Мишель заканчивает работу через четыре часа, а я должен ждать его дома. Он пообещал, что сегодня мы сможем пойти куда угодно, да только я и сам понимаю: времена тяжелые. Кажется, он купил мне в подарок новые кроссовки. Я заметил у него под кроватью коробку с надписью «Nike», когда пылесосил. Открывать не стал: зачем портить сюрприз?
Он копил деньги на сегодняшний вечер целых два месяца. В шкафчике под раковиной стоит винная бутылка с монетами. Когда соседи слышат, что Мишель разбивает бутылку, они знают: у кого-то день рождения. Соседи его любят, хоть и не сразу привыкли к шраму и к тому, что Мишель сидел в тюрьме.
В Париже двадцать муниципальных округов, которые вьются по спирали, как домик улитки. Площадь Пигаль находится в девятом аррондисмане, а мы живем в одиннадцатом. Сандрин что-то не видно на обычном месте: может, уже нашла клиента. Мишель обслуживает покупателей, не вынимая изо рта самокрутку; запрокинув голову, выдыхает дым.
На обратном пути я всегда прохожу мимо Центра Помпиду. С непривычки вам может показаться, что он еще не достроенвесь в трубах и просвечивается насквозь, но это такой стиль. Забавно наблюдать за туристами, снующими по лестницам, словно муравьи. Перед входом стоит золотой цветочный горшок размером с хлебный фургон. Ни разу не видел, чтобы в него что-то посадили; наверное, стоит просто для видимости.
О том, что сегодня мой пятнадцатый день рождения, я узнал от Мишеля, хотя точная дата не известна никому. То, как мы встретились, целая история.
По словам Мишеля, до встречи со мной он был не очень хорошим человеком, и только мое появление все изменило. В день своего освобождения из тюрьмы он спустился в метро, а мне было тогда года три. Все произошло за доли секунды. Двери поезда закрываются, а я стою и смотрю на него. Мои родители остались на платформе, они барабанили по стеклу и кричали. Очевидно, я вошел в поезд по собственной инициативе, двери моментально закрылись, и мама с папой не успели среагировать. Я то и дело пристаю к Мишелю с вопросами, какими они были, и у него становится убитый вид. Он говорит, что в жизни не видел таких красивых людей. По его словам, моя мама была азиатской принцессой, одетой в великолепнейшие меха, с такой красной помадой, что ее губы словно горели. Длинные черные волосы огибали ее лицо, словно боялись оказаться слишком близко к столь совершенным чертам. А мой отецвысокий американец в невероятно роскошном дорогом костюме. Он явно принадлежал к сильным мира сего, но это, по сравнению с его красотой, не имело особого значения. Мишель говорит, что никогда не видел людей, испытывающих такие страдания. Они стучали по стеклу и рыдали, как дети.
Как только поезд тронулся, я расплакался, и Мишель решил доехать до конечной станции, чтобы посмотреть, что со мной будет. Он забрал меня домой, и я плакал целый год, почти не переставая. Соседи присылали целые делегацииузнать, что стряслось. Став старше, я начал обижаться на Мишеля, что он не нашел моих родителей. Мне представлялось, что они живут во дворце в Нью-Йорке, не зажигая огней, пока не найдут меня, своего единственного ребенка. Мишель сказал, что искал их целую неделюбез сна и отдыхаи в конце концов выяснил: они погибли в авиакатастрофе под Буэнос-Айресом. Я храню в бумажнике карту Аргентины, вырванную из библиотечной книги. Бывает, вожу пальцем по карте и гадаю, где упал их самолет.
Когда мне исполнилось девять, Мишель предложил выборостаться с ним или пойти в детский дом, но объяснил, что сам вырос в приюте и там не так уж весело.
Я люблю ездить в метро, несмотря на то что там встречаются банды алжирских мальчишек, они злые и плюются. Когда поезд подходит к станции, где меня потеряли, я начинаю лихорадочно озираться по сторонам: ничего не могу с собой поделать. Мишель говорит, что мои родители были приятнейшими и благороднейшими людьми, и я, когда вырасту, стану таким же. Одна подружка Сандрин как-то обмолвилась, что якопия Энни Ли, но Сандрин дала ей оплеуху, и та заткнулась. Надо как-нибудь спросить у Сандрин, кто такая Энни Ли.
