Продумал я всю вторую половину дня. Голова у меня трещала от наплыва самых различных мыслей, и мне стоило нечеловеческих усилий держать себя в руках среди матросов и в кают-компании. Я разговаривал и шутил, как обычно, но на душе у меня кошки скребли.
К вечеру я стал несколько спокойнее. В сущности, в плане Демушкииа не было ничего невыполнимогопри известной ловкости и счастливом стечении обстоятельств, конечно. Но существовала одна грозная опасность, которую следовало преодолеть во что бы то ни стало.
По твердо установившемуся обычаю старший офицер каждое утро заходил во все помещения корабля и подвергал их тщательному осмотру. Заглянет он, несомненно, и в трюм. Как тут быть? Что может скрыться от такого опытного взгляда? А кроме того, мог прийти и врач.
Долго я не мог заснуть в эту ночь, ворочаясь с боку на бок. Утром рано меня разбудил вестовой:
Ваше благородие, пожалуйте к его высокоблагородию капитану второго ранга Лобанову.
Привычный к таким вызовам, я не удивился, но всё же холодная струйка пробежала у меня по спине. «Что, если» Но размышлять было некогда. Я торопливо оделся и через две-три минуты уже стучал в дверь каюты старшего офицера.
Букан, только что вернувшийся с мостика и еще не снявший шинель, жадно допивал стакан своего «крепкого чая». Он обернулся ко мне и сделал знак, чтобы подошел ближе. Отрывисто и, как всегда, сердито он задал мне несколько вопросов, относящихся к моим прямым служебным обязанностям. У меня отлегло от сердца. Разговор, видимо, сейчас кончится, и можно будет идти с миром.
Но старший офицер неторопливо набивал трубку и не желал меня отпускать. Мне опять стало не по себе.
Да, мичман,пробурчал он наконец.Плохо вы смотрите за чистотой вверенных вам служебных помещений. Что это у вас валяется на трапе?И брезгливо кончиком трубки пододвинул ко мне по столу какой-то небольшой предмет.
Я обомлел. Это была пуговица, грубая деревянная пуговица явно не военного образца. Сердце у меня похолодело. «Неужели он узнал?..»
Ну, мичман, говорите, как было!..сказал Букан серьезно и просто.
Прошла длинная, мучительная для меня пауза.
Отступать было некуда, и, волнуясь, не находя сразу нужных слов, я рассказал ему всё
Букан выслушал меня угрюмо, не перебивая. Затем потер переносицу, вытряхнул табак из трубки и вновь повернул ко мне багровое от натуги лицо. «Плохо дело»,успел подумать я, и сердце во мне упало.
Да вы знаете, милостивый государь, чем всё это пахнет? Вы отдаете себе отчет? Голова-то у вас на плечах или еще где?
Я молчал. Долго отчитывал он меня, фыркал, шевелил огромными усами. Я твердо продолжал молчать.
Ну вот,добавил наконец Букан, сердито ломая спичку за спичкой.Чтоб ваш Демушкин девал этого стервеца куда знает. Чтобы здесь и духом его не пахло! Понятно?
Так точно, господин капитан второго ранга!
Что я мог ему ответить? Ведь должен он понимать, что не можем мы с боцманом выбросить человека в открытом море
Я повернулся с самым смутным, тяжелым чувством. Но на первых же ступеньках трапа меня заставил остановиться всё тот же сердито рокочущий голос:
Мичман! Голова у вас забита не тем, чем надо. Делать вам больше нечего! А по службе-то всё у вас в порядке? Сколько у вас цистерн в трюме?
Шесть, господин капитан второго ранга.
Как!заорал вдруг, весь краснея, Букан.Извольте мне не врать! Своего хозяйства не знаете. В трех соснах заблудились. Пять цистерн с питьевой водой, поняли? Шестая не в исправности. Благоволите выпустить воду и приступить к текущему ремонту.
Я оторопел совершенно. Уж кому-кому, а мне прекрасно было известно, что все мои шесть цистерн находились в безукоризненном состоянии. Что он, с ума сошел, что ли?
Но спорить с начальством не приходится. Я молча приложил руку к козырьку и вышел.
Стоит ли говорить, что эту ночь я провел без сна. Утром, придя в трюм, я не смел поднять глаз на Демушкина. Но потом не выдержал и передал ему весь неутешительный ночной разговор со старшим офицером.
