Заметайлов недоговорил. Все поплыло у него перед глазами. Он почувствовал тяжкий удар сзади по голове. И все же нашел силы сделать рывок вперед, подпрыгнул и оказался на столе. Хрустнула под сапогами посуда. Заметайлов поддел кованым носком глиняную корчагу с галушками. Она брызнула осколками в сторону Нагибина. Тот, прикрывая лицо руками, заревел:
Да вяжите его, черти!
Но в руках Заметайлова был уже пистоль, и он целил прямо в перекошенное ужасом лицо атамана. Грохнул выстрел, но кто-то из станичников успел ударить пикой по руке Заметайлова. Все перемешалось в жаркой свалкежестокие удары, ругань, хрипы, стоны
Заметайлов очнулся в телеге связанным. Рядом с окровавленной головой лежал Наум. Когда их уже везли в Черкесск, есаул, силясь приподняться, обвел взглядом вереницу телег, конвой, скакавший рядом, зло сплюнул:
Песья двурушная кровь, по-песьи и умыслил!
Первый допрос пойманным был в Черкесске, в канцелярии Войска Донского. Затем их повезли в Царицын. Войсковой атаман наказывал конвойному офицеру:
Будучи в пути, иметь крепкую предосторожность, дабы утечки учинить не могли. Осматривайте особливо колодки и наручни в пути. На ночлегах в форпостные землянки сажать, и чтоб не было между ними никакого сговора. Если в степи застанет ночь, жечь костры и окружать конвоем. Солдаты никоим образом не должны знать, что везут Метелку и его сотоварищей.
В Царицын пойманных доставили ночью второго августа. Вместе с ними привезли их оружие, пожитки и деньги14 рублей 50 копеек.
Майор тайной экспедиции, принимавший по описи деньги, был немало удивлен: шел слух, что Метелка возит богатую казну и много награбленных сокровищ.
Еще больше удивился майор дерзости атамана.
Когда его привезли из острога в расправочную канцелярию, он даже не глянул на сидящих за столом офицеров.
Как звать тебя? начал допрос майор.
МетелкаЖелезный лоб.
Фамилию говори! Чей сын?
Вспомнив жену и Васятку, атаман стал тут же выдумывать:
Зовут Игнатом Петровым Запрометовым, родом из Переславля-Залесского, дьячковский сын
Чего плетешь? Какой еще Запрометов? Говори без утайки.
В тысяча семьсот семьдесят третьем году был отдан в солдаты, продолжал невозмутимо Метелка, в Кизлярский пехотный полк, а летом тысяча семьсот семьдесят четвертого года бежал из батальона и степными дорогами пробрался в астраханские черни. Питался в зиму по рыболовным ватагам, а весной набрал человек сорок охотников, которые и выбрали меня атаманом
Почему из батальона побег учинил?
Побег учинил после троицына дня в 1774 году, уговорил меня солдат Кулага. Вместе с ним и бежали.
А когда к воровству Пугача пристал?
Какой там Пугач! С конца июля того же года сидел я в Черном Яру под стражей.
Ну и хитер ты, Метелка! Знаешь ведь, бестия, что сгорел черноярский острог и проверить твои слова нелегко.
Майор пробежал глазами опросный лист и вновь спросил:
Отчего на Дон порешили бежать?
Мы не бежали, а просто ушли, чтоб найти пристанище и быть в работах. Мои ватажники Илья и Чемодур бывали на Дону, имеют там знакомых и убедили меня, что донские казаки в работники всякого примут. А вишь каким прием-то оказался. Батожьем уже угостили
Говори места, где возмущение сеял. Помяни все села, города, ватаги.
Да разве упомнишь, усмехнулся атаман, пожалуй, вы лучше знаете. Вам рапортами доносили, а тайная канцелярия каждую бумажку бережет, хоть и грош ей цена
Ты не указывай, мразь, вскипел майор, сказывай, где пушки достал?
В Богатом Култуке ловецкие люди дали две чугунные пушчонки. Да три пушки взял на Колпачке, а на Эмбе с расшивы взяты две медные пушки Порох и свинец также брал с судов и по ватагам. На Дьяконовой ватаге приказал кузнецам наготовить жеребьев из тянутого железа. С Пугиной ватаги взял три чугунные полуфунтовые пушки с порохом и ядрами
Майор досадливо поморщил лоб и задал новый вопрос:
Сколько лет?
По мне что, не видно?
Зачем возмущал народ?
Ответа нет.
Раздеть его! скомандовал майор. Каков гусь, а? Фамилию свою запамятовал. Но мы тебе память вернем.