Наша квартира в одиннадцатом аррондисманесамая обычная. Окна выходят во двор, на окна соседей. Выключишь свети все как на ладони. Человеческая жизньсерия вспыхивающих кадров. Я вижу, как наши соседи ссорятся, мирятся, любят друг друга, готовят еду. Нетрудно догадаться, что мужчина из крайней квартиры слева несчастен. Он вечно сидит возле телефона и время от времени снимает трубку, чтобы убедиться в его исправности, а телефон упорно молчит. Мишель говорит, что беднягу бросила жена и неплохо бы помолиться за него в свободную минуту.
Меня выводит из размышлений поворот ключа в замке.
С днем рождения, Орешек!
Мишель целует меня в обе щеки и велит собираться. Я выключаю телевизор, ищу за дверью свои грязные кроссовки. Их там нет. Мишель зажигает сигарету и с довольным смешком говорит:
Глянь под кроватью!
Я так и знал, и я кричу что-то из спальни. Он интересуется, подходит ли размер. Как я люблю запах новой обуви!
Я уже мечтаю об американском гамбургеренаверное, их обожал мой отец. А еще можно посмотреть американскую картину. Сейчас по всему Парижу показывают «Люди в черном-2». Я включаю плеер и смотрюсь в зеркало. Из кухни раздается звон стекла, а из открытых оконприветственные крики соседей. Мишель стучится ко мне и просовывает голову в дверь.
Готов? вопрошает он.
Идем, отвечаю я.
Рука об руку мы идем сквозь сумерки. В Париже не бывает совсем темнокогда уходит естественный свет, повсюду загораются фонари. Они очень красивые: на высоком черном стеблепара сверкающих белых шаров, влюбленных в свой кусочек улицы. Бывает, фонари вспыхивают все одновременно, словно вместе могут победить темноту.
Мишель не прочь взять меня за руку, но я для этого слишком взрослый. Поэтому он закуривает и говорит:
Как бы ни повернулась твоя жизнь, я всегда буду о тебе самого высокого мнения.
Порой мне кажется, что Мишельзнаменитый поэт. Наш преподаватель литературы однажды сказал, что поэтический дар не связан с родом занятий, он от Бога. Как знать, может, лет через сто люди будут приходить на могилу Мишеля на кладбище Пер-Лашез, оставлять у подножия могильного камня свои стихи, мысленно беседовать с ним и благодарить за маленьких птичек, которые поют для них в минуты печали.
Мишель расплачивается за билеты мелочью из винной бутылки. Кассирша не возражает. Ее левый глаз слегка косит. Она двигает билеты к Мишелю, не пересчитав монет, а когда мы проходим мимо стеклянной кабинки, смотрит на шрам. Мишель протягивает билеты контролеру. Тот рвет их на две части. Мишель просит меня сохранить корешки. Я открываю бумажник, и оттуда выпадает карта Аргентины. Мишель быстро поднимает ее и недоуменно смотрит на меня. Я молча отбираю карту и засовываю в бумажник.
У Орешка свои маленькие птички, смеется он.
Мы находим в темноте свои места и погружаемся в фильм.
Возвращение клубники
Вот уже третьи сутки мужчина в общей палате городской больницы, в восьми этажах над печально известной улицей Вожирар, не просил ничего, кроме клубники.
Весь вечер вторника было слышно только, как стучат по оконному стеклу крошечные пальчики дождя.
Почти все пациенты, напичканные снотворными, погрузились в сон. Не спал лишь Пьер-Ив. Он знал, что умирает. На тумбочке возле кровати стояла ваза с клубникой, до которой он не мог дотянуться. Воображая сладость ягод, он вспоминал ее и вздрагивал. Ягоды лежали горкой в массивной желтой вазе.
Пьер-Ив делал глубокие жадные вдохи, силясь ощутить аромат, а внизу, на улице, гудели такси, пропахшие сигаретным дымом. В первый же вечер, когда он попал в больницу после неудачного падения на площади, населенной сотнями голубей, им овладели воспоминания.
Словно свет, что проникает на чердак сквозь трещину в крыше, превращая пыль в звезды, появлялась она. Не перед самой смертью, как в беспощадных снах, а такая, какой он хотел ее помнить, обнимающая взглядом реку, тихая и очаровательно задумчивая. Теперь он понял, что мог увезти ее в Америку.
Дождевая капля воссоединилась с другой, затем под тяжестью собственного веса стекла по стеклу. Он ничего не сделал, даже когда убили ее родных. Ничего.
Уходя в прошлое, Пьер-Ив знал, что не сможет забрать его в настоящеев этот дождливый день, в эту палату, но надеялся донести хотя бы до сада, окружающего коттедж, трепещущего летнего сада, выталкивающего в мир ягоды клубники.