Атаман, на прошлой неделе у нас в кабаке двое окочурились. Хозяин говорит, облились. А много ли на пятак обопьешься?
Это поклеп прохрипел целовальник. Брешешь ты спьяну, дьявол
Я брешу? сощурил глаза ловец. Пусть отведает батюшка-атаман и скажет свое слово. С этой водки на стену полезешь.
Заметайлов тяжело поднялся со скамьи и произнес рассудительно:
Ну, выпью я, а как докажу правоту твою? На слово мне не каждый поверит. Нет ли у вас ремезиного гнезда?
В кабаке зашумели:
Гнездо сюда!
Чай, поди, у целовальника есть!
Завсегда должон быть.
У целовальника гнезда не оказалось, хотя он и знал старый обычайцедить подозрительную водку, наливая в ремезиное гнездо. Табачное зелье сразу оседало на гнезде-рукавичке желтым налетом.
Но вскоре гнездо принес со своего двора какой-то мужик. Держал для нужного случая. При беде гнездо поджигали и дымом окуривали больную скотину.
Атаман сам вылил водку из скляницы в мягкое белое гнездышко. Все смолкло. Лишь жаркое дыхание было слышно в сгрудившихся телах. Целовальник побледнел, голова его ушла в плечи, руки сами собой сотворяли крестное знамение. Он знал за собой грех и понимал, что ему несдобровать. Мужики загудели и потянулись к кабатчику. Атаман остановил их властным криком:
Не троньте его! Мы лучше его деньжонки тронем. В походе пригодятся.
Бросились к ларю, окованному железом. Сбили замок. В кожаной кисе лежали деньги. Тут же, в ларе, битком набиты лисьи малахаи, зипуны, рукавицы, нательные рубахи Все это было взято в залог или в обмен на водку. Многие, приметив свои вещи, тут же забирали их. Вдруг один мужичонка пронзительно закричал:
Миколкина сорочица!
Он держал в руках белую рубаху, ворот которой был заляпан сгустками засохшей крови.
Целовальник прикрыл глаза и тихо застоналпонял: пощады не будет.
А мужичонка, захлебываясь, рассказывал:
Ден десять, как брат мой, Миколка, пропал. Уговорили его и других двух парней везти турхменам в обмен на шкурье и мерлушкижир, ножи, ружья И деньги русские дали. На серебряную мелочь льстятся турхмены Идут те деньги на отделку кинжалов и седел Потом далеко на берегу нашли наших посыльщиков мертвыми Целовальник говорил тогдаубили их турхмены, обобрали, сняли даже портки и рубахи А вот рубаха-то Миколкина Не турхмены же тебе ее принесли
Дикий крик разорвал тишину. В кабатчика вцепились десятки рук. Ломая стойку, швырнули на пол. Запорожец выхватил из ножен саблю:
Ах ты, собачий сын, да у нас на Сечи
Обожди марать саблю! гаркнул Тишка. Я его сомам на съеденье брошу.
В воду! В воду! раздались одобрительные голоса.
Атаман было хотел остановить остервеневшего Тишку, но старику уже помогали неводчики, волоком таща целовальника с крыльца на горячий песок. Припомнились все старые обиды. Ловцы обвиняли целовальника во всех грабительствах и напрасных взятках. Он брал деньгами и скотом, разной рухлядью, хлебными запасами У одного взял за долг гнедого жеребца, у другоголисьи шкуры
Целовальника подтащили к краю плота. Он бился головой о деревянный настил и глухо мычал. Ловцы, раскачав, бросили целовальника с трехсаженной высоты. Плюхнулось тело, несколько раз белым пятном мелькнуло в суводи и исчезло. Лишь всплески огромных рыб колебали водную гладь.
Вскоре плот опустел. Казаки и ловцы ушли дуванить добро целовальника. И никто не заметил, как с плота спрыгнул в лодку высокий человек. Загнав ее под настил плота, залег на днище. Это был поручик Климов. Ночью он решил бежать. Вначале он думал ехать вместе с казаками и при удобном случае сообщить о Заметайле на ближайшую брандвахту. Но, увидев казнь целовальника, не мог сдержать в теле жуткую дрожь. С берега ветер доносил разудалую песню, а поручик, прижавшись щекой к смоляным сланям, сбивчиво читал молитву.
