XIV
После небольшого застолья с близкими друзьями, без песен, без уличных плясок с ряжеными приглашённые стали расходиться. Даше казалось: слишком строгие были лица у гостей, словно тень время от времени падала на их лики, и когда кто-то пытался завести песню, это выходило неловко, с явным надрывом и замешательством. В воздухе висело ещё горе случившегося пожара; любая весёлость не в меру может быть воспринята Тем, Кто всё видит и за всем наблюдает, с неудовольствием. Дарья любила праздники, думала, что и свадьба её станет праздником, но вскоре поняла, ещё в церкви, глядя на большегубый рот священника, что со счастьем ничего не выйдет. Но когда гости, из которых напился всего лишь один пастух и забулдыга Белоуров, тот, который сорвал однажды со священника Коломийцева крест и кричал, что скоро всех богатеев раздавит новая власть, как клопов, которого никто не приглашал, разошлись, Даша с облегчением вздохнула. Настасья Ивановна сидела в углу, пила чай с пирогами, а рядом с ней примостилась повитуха Маруся, с лёгкостью отщипывала, словно птичка клювиком, маленькие кусочки от белого калача, макая их в мёд.
Иван с прежним выражением счастья на просветлённом лице, молча, стараясь казаться спокойным, сидел во главе длинного, уставленного закусками стола, и следил с отрешённым видом за Дашей. Она, теперь уже хозяйка, с нескрываемым удовольствием сняла подвенечное платье и принялась, хотя и устала с утра, убирать со стола закуски, которые могли испортиться раньше времени. Ей хотелось, она это чувствовала всем своим телом, ощущая взгляд мужа на своей спине, уйти, остаться с ним наедине. Иван то и дело поднимал свою тяжёлую руку и шевелил пальцами, призывая посидеть, оставить уборку до следующего дня. Даша сама не знала, за что ей приняться, поглядывала на старушек, и как-то вся телом вздрагивала время от времени, чувствуя на себе откровенный взгляд Ивана. Наконец присела рядом, вопросительно посмотрев на него.
Пойдём,прошептал он ей, глядя на старушек, молчаливо пьющих чай. Она ни слова не сказала, встала, подумав, прихватила со стола тарелку с пирогами, словно ища, куда бы её поставить и что, мол, ещё надо унести со стола, медленно выскользнула в другую комнату. Там она перевела дух, в ожидании, с непонятным испугом провела дрожащими пальцами по груди, как бы убеждаясь, что всё застёгнуто, не тронуто, потом сжалась, опять почувствовав лёгкую дрожь.
Иван Кобыло неторопливо, со своей обычной неловкостью, не открыл, а как бы отодвинул дверь, последовал за Дарьей. Боясь упасть и расплескать нежное чувство, переполнявшее его, на подкашивающихся ногах Иван придвинулся к Дарье и остановился как вкопанный.
Даша.
Милый Ваня.Она глядела на него растерянным, открытым, влажным от слёз взглядом, и её обнажённые по локоть, слегка приподнятые в плечах и полусогнутые в локтях руки словно жили сами по себе; вместе со вздохом ширилась, медленно оседая, белая, выгнутая от поднятого лица шея. Дарья хотела ему что-то сказатьтак вся тянулась в трепетном, растерянном состоянии. Выражение её глаз при свете прикрученной лампы, которую заранее догадался поставить в спальню, предупреждая события, Иван, причиняло ему неловкость: в глазах сквозила такая нежность, беззащитность, что он почти физически ощущал её переживания.
Не в этом дело, милый,Прошептала она, когда Иван, приблизясь, обнял её и нежно поцеловал в губы, боясь, что она сейчас же уйдёт, затем осторожно присел на постель и привлёк её. Дарья задыхалась, вся в трепетном напряжении, с нескрываемой нежностью и обыкновенной стыдливостью для женщин пряча лицо, стараясь снять его руки с себя, освобождаясь от тяжести, влекущей её в пропасть, и в то же время горя желанием, которое должно освятить их нежность и любовь, горячим своим телом прильнула к нему и молча откинулась на постель.
...Она, обняв его за шею, замерла в ожидании. Иван глядел в потолок, стремясь понять новое душевное состояние, с удивлением наблюдая прежний мир своего дома. Окна темно поблескивали под красноватым светом горевшей лампы; на столе, заставленном хлебом, тазиками со студнем и копчёной свининой, стояла маленькая деревянная резная колясочка, такая низенькая, лёгонькая, словно игрушечная,сотворённая им. Он улыбнулся, не веря своему счастью. Всё было как было, мир не перевернулся, а лёгкое дыхание Даши, её горячие прикосновения с нескрываемой жизненной силой напоминали о реальности происшедшего. Она отводила взгляд; её глаза виновато опускались в сторону, и только прикосновения вздрагивающего горячего тела напоминали ему о любви, ласках, той силе, что в человеческих отношениях не находит выражения на обычном языке.