Атамана раздели почти донага. Майор приметил на его запястьях пятна и крякнул:
Э-ге! Да ты, оказывается, голубчик, железо носил. Теперь уж не улетишь Двадцать ударов!
Заметайлова подняли на дыбу и начали стегать кнутом. Он молчал. Когда же боль стала нестерпимой, великая злость подкатила к сердцу, и он прокричал палачу:
Крепче поддай, кат! Крепче бей!.. Не то попадешь ко мне, самого разложу
Палач, остервенясь, стал бить сильнее.
Стой! вытянул руку офицер. Хватит, не зашиби до смерти. Ему еще в Астрахани велено наказание чинить.
ЛОБНОЕ МЕСТО
Васятка проворно укладывал в коробки кисти, баночки с киноварью, белилами, свинцовые карандаши
Мать покорно помогала ему в сборах. Склонив над плетенкой худую спину, приговаривала:
Не забудь, сынок, сверху я кладу пирожки с ежевикой. Дорогой и отведаешь. Да смотри не раздави. Попортишь курточку-то. Вниз я ее положила. Зря-то не надевай. А в уголке носочки лежат, из верблюжьей шерсти вязала.
Маманя, да зачем мне шерстяные? В Италии-то тепло, и зимы настоящей не бывает.
Не бывает? Пелагея изумленно посмотрела на сына и со слезою сказала:Вот, соколик, и улетаешь ты. Блюди там себя. Когда теперь свидимся-то? Да где она, эта Италия?
Далеко, маманя. Дальше Петербурга, гордо произнес Васятка.
Так хоть в Петербурге бы устроили. Что, там мастеров, что ли, нет? всхлипнула Пелагея.
Успокойся, маманя. Мастера-то есть. И Академия художеств имеется. Только разве примут меня в академию? Кто я? Сын умершего колодника. Да и мастер не каждый возьмет. А за границей оно вольготней. Никита Афанасьевич сказывал: за деньги в италийской земле меня любой мастер станет учить.
Пелагея утерла слезы и сказала со вздохом:
Чай, это денег стоит немалых. А Бекетов-то денег на ветер бросать не станет. И будешь ты ему служить по гроб жизни своей.
А сейчас разве не служим? удивленно спросил Васятка.
Служить-то служим, да взял-то он нас временно, как бы в залог за отца твоего, и нет у него на нас крепостной бумаги. А ведь сейчас, смотри, сам в кабалу лезешь.
Эх, маманя, тряхнул кудрями Васятка, мне бы лишь художником стать, ничего больше не надо.
Молод ты еще, неразумен, тихо и скорбно проговорила Пелагея. Это отец все мечтал видеть тебя изографом. Знал бы он, что сбывается мечта-то его.
Изограф-то, он что? Иконы лишь пишет. А я живых хочу писать. Смотри, мама, схож?
Васятка достал из папки плотный лист бумаги и приблизил его к маленькому оконцу, заделанному бычьим пузырем.
Батюшки, ахнула Пелагея, да ведь это вылитый Парфиша.
На листе была нарисована углем большая кудрявая голова слепого звонаря. Пустые глазницы пугали своим немым укором. Складки у рта и вздувшаяся жила на шее подчеркивали напряженность позы. Вытянув голову, слепец к чему-то прислушивался.
Когда успел написать?
Вчера после заутрени. Рисунков-то мне много надо, возьму с собой. Да еще велел Никита Афанасьевич нарисовать большой вид. Говорит, в Италии по пейзажам ценят всю живопись.
Теперь уж когда успеешь нарисовать-то? обеспокоенно спросила Пелагея.
Я дорогой напишу. Отсюда поедем в Воскресенский монастырь на Болде, а потом уж в Астрахань. Воскресенский-то монастырь и велел мне написать Бекетов
В оконце кто-то слабо звякнул.
Это за тобой, всполошилась Пелагея. Присядем на минутку перед дорогой.
Васятка сел на скамью, обвел взглядом землянку, низкую притолоку, печь с облупившимся челом, покривившийся стол. Вернется ли он сюда и скоро ли это будет? Увидит ли он это дорогое лицо, добрые и ласковые материнские глаза?
Пелагея перекрестила его и взялась за плетенку. Васятка подхватил ящики и мольберт.
На берегу реки Черепашки их поджидали лодки. В одной, устланной большим ковром, разместился сенатор со своими гостями, которые не переводились у него. Рядом стояли еще три лодки поменьше с гребцами и слугами. Некоторые слуги имели ружья и после поимки заметайловской ватаги опасались выезжать в путь без оружия.