Она была мудра, моя Тэйе, и в глубине сердца я не мог не согласиться с нею: да, могло быть и такое. И всё же это казалось слишком простым. Чем же тогда провинились перед царевичем Аменхотепом древние боги?
Моя Тэйе смотрела на меня и ждала моего ответа, нет, не ответаобещания, клятвы. Я мог бы сказать ей: «Разве я могу запретить тебе что-либо, царица?» Но в действительностимог, и она это знала. И потому я ответил ей:
Моя лучезарная, моя божественная госпожа, никогда в жизни я и пальцем не коснулся головы моих детей, а все они были умны, ловки и выносливы. Если ты позволишь мне принять этого мальчика в моё сердце так, как если бы он был моим сыном по плоти, ты не увидишь на его спине знаков моего усердия.
Если бы я знал тогда, что оба мы, я и моя Тэйе, склонились над будущим фараоном, никогда не посмел бы я произнести столь дерзких и непочтительных слов. Но кто мог знать это тогда? Его величество Эхнатон был ещё молод, и любая из жён и наложниц могла принести ему сколько угодно сыновей. А если бы свершилось небывалое, то сводный брат Эхнатона царевич Нефр-нефру-атон был ещё совсем юн и мог бы процарствовать сто десять лет. И ещё я понял тогда, что этот мальчик станет нашим общим ребёнком, тем, кого могли бы дать нам боги в ту безумную ночь в Хемену. Клянусь священными таинствами храмов, об этом подумала и моя Тэйе, ибо глаза её вдруг вспыхнули совсем юным, цветущим пламенем. Она держала на руках ребёнка и была прекрасна, воистину прекрасна.
...Кормилицей новорождённого царевича стала юная красавица Меритра, жена старшего жреца одного из многочисленных храмов Атона, проворная, как молодая газель, весёлая, как птица в цветущие месяцы перет. Она была очень похожа на Нефернаи, и, должно быть, поэтому ни у кого не сжималось сердце, когда видели её смеющейся, с младенцем на руках. Она натирала грудь душистыми целебными бальзамами, и жрицы шептали над ней заклинания всякий раз, когда она приступала к своим обязанностям. Её любили, и только в глазах царицы Тэйе порой вспыхивал уже знакомый мне ревнивый огонёк, но кто всматривался так в глаза царицы-матери, как делал это влюблённый в неё жрец Мернепта?
Царица Нефр-эт ласкала мальчика, баюкала его печалью своих лучистых глаз. О, она была печальна, всегда печальна, хотя и горда той особенной гордостью, что свойственна только красивым женщинам. Истинная царица, плоть от плоти божественных, она и красива была особенной красотойтонкой, умной. Царица в каждом слове, в каждом жесте, в каждом наклоне головыво времена Сетха таких, должно быть, приносили в жертву. Но когда она улыбалась, это была улыбка, освещающая миры, улыбка Исиды, улыбка благословенного времени ахет, несущего разлив великого Хапи и благодать всей стране Кемет. И тот, кто любил еёа таких было немало даже среди врагов её мужа,не мог не знать, что печаль, таившаяся в её глазах, исчезала лишь тогда, когда взгляд их падал на детей, играющих в саду или постигающих мудрость древних наук. Вот тогда, только тогда, теплели её глаза, излучали мягкий свет, тёмный и мерцающий, как тот, что исходит ночами от вод великой реки. И когда чрево её зацветало, таинственный взгляд её чудесных глаз словно бы обращался внутрь неё самой и превращался в слух и осязание, и становился неведомым чувством, роднящим земную богиню с обитателями блаженных царств. И сейчас, спустя четыре месяца после рождения царевича Тутанхатона, она снова смотрела вглубь себя, улыбаясь уголками губ, таких строгих и целомудренных, словно бы и не была она женой и матерью уже двоих детей. И взгляд Эхнатона с надеждой обращался на неё, ибо третьим ребёнком должен был стать сын. Кто из тех, кто видел фараона и царицу повседневно, не понимал этого?
Нефр-эт склонялась над младенцем, сыном счастливой Нефернаи. Счастливой? Да, ибо она родила сына, хотя он и не мог стать наследником трона великих фараонов. Пройдёт времяи он станет полководцем, как его отец, или посвятит себя таинствам храмов. Он будет красавцем, ибо в ещё неопределённых младенческих чертах уже мелькает нечто, что говорит о будущей красоте. Он познает любовь женщин и все наслаждения, которыми способна одарить принадлежность к царскому дому, всё, кроме гнёта власти. Счастливый мальчик, принявший благословение семи Хатхор, благословение безмолвное, но сладостное. Царица Нефр-эт шептала молитвы Атону, но ещё больше, казалось, верила в благословение детских ручек, тянувшихся к её улыбке. Родится сыни она будет спокойна. Родится сыни она навсегда останется первой женой фараона, великой женой фараона. Родится сыни она увидит в глазах Эхнатона великую благодарность, а плоть её будет постоянно молодеть, радуясь его радостью. Родится сыни...
Она подошла ко мне однажды после утренней трапезы, смугло-розовая от смущения, как поздняя заря. И взгляд её под тёмными ресницами трепетал, как тёмная блестящая рыбка в сети удачливого рыболова.
