосмаченная дева и опять стала вязаться к мужику. Тот злобно отпихнул Милку, тут же упавшую в траву, и снова пошёл угрюмо бить копытами в измученную землю. Гошка Наглый поднял водяную деву, испробовал что-то стильное сплясать с ней, но музыка неожиданно захлебнулась, и сразу стало могильно глухо и тревожно.
Го-ошка-а, спо-ой на-ашу-у велел Хозяин, и голос его, хриплый, нежилой, раскатисто проплыл над рекой и поляной, и угас в чернеющем боярышнике.
Нежить зашевелилась, а Гошка тут же нашёл гитару, забрав её у пьяного деревенского парня, спящего под изломанной черёмухой.
Пополнение в нашем морском батальоне. Гошка сыро и холодно улыбнулся змеистыми губами, взял гитару, затем, подумав немного, наступил парню на горло. Тот утробно захрипел, скорчился, погрёб дернину ногами и затих Из кармана его топорщилась заткнутая газетной скруткой недопитая бутылка, которую Гошка Наглый тоже прихватил и, допивая остатки на ходу, игриво помахивая хвостом, вышел на поляну.
Можно и нашу, настроил гитару и так захрипел, что на висках и заломленной шее вздулись жилы и, казалось, что от натуги с ним случится неприличное. Анчутка беспятый ревел на всю округу, бренча на гитаре со всей своей бесовской моченьки:
Лукоморья больше нет,
Дуб годится на паркет.
Так ведь нет,
Выходили из избы
Здоровенные жлобы,
Порубили все дубы
На гробы
Ох, уймись, уймись, тоска
У меня в груди,
Это только присказка,
Ска-азка впереди
И русалка там была
Милка, это про тебя! крикнул он рыжей деве.
Честь недолго берегла,
А потом, как смогла, родила.
А ты уж, Милка, не родишь
Тридцать три же мужика,
Не желая знать сынка,
Пусть считается пока,
Сын полка
Ох, уймись, уймись тоска
У меня в груди
Хозяин, довольно поёрзал на горелом чёрном троне-пне, согласно кивнул своей рогатой головой и снисходительно похлопал.
Бра-аво-о, Го-ошка-а Порубили все дубы на гробы Хозяин набил вороно сверкающую трубку с вырезанной бесовской личиной и, щёлкнув зажигалкой, опахнул себя густым дымом.
И снова из-под коряжин, из тины болотной, из речных омутов и таёжного урмана сползлась на песню, как слепни на огонь, речная, лесная, болотная нежить. Мужичок Яшка долго и тупо смотрел на выползшую нежить, потом на козлорогого Хозяина, и глаза его стали оживать, осмысляться и вдруг загорелись нестерпимой яростью, синеватым светом прожигающей тьму. Мужичок подхватил берёзовую жердь и, со звериным воплем крутя ею над головой, кинулся мимо оторопевшей нежити к Хозяину Бог весть, что бы тут вышло, если бы Гошка Наглый не кинулся ему в ноги. Мужичок, выронив жердь, рухнул со всего маха, потом, опершись на руки, свирепо матюгаясь, встал на карачки. Но тут Гошка Наглый и свалил его подобранной жердью. Охнул мужичок, ткнулся в кочку бедовой головой и закорчился на траве, яро, клочьями вырывая сухой дёрн. Нежить притаилась, испуганно глядя, как мужик затихает.
Хозяин опять захлопал, затем поманил к себе Гошку Наглого и что-то прошептал ему на ухо, искоса посматривая на одинокого водяного деда. Гошка угодливо и согласно покивал головой, оглядел присмиревшую нежить и крикнул зелёную водяную деву. Милка, отрезвев, знобко подрагивая острыми плечами, подошла, немигаюче уставилась на Гошкины руки.