Она убила её, проклятая старуха, Новерка,всхлипывала она.Я, я... клянусь.
Германии быстро совладал с гневом. У него был единственный способ утихомирить жену: ничего не говоря, он крепко обнимал её. Она сопротивлялась, вся дрожа, но потом понемногу уступала и поддавалась, и всё кончалось любовными объятиями. И на этот раз он прижал её к себе, но она поддалась не сразу. Малыш услышал тихий голос отца, который шептал ей на ухо, словно целуя:
Наберись терпения, держись. У тебя будет время...
Она понемногу успокаивалась.
Осуши слёзы,сказал Германик и пальцем вытер слезу у неё на щеке.Никто не должен говорить, будто ты плакала.
Жена ответила осипшим голосом:
Мне было запрещено видеться с ней семнадцать лет. И она умерла в одиночестве.
Она освободилась от объятий и привела в порядок волосы. Тут малыш вошёл и тревожно спросил, что случилось. Но отец ответил, что ничего и что его ждёт Залевк, греческий наставник, образованнейший и терпеливый раб, который, пытаясь учить ребёнка, весь день ходил за подопечным. Несмотря на мягкость дукса Германика, никто во всём войске не мог спорить с ним, когда он отдавал приказ. Малыш беспрекословно повиновался, и стражник закрыл дверь.
Но ребёнок обманул беднягу Залевка и в тревоге и растерянности пошёл один на площадь. Увидев остановившегося в кругу военных посланника, мальчик приблизился и успел расслышать чей-то голос:
Одно убийство за другим...
Заметив сына дукса, они замолкли, и он продолжил путь, скрывая свои чувства, но эти слова запали ему в душу. Ища утешения, он выбрал уединённую дорожку к конюшням, где стояли его любимые лошади. Его быстрый Инцитат, резвая лошадка галльской породы со шкурой цвета мёда и лёгкой статью, издалека узнал мальчика, заржал и зафыркал в нетерпении, чтобы его выпустили. Но конюхи задержали коня у закрытых дверей, потому что снова собирался дождь, и малыш только обнял его, прижавшись лбом к гриве. Существовала какая-то ужасная тайна, и все сговорились молчать. Видимо, коню каким-то образом передалось это непонятное беспокойство, потому что по его лоснящейся шкуре пробежала дрожь.
Как и ожидалось, пошёл дождь, потом возникла небольшая суета при проводах посланника. Дороги меж бараками опустели: то ли из-за дождя, то ли из-за чего-то ещё, кто знает, но все люди собрались внутри. Малыш сделал вывод, что грядёт какая-то опасность, как в тот раз, когда подкрались херуски и в темноте напали на часовых.
Он направился к южному углу каструма, откуда доносились мерные удары кузнечного молота по раскалённым клинкам. Мальчик вошёл в жаркую от огня кузницу, навострив уши, и потому успел услышатьэто стало для него потрясением,что Юлия, умершая «как нищенка» в отдалённом Регии, отчего его мать и пришла в столь непонятное отчаяние, «в действительности-то заслуживала императорских почестей».
Злобным голосом говорил военный трибун Гай Силий, командовавший в эти дни одним легионом. Сидя рядом с кузнецом-оружейником, он уставился на свой обоюдоострый великолепный парадный меч.
Один лишь сенатор из шестисот встал и сказал, что единственную дочь Августа лишениями довели до смерти от медленного истощения, в изгнании, ославленную, презираемую всеми. Остальные пятьсот девяносто девять промолчали.
Произнеся эти слова, трибун увидел маленького сына Германика, но не приглушил голоса.
Императорских почестей,повторил он намеренно, чтобы было понятнее.
Кузнец поворачивал над огнём клинок, аккуратно постукивал по нему молотком, погружал в холодную воду, снова нагревали не произносил ни слова.
Однако и здесь все молчат, потому что и здесь повинуются Тиберию.
Сквозь удары молота пробился голос ребёнка:
В чём повинуются?
Иди сюда,решительно подозвал его Силий.Пора тебе узнать,сказал он, словно малыш, не зная чего-то, подвергался несправедливости.
Мальчик затаил дыхание в ожидании, и даже оружейник замедлил свои движения. Силий сказал:
Знаешь, кто была эта Юлия, умершая таким образом? Мать твоей матери.
