Расстреляю, тихо сказал Павел. Если ей не дадут доехать. Расстреляю всех. И еще тысячу. И другую. Правых и виноватыхвсе равно.
А потом он снова стоит прежний. Павлик Лесс. Он сейчас забыл. Но есть они, брат и сестра, он и Петра. И нет никого остальных: «С нами Бог, разумейте языцы, и покаряйтеся: яко с нами Бог Страха же вашего не убоимся, ниже смутимся: яко с нами Бог». И есть его имяПавел. «8А язык укротить никто из людей не может: этонеудержимое зло; он исполнен смертоносного яда.
9 Им благословляем Бога и Отца, и им проклинаем человеков, сотворенных по подобию Божию.
10 Из тех же уст исходит благословение и проклятие: не должно, братия мои, сему так быть.
11 Течет ли из одного отверстия источника сладкая и горькая вода?
12 Не может, братия мои, смоковница приносить маслины или виноградная лоза смоквы. Также и один источник не может изливать соленую и сладкую воду.
13 Мудр ли и разумен кто из вас, докажи это на самом деле добрым поведением с мудрою кротостью.
14Но если в вашем сердце вы имеете горькую зависть и сварливость, то не хвалитесь и не лгите на истину.
15Это не есть мудрость, нисходящая свыше, но земная, душевная, бесовская» (Иак.3:815).
Пришедший вместе с ним его друг молча пожал ему руку.
Павел кивнул. И они пошли. Петра садилась не с платформы. Пока поезд стоял на запасных путях. Поезд ушел. И они пошли тоже.
А Петра забралась на верхнюю полку. Подальше от всех. Поезд будет полон, но он стоял пока на запасных путях. И у нее оказалась эта возможность. Состав наконец двинулся. Замелькали дома, деревья. Внизу ругали царя, царских офицеров. Торжествовали, что теперь офицеры узнают, почем фунт лиха. А то ходят чистенькие в своих мундирах и гребут деньги лопатой. «Святая простота», подумала Петра. Было не смешно, и все-таки она не удержалась и улыбнулась. Павлик не греб деньги лопатой. Получал свое скромное жалованье, носил свой мундир и почти сразу же после окончания им своего юнкерского училища уехал на фронт. Потому что началась война. Был ранен, легко, но все равно ведь ранен, выздоровел, приехал в отпуск и должен был поехать обратно в действующую армию, но что-то поменялось и его назначили уже в Петроградский гарнизон. Это как раз было новое Временное Правительство и новые дни, и, наверное, просто кто-то должен был числиться в этом Петроградском гарнизоне. Где убивали и изгоняли офицеров, и где их словно и не было. Вот такой хруст французской булки.
Он остался жив. Он не знал, как. Пришел, нашел кого-то из унтер-офицеров, сказал позвать роту. Когда какая-то часть роты наконец собралась, даже не построилась, посмотрел и махнул рукой. Все уже решил приказ1, лишивший офицеров власти, силы и чести. Армейские комитетытак пускай армейские комитеты. Было глупо лезть в это полымя.
Здравия желаю! зазвенел его голос. Штабс-капитан Павел Лесс прибыл. Если фронт подойдет к городу, зовите, я в канцелярии полка. А остальные вопросы решайте со своим армейским комитетом. Я за субординацию.
Повернулся и ушел. «Глупость какая-то», решил он. Зачем этому расхлябанному гарнизону какие-то офицеры. Он снова уедет на линию фронта. Почему начальство считает, что кто-то должен сидеть и караулить эту толпу. Негодную ни к чему, и как будто от чего-то способную защитить. «Службатак служба», понимал он. Но на такую он не давал присяги. Он был все-таки боевой офицер, а не пастух там какой-нибудь.
Он не уехал.
Уедешь, сказал полковник. Потом. У нас в Петрограде тоже должны быть надежные люди.
Понятно. Защищать Петроград от Петроградского гарнизона, понял Павка. Вздохнул. И больше уже ничего не сказал. «Вся судьба», подумал он. Погибатьтак погибать. Наверное, и правда, какая разница, как. Героем ли на фронте или ни за что и ни про что задаром.