Демушкин сдернул бескозырку и неторопливо перекрестился.
Ты что?удивился я.
Он молча поманил меня к крайней цистерне и приподнял крышку. Я увидел на дне скорчившегося в три погибели Мишу. Никогда не забуду его глаз.
Вот и я тоже умом прикинулпрошептал торжественным шепотом за моей спиной боцман.
Не успел я обернуться к нему, как по металлическим ступенькам трапа быстро и отчетливо просыпались знакомые шаги. Мы очутились нос к носу со старшим офицером и судовым врачом. За ними следовал вестовой.
Букан привычным маршрутом обошел всё мое помещение, недовольно фыркнул в сторону Демушкина, указал ему на какую-то недостаточно чисто оттертую деталь. Затем, повернувшись ко мне, спросил отчетливо и суховато:
Сколько у вас цистерн, мичман?
Пять!ответил я без запинки.Шестая на ремонте.
Врач произвел пробу из всех пяти цистерн.
Букан кивнул удовлетворенно и направился к выходу, увлекая за собой всю свиту. Мы с Демушкиным смотрели ему вслед с непередаваемым чувством.
Осталась последняя ночь. Ранним утром мы должны были подойти к родным берегам. А там там начиналось самое страшное. Нервы мои были напряжены до предела.
Я забылся сном только на исходе ночи, да и то на самое короткое время. Когда я открыл глаза, было еще темно. И меня удивило то, что мы уже стояли на рейде. Я быстро вскочил и, не теряя ни минуты, поднялся наверх.
У самого трапа меня поджидал Демушкин. По его расплывающемуся в улыбке лицу мне стало понятно, что все наши страхи кончены.
Спустил еще в потемочках,доложил он.Всё в аккурате, ваше благородие!
И будь это не на виду у всех, я крепко пожал бы его широкую грубоватую ладонь.
Несколькими минутами позже у капитанской рубки мне повстречался Букан. Он неторопливо шел прямо на меня. Пушистые усы, примятые береговым ветром, ложились ему на щеки.
Ну как, мичман,спросил он хриплым, лающим голосом, впрочем, чуть тише обычного,сколько у вас цистерн в трюме?
Пять, господин капитан второго ранга!ответил я с безотчетной привычной лихостью, думая о своем.
Букан пристально вгляделся в мое лицо и сразу же расцвел неожиданной мохнатой улыбкой.
Эх, опять вы путаете, мичман. Нехорошо! Ей-богу, нехорошо. Шесть, прошу запомнить. Шестую починили на рейде своими средствами. Объявляю вам благодарность за своевременно принятые меры. Ну, как вы спали сегодня?добавил он, помолчав с минуту.Вид у вас неважный. Да и меня ломал ревматизм, будь ему неладно. Идите-ка, отдохните часок-другой перед вахтой Да, если будете писать в Кронштадт, передайте мое почтение вашей матушке, хотя я и не имею чести быть с нею знакомым.
И милостиво протянул мне свою волосатую тяжелую руку.
Иван Афанасьевич
Рассказ старого ленинградца
За последние два десятилетия каждый, кто входил в рукописное отделение Публичной библиотеки, неизменно видел за маленьким столиком у двери как бы обросшего мхом старика. Его очень живые и внимательные глаза были скрыты под густым колючим кустарником сердито насупленных бровей. Он терпеливо выслушивал просьбы посетителей и неторопливо направлялся к нужной полке. Ни одно, самое необычное требование не могло смутить его спокойствия. Тысячи рукописей были аккуратно разложены в его невероятной памяти. Он знал, как никто, богатейшие рукописные фонды. С отдаленных исторических времен занимал он свое место, пережил не одну смену директоров и читательских поколений, а сам оставался всё таким же молчаливым, суховатым хранителем пожелтевших листов и фолиантов, исписанных людьми, которых уже давно нет на свете.
В страшную зиму блокады сорок первогосорок второго года, когда ученые сидели за столиками в шубах и шапках, согревая собственным дыханием коченеющие пальцы, старик всё так же дежурил на своем месте и по первому требованию отправлялся в самые темные и холодные закоулки подвалов в поисках нужного материала. Вопросом чести считал он возможность помочь научной и литературной работе, ни на минуту не угасавшей в городе, лишенном света, тепла, воды, содрогающемся от взрывов тяжелых вражеских снарядов.