Мальчик замер. Никогда при нём не говорили о старших родственниках, и у него сложилось впечатление, что все они умерли неизвестно когда. Трибун разрушил это предположение, чтобы история стала понятнее, и заключил, твёрдо и чётко выговаривая слова:
И знаешь, почему она заслуживала императорских почестей? Потому что была единственной дочерью божественного Августа. А вместо этого её на столько лет отправили в ссылку. И в конце концов Тиберий уморил её.
Мальчик быстро соображал. Он со страхом снова услышал голос матери: «Семнадцать лет...» Встревоженный до дрожи в коленях, он бросился на скамью рядом с трибуном и прошептал:
Я видел, как моя мать плакала... Только никому не говори,попросил он, схватив Силия за руку.
Трибун Силий сердито покачал головой.
У твоей матери Агриппины немало причин плакать. Ты знаешь, что у неё были три брата?
Малыш вскочил на ноги.
Это неправда, мне никогда об этом не говорили, у неё нет... Но ты сказал «были»? Как это«были»?
Тут вмешался молчавший до сих пор оружейник, перестав поворачивать клинок над огнём:
Трое братьев твоей матери были единственными наследниками Августа, надеждой империи. Они, а не Тиберий.
Кузнецы и прочие рабочие в глубине кузницы, услышав это, насторожились.
Малыш всхлипнул.
Не смейтесь надо мной...
Он ощутил за всем этим какую-то угрозу, да и действительно прошло слишком мало времени, чтобы переварить эту историю, к тому же поведанную столь суровым образом. По здравом соображении отец просил хранить о ней молчание, поэтому Силий, опомнившись, отвёл мальчика вглубь кузницы и, чтобы отвлечь, показал ему изящный кинжалкороткую сику для неожиданного нападения из засады.
Смотри, держать надо вот так...
Он протянул мальчику кинжал, предложил сжать рукоять, и тот осознанно вцепился в оружие, неожиданно почувствовав безопасность. Трибун разжал его пальцы, взял кинжал и, подозвав солдата, изобразил нападение.
А потом двигайся так, ему за спину, видишь? Быстро положи левую руку на рот и держи, а правой вонзи клинок вот сюда, в шею, где бьётся вена.
Солдат, притворившись раненным, повалился на пол, смешно брыкаясь, и малыш рассмеялся, забыв про слёзы. Потом солдат прикинулся мёртвым, и трибун объяснил:
Если хочешь убедиться, что враг действительно умер, приложи палец сюда,и заставил мальчика нажать на яремную вену упавшего.Чувствуешь, как бьётся? Когда перестанетзначит, жизнь ушла. А теперь я покажу тебе другой верный удар, и опять со спины.
Солдат встал.
Обхвати его сзади левой рукой, и он, чтобы освободиться, разведёт руки, а тытолько быстро!воткни клинок поглубже под мышку, вот так.
Мальчишка зачарованно смотрел. Трибун Гай Силий снова посерьёзнел и резко проговорил:
Ты видел, как пользуются сикой. Этого вполне достаточно, чтобы понять, как смерть троих братьев твоей матери принесла власть Тиберию.
Ребёнок смотрел на него не отрываясь. Его слёзы совсем высохли, и вместе с этим закончилось его детство. Трибун предостерёг его:
Об этом тоже не рассказывай.
Мальчик промолчал. Ему подумалось, что больше не нужно никого спрашивать, почему плакала его мать.
ГЛАДИЙ И КАЛИГА
На следующий день оружейный мастер объявил, что изготовил мальчугану по руке маленький гладийкороткий и широкий меч, который при рукопашной схватке разит и остриём, и лезвием,и научил его ударам, обманным манёврам и защите.
Это казалось игрой. Но он пока не мог сказать мальчику, что в этих играх таится подготовка к настоящей войне, и не против иноземных врагов. Потому что вот уже два века Рим был расколот на партию оптиматовбогатой знати, землевладельцев, поддерживавших Тиберия, и партию популяровпартию низших классов, крестьян, ремесленников, городского плебса. Из этих последних произрастали культурные и семейные корни его отца, любимого всеми дукса Германика. Эти люди боролись против крупного землевладения, против тяжёлых налогов, против ограничений в избирательном праве, активном и пассивном, против невозможности рождённому плебеем избираться в консулы, против жестокого разграбления покорённых стран. Среди популяров было много заметных имён: Гракхи, Гай Марий, Публий Секстий, жизнелюбивый и неудачливый Марк Антоний и, наконец, три молодых сына Юлии. И почти все они умерли насильственной смертью.