Через день добрался поручик на лодке до брандвахты, стоявшей у Песчаной косы. На его счастье, там оказалась разъездная команда на четырех лодках с одним офицером. Климов рассказал о происшествии на Шестовском бугре и предложил офицеру свой план. По обрывкам разговоров, слышанных в кабаке, заметайловцы должны обойти морские косы и нагрянуть на ватагу купца Бодрова. Взять там сухари, крупу и другой провиант.
На приверхе острова, верстах в двух от ватаги, поставим на якорях большую кладную расшиву, говорил Климов, уж злодеи ее не обойдут, мимо будут ехать, так обязательно первым делом на нее сунутся. На палубе мешки с сеном укроем рогожами, будто товары богатые. А сами всей командой схоронимся в трюмах и за теми мешками человек пять спрячем. Вот будет встреча. А Метелку бы взять живым
Офицеру план Климова понравился. Одно смущало егогде взять расшиву?
Да расшива есть на ватаге, сам купец на ней приехал неделю тому назад. Быстро она с ватаги не уйдет, заверял поручик.
И действительно, расшива оказалась на месте. Ее перетянули к приверху острова и поставили на якоря.
На палубе сложили мешки, рогожами их укрыли, солдаты тоже укрылись, зарядив ружья и пистоли.
Казаки огибали морские косы к вечеру. Лодки шли еле-еле. Гребцы с трудом поднимали весла, истомленные дальним переходом.
Смотри, батюшка, закричали казаки атаману, кладнушка-то какая! Не грех и остановку тут сделать.
Тишка из-под руки долго глядел опухшими глазами на маячившую вдали расшиву. Потом остерег атамана:
Обожди, батюшка. Не след туда тыркаться
Почему же, старик?
Вишь, воронье кружит над ей, а сесть птицы опасаются.
Истину баишь. Береженого и бог бережет. Подождем, когда солнце сядет. А покак берегу! Есть у нас котелок смолы, пропитаем смолой тряпье, паклю к палкам привяжем. Светильники будут знатные И комара поразгоним
Когда солнце окунулось в синие камыши и стала сгущаться тьма, шестивесельные лодки с четырех сторон стали быстро скользить к расшиве. Пламя факелов, словно лезвия острых мечей, трепетало на глади сумрачных вод. Не доезжая до расшивы взмахов пять весел, лодки остановились. И тут, чертя огненные дуги, с них полетело в замершее судно горящее смолье.
Рогожные кули зашевелились, и на палубу стали выскакивать ошарашенные солдаты. Но дружный ружейный залп с лодок опрокинул их вновь в трюмы. Тишка пальнул из старинного кремневого ружья, заряженного медными пуговицами. Невообразимо свистя, чудные пули пронеслись над горящим судном.
Все же разъездная команда опомнилась и начала ответную пальбу. Но заметайловцы были уже далеко. На фоне жаркого пламени видели казаки, как бросались в темную воду солдаты. Слышались истошные крики
СМЯТЕНИЕ
На троицын день прихожане Тихвинской церкви, заслышав колокольный звон, стали собираться к заутрене. Два мужика заметили на стене деревянной колокольни большую бумажку, прибитую ржавым гвоздем. Один из мужиков, торговец-грамотей, полагая, что это призвание к пожертвованию на поновление храма, стал читать написанное вслух. Бумага оказалась подписанной атаманом Заметайловым. Тихвинский протопоп Герасим Алявзин, проходя мимо, взглянул на «бунтовскую грамотку», сорвал ее и тотчас же заявил об этом в магистрат. В тот же день протопоп был отрешен от должности и взят под караул. В расправочную канцелярию поволокли и старика-пономаря, который утром поднимался на колокольню, но грамотки не видел. И хотя все знали, что ни Алявзин, ни пономарь не виноваты и будут, по всей вероятности, вскоре освобождены, тем не менее всем городом овладела паника.
Красноярский купец Бушуевбольшой любитель кутежей и всяких потехпосле троицына дня приехал в Астрахань вместе с женой. Он узнал, что в город прибыли бродячие лицедеи и с ними звери, обученные разным премудростям. На пустыре за магистратом были разбиты шатры, оттуда доносились звуки турецкого бубна. Утром по городу, для приманки зрителей, прошло необычное шествие. Впереди музыканты, завернутые в различные хламиды, били в барабаны и высвистывали на дудках. На двенадцати лошадях везли повозку, на которой сидели на скамьях два ученых козла, крытых золотой обветшавшей парчой, и бык, разумевший грамоту. Тут же была будка, на которой было намалевано: «Ученыя бразильския из Новаго Света обезьяны».