Ты ничем не мог помочь ей?
Марк отрицательно покачал головой,
Разве что чашей цикуты. Но даже этого я не успел сделать.
А она? Она тоже любила тебя?
Не знаю Марк пожал плечами. Какое это сейчас имеет значение? Между наш была любовь, но лишь в том смысле, какой ей придавал Платон. Единство разумов, душ, взглядов, разве это не выше во сто крат, чем грязная похоть? Она дарила меня своей дружбой, и это я оценивал много дороже любви обычных женщин»
* * *
Так она была невинна?
А ты сомневался? Разве ты не видел ее? Разве каждый ее взгляд, каждый жест, каждый шаг не вопияли о невинности? Ведь обвинение трещало но швам. Да и что ей могли инкриминировать? Все ее преступление заключалось в том, что она оказалась на пути процессии, которая вела на казнь сенатора Нерву. Этот старейший и честнейший из наших сенаторов забаллотировал на выборах убийцу и развратника Криспина, которого наш цезарь решил выдвинуть в консулы. Хорош был бы консулпьяница и доносчик, которого собственные рабы призвали в суд по обвинению в разврате. Кандидатура, вполне достойная сборища рабов и ничтожеств, которое собой являет наш сенат. И поскольку Нерву нельзя было обвинить ни в чём, кроме доброты и честности (а я его прекрасно знал, в юности он заменил мне погибшего отца), его вместе с друзьями, Орфитом и Руфом обвинили в некромантии и человекоедстве.
Что за вздор? поразился Клавдий.
И судьи не только поверили этому вздору, но и осудили всех троих на казнь. На смертном-то пути и встретилась с ними Корнелия, уж не знаю, случайно или нет. Осужденных, по обычаю, помиловали, казнь им заменили ссылкой на острова. Но на весталок принцепс затаил злобу, взял под стражуи сел в лужу. Они были невинны! И тут в лапы Криспина попался Валерий Лициниан, жалкий щеголь, болтун, паршивый адвокатишко, который со страху был готов оговорить кого угодно. Император плясал от радости, приговаривая: «Лициниан нас оправдал!» Спасая свою шкуру, этот негодяй оболгал Корнелию, ее подруг, трибуна городской когорты Целера. Марк сжал кулаки и желваки заходили под его скулами. Бедного парня до смерти забили розгами. Он до последнего вздоха кричал, что не виновен. Весталкам, против которых не хватило улик, милостиво разрешили покончить с собой. А Корнелию Как поступили с ней, ты видел, завершил Марк свой рассказ.
Отвык я от всего этого, сказал Клавдий. Я ведь семь лет не был в Риме.
А сейчаскаким ветром тебя сюда занесло?
Приказано явиться к цезарю. Он сейчас в Риме?
Готовился к отъезду в Альбу, но задержался. Полагаю, что из-за казни. Ты найдешь его в Новом дворце. Опасайся его, Метелл, это страшный человек, Трижды подумай, прежде чем сказать что-либо. Не доверяй его милостям, ибо уже были случаи, когда он вечером ласкал человека, а утром отправлял на казнь. И держи меня в курсе своих дел. Я задержусь еще дня на два-три. Найдешь меня в доме Лициния Суры. Подвезти тебя?
Не стоит, мне здесь недалеко.
Ну, как знаешь. Прощай. И еще Марк крепко сжал его руку. Я просил бы тебя сохранить в тайне наш разговор и вообще то, что видел меня. О моем приезде никто не должен знать.
Марк сел в паланкин-лектику, которую подхватили четыре рослых каппадокийца и понесли, расталкивая прохожих.
Метелл огляделся. Он стоял на пересечении Длинной улицы и Аргилета. Для того, чтобы добраться до Эсквилина, где стоял его дом, ему требовалось пройти до Субуры и по ней подняться к Оппию.
Но прежде всего требовалось избавиться от коней. Преторианские казармы, где находилась главная станция императорском почты, располагались чуть поодаль от Коллинских ворот, так что пришлось возвращаться. Лошади неспокойно пряли ушами, почувствовав близость родного стойла.
В казарме с ними никто не хотел разговаривать, поскольку трибун был в отъезде, центурион болел, а замещавший его оптион ни за что не хотел отвечать. То есть лошадей он готов был принять, но ставить печать почты на расписке не мог. Проторчав там до полудня и изругавшись до хрипоты, Клавдий все-таки избавился от кляч и отправился домой в сопровождении тяжело нагруженного Созия.
