Слова генерала очень не понравились Дарье, вызвав волну душевного смятения. Ведь она только что думала поехать с генералом, но он, оказалось, считает, что невинные убиенные люди, чья святость не вызывала сомнения у её отца, являются виновниками трагедии. Отец всегда оценивал значимость человека по одному признаку: «Что он сделал для России?» Династия Романовых превознесла Россию в мире и в Божественном горниле на невиданную высоту, а какой-то заштатный генерал, который ничего для неё не сделал, смеет судить их и обвинять! Нет, ещё никогда Дарья не слышала таких святотатственных речей. «Они с таким же успехом могут и предать идею Белого движения»,подумала она и окончательно приняла решениене ехать. Она встала, с лёгкой, извиняющейся улыбкой протянула руку генералу:
Вы рассуждаете, господин генерал, как иррационалист, а утверждаете, чтоматериалист. Нет в мире ни того, нет и другого.
Генерал Кондопыпенко по менявшемуся выражению лица княжны догадался, какое решение ею принято, и очень огорчился, но виду не подал, лишь попросил ещё недолго побыть с ними.
Через полчаса Дарья уходила, её сопровождал всё тот же штабс-капитан.
От палатки до её дома было не больше пятнадцати минут пешком. Проходя мимо одного из колков, они повстречали в темноте человека, окликнувшего их грубым пьяным голосом:
Стой! Кто идёт?
Штабс-капитан Коротков,отвечал сопровождавший её.
А-а-а, штабс-капитан, а ещё? А, княгинюшка, всё ходишь туда-сюда,продолжал голос, без сомнения принадлежавший подъесаулу Похитайло.Ну-ну, ходы-ходы,добавил он, удаляясь, исчезая в темноте.
Страшный человек,шёпотом проговорил штабс-капитан, останавливаясь.Очень, какой-то, знаете, чудовищный, отрубит человеку голову и смеётся, будто цыплёнку отрубил. И хохочет. Надо, не надо, главноеотрубить.
Дальше я дойду сама,сказала Дарья. Она протянула ласково руку, подержала его руку в своей тёплой, маленькой, упругой, улыбнулась дерзко своему поступку и заспешила к себе.
Ночь распростёрлась над землёю неслышными звёздами, тихими шорохами; и далёкая песня, донёсшаяся из-за дальних колков, как-то странно прозвенела в устоявшемся, прохладном ночном воздухе. Дарья не спешила, осторожно шла по мягкой, шелковистой траве, ощущая тепло земли под травою. И думала о генеральской чете. Не вернуться ли ей и не побыть ли ещё немного с ними? Уже у плетня Дарья поняла, что вернётся. Сейчас соберёт вещи, прихватит ребёнка иайда. Она быстро покидала вещи в сумку, коротко сообщив Настасье Ивановне, что уезжает. Попрощавшись, подхватила ребёнка, нехитрые пожитки и побежала.
Просёлок сразу за околицей раздваивалсяпо одному нёсся верхом подъесаул, а по другомукрасные. Темно было. У низкорослых берёз Дарью окликнули двое на лошадях.
Стой, куда?
Она замешкалась.
По делам.
Каким делам ночью? Назад!её встретил разъезд красных.
Дарья вернулась домой.
Присела на завалинке, и так сидела молча, лаская подошедшего к ногам Полкана, пока не услышала жалобный голос Настасьи Ивановны; вскочила и побежала в дом. Она принесла старушке воды, разделась, легла в постель и провалилась в тяжёлый, беспробудный сон, когда прерывается связь с внешним миром. Поэтому Дарья не слышала ни стрельбы под окнами, ни короткого, но ожесточённого боя, с которым отряд генерала Кондопыпенко, встреченный красными частями, спешно уходил на юг, в степи.
VIII
Остаться без последствий разгром двух лучших заградительных эскадронов, отмеченных главкомом Троцким, кавалерийской дивизии просто не мог. На следующий день нагрянули свежие, не потрёпанные кавалерийские части той самой дивизии. Допрашивали каждого жителя села о происшедших накануне событиях, выявляя возможные связи с пробиравшимися на юг остатками белых войск, по представлению властей, в десятикратно преувеличенных размерах. Называлась одна полностью казачья сибирская дивизия вкупе с разрозненными и разбитыми, но отлично вооружёнными отдельными полками. Десятикратное преувеличение носило обычный характер, ибо для преследования в этом случае требовалось не несколько эскадронов, а несколько полков. Всяк несёт своим языком собственную выгоду. Так было и на сей раз.