Иван Кобыло много книг прочитал о любви и знал о ней больше, чем могло показаться. Но, столкнувшись с жизнью, ощутил такую беспомощность, что в судорожном стремлении что-то вспомнить из прочитанных любовных сцен запутался ещё больше, и с плохо скрываемым мучением терзался от своей неловкости. Он пытался поймать её взгляд, желая увидеть в глазах меру своего собственного падения, укор, осуждение, боялся услышать гневные слова. Вместо осуждения он чувствовал на своей шее её нежные, ласковые руки, от прикосновения которых становилось нестерпимо жарко и прекрасно. Какие-то неизъяснимые ощущения влекли его к ней с неведомой доселе силой. Дарья, чувствуя и понимая его, решительно повернулась к нему лицом и заглянула в глаза. Душа замерла от счастья, он понял, что страхи напрасны, не осуждён, более того, понят. Он находился в её власти, готов был исполнить малейшее желание любимой.
* * *
Кобыло на следующий же день решил исполнить свою мечту и купить буланого коня, о котором мечтал давно. Он снился ему в тяжёлых снах в период ожидания свадьбы, волнений и мучений. Его жизнь приобрела новое значение, хотя текла по-старому, но с новой силой, а мысли, владевшие им, обрели невиданную прежде окраску. Его поздравляли, приглашали в гости, сами напрашивались. Но Кобыло долго не мог наслаждаться бездельем. Попросил Настасью Ивановну с повитухой прибрать дом, так как полагал, что теперь оба дома следует объединить, чтобы жить одной семьёй дружно. А сам с Дашей, снарядив Каурку, запряг в бричку, покатил в Бугаевку. Он ехал через всё село; рядом сидела Даша, его жена; лошадь неторопливо, но с завидной силой несла лёгонькую бричку с хозяевами. Просёлок просох, а на дальних полях зеленела рослая озимая пшеница. Наполненный запахами, вялый ветер шевелил траву, листву на берёзовых и осиновых деревьях, а по небу с неторопливостью плыли к западу белые пушистые облачка. Покой царил под бескрайним небом.
Просёлок ровной лентой среди зелёных, дружно взошедших полей тянулся от одного колка к другому, петлял между деревьями и снова вырывался к полям и, казалось, с необыкновенной усладой стлался по ровному их столу. Ах, как гудело в груди у Кобыло, с нежностью поглядывавшего то и дело на свою жену, молчаливо взиравшую на лёгкие в своей невесомости зелёные колки, словно несущиеся над полями в испарениях влаги, накопленной в низинах. Дрожащие кроны берёз с их воздушной листвою в испарениях, дрожавших маревом, исходившим под ярким солнцем, создавали иллюзию волшебной игры, словно мистический пейзаж плыл по-над землёю, роняя в сознание семена возможного на земле счастья. Кобыло чувствовал в своей душе полный покой.
Дарья не могла понять себя. Ей хотелось временами плакать, но она улыбалась, вспоминая вчерашнее, смущение мужа, его робость и неожиданную деликатность. С нескрываемым, обновлённым, прямо-таки восходящим чувством любви и нежности глядела она смело в глаза ему, как бы призывая, прощая его неловкость в прошедшую ночь и обещая новое наслаждение.
Бугаевка, деревушка из тридцати домов, приютилась прямо на опушке берёзового леса. Они приехали вовремя. Хозяин, взобравшись на крышу сарая, принимал от подававшего снизу сына доски и прибивал их к стропилам. Завидев покупщика, хозяин спрыгнул на землю, оказавшись крепким, кривоногим, чернявым мужиком, смоляные, рассыпавшиеся по лбу волосы которого говорили почему-то больше о его ловкости, нежели о силе. Он вывел сразу буланого из сарая. Могучий скакун, чёрный хвост которого и грива отливали иссиня-вороным блеском с чуть угадываемой фиолетовостью по всему волосу. Высокий, стройный жеребец понравился Дарье статью, чистотой окрасаот светлой, жёлтой масти пронзительно чистого тона, словно ребёнком нарисованная картина, до чёрного хвоста и длинной гривы, чёрных ушей, чёрных сторожких глазищ и чёрных копыт, которыми заканчивались стройные тонкие ноги. Конь храпел и фыркал в присутствии чужих людей. «Но-но»,говорил Иван, пытаясь дотронуться до его морды, похлопать по холке, на что жеребец страшно крутил глазами, кидал мордой и прядал ушами, переступая ногами; он дрожал всем могучим своим телом. Дарья подумала, что ещё никогда в жизни не видала такого красавца, с замиранием в сердце желая приобрести этого коня. «Неужели у нас будет такой жеребец?»подумала она и с несомненным удивлением отметила, как она быстро привыкла и уже считает своим мужнее. От этих мыслей ей стало светло. Иван же, наоборот, засомневался: в тот первый раз ему конь понравился больше. Он уже не находил в нём многих достоинств, а прежнюю плату считал теперь слишком большой. Мужик, не выказывая своего интереса, глазел из-под лохматых бровей затаённой решимостью продать буланого во что бы то ни стало. Иван подозвал жену к себе, и они отошли посоветоваться, чтобы не слышно было хозяину.