Глава V
Но как обманешь, как пойдешь обкрадывать,
И как хитрить с таким отцом, как мой отец
На Аргилете путь Клавдию и его слуге преградила пышная процессия. Важно шествовала жрецы, украшенные вашими. За ними гнали рыжих бычков, Их короткие рожки были увиты гирляндами цветов.
Что за праздник? рассеянно спросил Клавдий у какого-то мужичка, по виду сельчанина, который, стоя у лавки кожевенника, приценивался к конской сбруе.
Римские Игры, ответил тот, с удивлением поглядев на него
Господин центурион уже и дням счет потерял, съехидничал жирный торговец. Вот уж кому хорошо живетсяза чужой счет, Воистину; «цари беснуются, а платятся ахеяне»
Клавдий замедлил шаг и взглянул на Созия.
Тебе не кажется этот господин похожим на кого-то?
Воистину: «кабан Минерву поучающий», нашелся слуга.
Вот именно, подтвердил Клавдий. А кроме всего еще и неблагодарный. Или тебе, свиная рожа, плохо живется при нашем цезаре?
Услышав эти слова сельчанин быстро отошел в сторону.
Торговец оробел и неуверенно пролепетал:
А разве я сказал что-нибудь про нашего божественного?..
Ты сказал, что военные богатеют за ваш счет. Но разве не за счет армии ты и тебе подобные владеют землями, домами, рабами, разве не армия доставляет вам бесплатный хлеб, разве не мы охраняем Рим от варварских набегов? Оскорбляя армию, ты оскорбляешь цезаря.
Но я я никого не оскорблял! возопил торговец. Вот же, у меня в свидетелях вся улица: я и не думал никого ругать!
Но все свидетели их разговора моментально рассеялись.
Значит тебе хорошо живется? зловещим шепотом спросил Метелл.
Д-да, к-конечво заикаясь пробормотал кожевенник. П-просто п-прекрасно!
Тогда почему же ты не кричишь: «слава императору»?
С-с-слав-ва им-перат
Громче!
Слава императору? завопил толстяк дурным голосом. Да здравствует наш божественный Цезарь Август Германик!..
Толпа захохотала. Созий, походя, так «задел» торговца своим тюком, что тот провалился внутрь своей лавки.
И снова улицы, улицы Похожие на узкие, глубокие канавы, вырытые между громадами зданий. В отличие от своих предшественников, возводивших в столице величественные здания и храмы, цирки и бани, Домициан предпочитал не строить а облагораживать уже выстроенное. Он украшал здания и площади вызолоченными статуями, помпезными арками и барельефами, изображавшими императора и его военные победы. Даже на Субуре, которую прошлые цезари предпочитали не замечать, выросла грандиозная арка из удивительного, снежно-белого с фиолетовыми прожилками синнадского мрамора. По высоте человеческого роста и даже много выше она уже была исписана похабными словечками.
Держи кошель крепче! бросил Метелл слуге, когда они вышли на эту оживленную и беспокойную улицу.
Субура, как всегда, бурлила и шумела, воровала и торговала, дралась, смеялась и любила, и продавала, продавала, продавала всё подряд: от заморских фруктов до приворотных зелий, от краденой одежды до пирожков с дохлятиной, от редких манускриптов, до дешевой плоти. К Метеллу и Созию сразу же прильнули две стриженые «наставницы», вполголоса намекая на райские блаженства, которые можно было получить прямо тут же и притом задешево,
Задешево я не хочу, усмехнулся Клавдий.
А яне могу, вздохнул Созий.
Не доходя до Субурского взвоза, они свернули в боковую улочку, которая позволяла добраться до дому более коротким и спокойным путём. Свернулии остановились перед величественным храмом с колоннами нумидийского мрамора.
«Юпитеру Охранителю», прочел Метелл надпись на фронтоне.
Откуда ни возьмись вынырнул чернявый коротышка-гид.
Не желают ли почтеннейшие путешественники осмотреть храм? затараторил он, льстиво улыбаясь. Он был выстроен в прошлом году на месте сторожки, где наш божественный цезарь прятался в молодости от солдат пропойцы Вителлия. Всесильный Юпитер отвел глаза кровожадных убийц от сундука, где он прятался, и наш император был спасён для Рима и для народа