Мернепта,сказала она мне,ты мудр, тебе ведомы многие тайны храмов, ты многое видел и многое знал, и ты способен угадать желание моего сердца...
И подняла голову и посмотрела на меня, и я уловил страх и надежду в её взгляде.
Это так, твоё величество, великая госпожа.
Она кивнула и, полузакрыв глаза, ждала. Была она вся словно цветущее гранатовое деревце, встревоженное порывом ветра, и ресницы её, казалось, готовы были зазвенеть, как струны маленькой арфы. Сейчас стояла передо мной только женщина, обыкновенная женщина, ждущая утешенияили утешительной лжи? Нет, не лжи ждала она... И я спросил её:
Что тебе угодно знать, великая госпожа?
Ты знаешь,она вздохнула,ты знаешь, Мернепта...
Что я мог ей сказать? Только то, что говорили другие жрецы. «Возноси молитвы великому Атону, лучезарная госпожа, и он благословит твоё чрево долгожданным сыном!» «Приноси жертвы солнечному отцу, великая госпожа, и ты узришь сына у груди твоей!» «Проси о великой милости могущественного Атона, великая госпожа, и он склонит слух к твоим молитвам!» Ноиное говорил мне мой бог-покровитель, мой мудрый Тот. Он говорил мне, и я внимал ему, но не мог сказать этого женщине, смотревшей на меня с такой надеждой. И я молчал, и в моём молчании был ответ моего бога. Царица Нефр-эт знала, кому я поклоняюсь, и, отчаявшись, она просила совета и помощи и у него.
Что же ты молчишь, Мернепта?
В последний раз вспыхнул огонёк надежды в её глазах и погас. Я склонил голову перед царицей, и она поняла. О, как хорошо поняла! «Жрец Мернепта, жрец Мернепта,кричали её глаза,неужели мне придётся называть тебя убивающим надежду?» Но за моими плечами стояла богиня Маат, и она была сильнее солнечного бога.
Разве не обещала ты, великая госпожа, быть матерью тому, кто нуждается в твоей защите?спросил я.Разве не было бы для тебя горем, если бы при своём рождении он перевернулся лицом вниз?
Он будет моим сыном,ответила она тихо,моим, но не его.
Мы оба знали, что это правда, и я не стал утешать её. Боги были разгневаны, и ни один из них не хотел благословить чрево великой царской жены. Проклят был он, только он, а не его отец, имя которого он беспощадно уничтожал вместе с именами старых богов. Проклят был он, только он, а не его сестры, ибо тогда не мог бы родиться маленький царевич. Проклят был он, только он, ибо ни одна из наложниц не могла родить ему сына. Но она, любившая его, несла на себе его проклятье, и он готов был отринуть её, разделившую проклятье. Великая жалость объяла моё сердце, но я ничего не мог сказать ей, ибо знал: род Эхнатона должен был угаснуть вместе с ним. Древние боги Кемет были многотерпеливы, но случалось так, что даже лик солнца на время отвращался от земли и ночь наступала днёмжрецы говорили, что такие случаи бывали. Страшно было жить в стране Кемет в те дни, страшно было рождаться в стране Кемет, и я подумал о судьбе того ребёнка, той девочки, которую носила сейчас во чреве великая царица, несчастная царица Нефр-эт. Что могло ожидать её, третью дочь Эхнатона, уже во чреве лишённую благословения Исиды?..
Девочке, которая родилась на исходе времени шему, дали имя Анхесенпаатонживущая во славу Атона.
* * *
За его первыми шагами ревниво наблюдали три пары глазмоих, царицы-матери и царицы Нефр-эт. К кому он пойдёт? Мальчик жмурился от яркого солнечного света, зажигавшего золотом кончики его длинных ресниц. Тэйе сидела в кресле, подавшись вперёд, напряжённая, внимательная ко всему, как львица. Нефр-эт стояла в углу комнаты, ближе всех к мальчику, держала в руках веер из ярких перьев, чуть-чуть помахивала им, чтобы привлечь внимание ребёнка. Я стоял дальше всех, моё белое жреческое одеяние было ничем не примечательно, а леопардовая шкура, переброшенная через плечо, пожалуй, могла и испугать, но мальчик вдруг улыбнулся и зашагал прямо ко мне, протягивая ручки, так уверенно, будто знал, за чем идёт. Его широко расставленные тёмные глаза смотрели на мир приветливо и немного удивлённо из-под высоко изогнутых чёрных бровей, и в тот миг я почувствовал странное желание стать для него целым миром, в котором он смог бы найти всё, что ему было нужно. То была гордость любви и гордость превосходства над женщинами, но кто мог бы осудить за это меня, жреца по имени Мернепта, потерявшего всех своих детей и обретшего всё утраченное счастье в маленьком царевиче, которому он помог появиться на свет? Женщины вздохнули, ревниво и разочарованно, а я сказал им, что воля его величества не зря избрала меня воспитателем его высочества, ибо юный царевич уже чувствует, сколько времени придётся ему проводить за постижением наук и искусств под руководством жреца Мернепта, и желает заранее заслужить его расположение. Царица Тэйе улыбнулась, и лукавые морщинки вокруг её глаз высмеяли меня лучше, чем её язвительные слова.