Он не уехал тогда. Она тоже не уехала сейчас. Это была какая-то проверка документов на какой-то станции. У нее были хорошие, надежные документы. Но рядом был Дон. Оплот контрреволюции. Ни одна контрреволюционная мышь не должна была покинуть страну. Все контрреволюционные мыши должны были сидеть и ждать, пока не будут окончательно ликвидированы. У этой учительницы был партийный коммунистический билет. Но и взгляд, голос Какие-то неуловимые лоск и шик. В самом деле. «Революционеры долго распевали пошлые и гнусные куплеты, распевали, вдалбливали их в головы и поучали:
На воров, на собакна богатых,
Да на злого вампирацаря!
Бей, губи их злодеев проклятых!
Засветись лучшей жизни заря!
Засветилась! Ничего не скажешь! <> Кто этот проклятый злодей, которого надо прикончить, для того, чтобы засветилась заря лучшей жизни? Так как ответа на этот вопрос никто, конечно, дать не мог, ибо его в природе не существует, то ученики поступили просто, да оно было и легче и выгоднее: богатый это каждый, кто носит воротничек <>»
Или носил. Она сказала, что едет к родителям. Она и правда ехала к родителям, подумала Петра. Сначала надо было выехать отсюда, а потом уже решать, что дальше.
Он не пустил сесть обратно на поезд. Наверное, побоялся применять какие-то репрессии, все-таки этот партийный билет и эта смелость. Брат красный командир, как она сказала. Немедленно послать ему телеграмму. Сейчас и правда приедет еще вагон комиссаров. Но все равно не пустил.
Такие как вы, нужны в Петрограде. Обратный поезд идет вечером. Дальше хода нет.
И встал у дверей выгона.
Петра перешла на другую платформу. И пошла в город. Она устроится где-нибудь здесь, решила она. Ближе к Дону. Они двинут в наступление и освободят эту землю. Русские офицеры. Просто надо немного подождать. А потом она встала у какого-то забора. Встала и поняла. Она одна. В чужом и враждебном краю. Без Павлуши и без Дона. Она не уехала. И этого не понять и не принять. Только стынут эти так беспомощно вдруг похолодевшие губы. Отчаянно. Горько. Она не может, поняла Петра. Ничего не может. Но она должна. «Учись у ниху дуба, у березы», в такт и в тон нахлынувшей горести поняла она. Забытая страничка забытого гимназического учебника.
Учись у ниху дуба, у березы.
Кругом зима. Жестокая пора!
Напрасные на них застыли слезы,
И треснула, сжимаяся, кора.
Все злей метель и с каждою минутой
Сердито рвет последние листы,
И за сердце хватает холод лютый;
Они стоят, молчат; молчи и ты!
И ужеПисания святых Отцов.
«Просвещаемые словом Божиим мы исповедуем, что временные скорби суть великий дар Божий, который дается избранным рабам Божиим, предуготовленным к вечному блаженству, почему сами себя и возлюбленных наших о Господе, при случающихся скорбях приветствуем словами Апостола: «Всяку радость имейте, братия моя, егда во искушения впадаете различна» (Иак.1:2). Преподобный Марк Подвижник советует, при случающихся скорбях, искать не того, откуда и чрез кого пришла скорбь, но чтоб перенести ее с благодарением. Святой Иоанн Лествичник сказал: кто отвергся какого-либо запрещения, правильно ли оно или неправильно, тот от своего спасения отвергся. Также рассуждают святые Отцы, что верующий Божию управлению судьбами каждого человека примет всякое искушение как свое: ибо управление Божие не может быть ни ошибочным, ни неправосудным. Вникни хорошенько в себя, и увидишь, что тебя смущает? Смущают тебя оправдания человеческие, паче бесовские, стремящияся к тому, чтоб ты отреклась от креста. Скажи оправданию: «Иди за мною, сатана, не мыслиши бо яже суть Божеская, но яже суть человеческая». Иду за Христом на крест и клеветы, насмешки, словом, все неприятное и тяжкое, приемлю как свое, как дар Божий, посылаемый мне Его милостию. Аминь».
У Петры получится попасть на местную шерстомойку. Страна была расколота, но где-то и что-то жило и дышало. Например, этот заводик. Это был уже брошенный и ставший советским заводик, но все-таки он пока работал. Пока не докатилась разруха. Поселилась она у одной пожилой женщины. «Всех люби и от всех беги», решила она. «А с компаньонкой и поневоле должна будешь лишнее говорить». Когда ведь даже «благая глаголати, по святым Отцам, низже есть молчания». На шерстомойке эти работницы были хорошими девчонками. Легкий характер и легкое отношение к жизни. Но она все равно была такая чужая среди них. Сдержанность и молчаливость в речи. А еще она ходит в храм. Как сейчас. Как сегодня.