Понаведались красные армейские чекисты и в дом Дворянчиковых. Сухонький, рябой, видать, большой чин, с маленькими невыразительными глазками, обрамленными тоненькими ресничками рыжего качества, в шинели, в начищенных до ярчайшего блеска, по всей видимости, чужих сапогах, по фамилии Лузин, осторожно присел на табуретку, дотошно выспрашивая обо всех мелочах. Он принял Дарью за дочь хозяйки, и его внимание привлекли её красивые, оголённые по локоть руки с белоснежной кожей. Он не встречал более красивой женщины, хотя и считал себя большим специалистом по женской красоте.
Этот чекист ходил по дому, нагибался над кроваткой, гугукая с младенцем, сидел на табуреточке, поедая быстро-быстро моргающими глазками Дарью, сказал, что труп Петра Петровича Дворянчикова можно забрать с целью гражданских похорон. Он так и не снял шинели, но откушал всё же щей с кашей, приготовленных Дарьей. Не в силах выдержать нахальства чекиста, заявился Иван Кобыло и не уходил, пока чекист не отбыл восвояси. Затем приходили ещё какие-то люди в форме красных командиров, допрашивали, задавали вопросы. Но Дарья, занятая предстоящими похоронами, отвечала, не глядя на них, с такой неохотой и надменностью, что у командиров пропадало желание продолжать допрос. Бумага, выданная первым спецследователем, рябым Лузиным, что изучал её руки, помогла. Она получила труп и привезла с помощью Кобыло домой. Настасья Ивановна, уже проплакавшая все глаза, поглядела на горемычного и, зайдясь в плаче, прокляла всех красных. Дарья успокаивала, как могла. Но хоронить пришло много знакомых. Все жалели старуху, молодую Дарью, всех людей жалели, и живых, и мёртвых.
На кладбище сельчане стояли в оцепенении, думая о смерти своих близких, сознавая, что каждый из них смертен, погоревали и отправились на поминки, после которых ещё долго вздыхали о прекрасном человеке Дворянчикове. Дарья ходила со всеми на кладбище, оплакивая Петра Петровича. Но плакала она о своём горе, вспомнив смерть отца, матери, брата, и все удивлялись неутешным рыданиям молодой женщины. Сосед Кобыло помогал ейприносил воду, колол дрова. Влажный блеск его огромных глаз смущал Дарью, и она впервые задумалась о причинепочему молодой человек глядит на неё такими глазами.
На следующий день Настасья Ивановна взяла ребёнка на руки и попросила назвать его Петей. Дарья тут же согласилась: ей было всё равно, какое имя получит ребёнок. Она ходила, как неприкаянная; в её голове роились мысли о несправедливости жизни, которая правит миром по своему усмотрению. Дарья не знала, как быть дальше; жизненный круг замкнулся, оставляя смутную надежду со временем уехать в родную Москву. Это единственная лазейка для неё как-то устроиться в этом мире. Такие мысли тревожили сердце, привнося в её размышления невесёлые нотки отчаяния. Осталась одна с ребёнком, о котором не мечтала и который напоминал о позорном том дне, опрокинувшем судьбу, когда любой герцог, князь, лорд почитал бы за честь просить руки молодой княжны, одной из самых, как говорил отец, прелестных созданий в мире. Всё рухнуло; под дымящимися постройками находится её кровоточащее сердце. Конечно, она многое узнала, находясь с этими добрыми людьми, узнала, что любить можно не за красивые глаза, нос или рот, что самая красивая, изумительная женщина, которой поклоняются все,это женщина с прекрасным сердцем и душою, которая дарит миру красоту. Красота души и являет коренную суть человека.
Дарья быстро научилась полоть огород, хотя ни разу не брала раньше тяпки в руки. Весь день теперь она пропадала на огороде, пропалывая ряды поднявшегося в рост картофеля. Стояли ослепительные, жаром дышащие денёчки, но полные для Дарьи безысходной тоски, когда, подвязав белый платок на голову, надев старушечью юбку, она, взяв тяпку, выходила полоть. Длинные ряды картофеля пожухли; притомлённые жарой, в берёзовых тенистых колках лежали коровы, не слышно было ни звука на отдалённом пространстве. Замерев, жизнь как бы спряталась в домах, редко кто выходил на улицу, стояли изнывающие от палящего солнца дни. Смочив платок водою, Дарья принималась за дело. Сняв тапочки, ощущая чувствительной стопой тёплую, жаркую к полудню землю, она старалась ни о чём не думать, гоня назойливые мысли, невольно возвращаясь к приглашению Кондопыпенко. Если бы не жестокий подъесаул, то, пожалуй, она бы решилась и сейчас пылилась бы где-нибудь, сражённая красной пулей в степи на пыльном просёлке, или, наоборот, мчалась бы к дальней границе за желанным счастьем.