Сегодня эту страдалицу вытащили бы на шоу. И заплатили бы хорошо, и отсудила бы она у болтливого медперсонала тысяч триста за нарушение врачебного этикета, за моральный вред.
И, возможно, стала бы звездой, удачно вышла замуж Ну, дальше сами додумывайте сказку про современную ТВ-Золушку.
* * *
Полюбуйтесь на неё! Ещё не замужем, а уже девственную плеву потеряла. Небось, партнёровсо счёту сбилась.
У меня парень, мы собираемся жениться глухо слышится из кабинета. Это защищается моя подружка. Она имела несчастье получить талончик на полчаса раньше и приняла первый удар на себя.
Знаем мы ваших парней. Больно кому нужны. Жениться на вас. Перед первым встречным ноги раздвигаете
Это не старушки на завалинке перемывают косточки. Это наша участковая, женский врач, собирает анамнез. Орудует смотровыми инструментами, с инквизиторским лязгом бросает в железный поднос.
Мы толпимся в коридоре испуганным стадцем. Хлопаем плоскими казёнными тапками, как овцы в загонекопытцами. Врача хорошо слышно через хлипкую фанерную дверь. Она старая дева, может, поэтому такая злая?
Не доена корова мычитне обана баба рычит, шепчет самая бывалая из девчат. Мы прыскаем.
От сквозняка образуется зазор между дверью и косяком. Теперь не только слышно, но и видно происходящее в кабинете.
А-а-а! взвизгивает докторица и отскакивает. Ужас! Где она триппер заработала? Что это из неё струёй хлещет, чуть халат не забрызгала?! Сколько лет работаю, а такой кошмар вижу впервые.
Это мёд! подружка чуть не плачет. Я ставила на ночь тампоны с мёдом! У меня аднексит!
Врач посрамлена, но не сдаётся. Ворчит:
Ишь, какие слова они нынче знают. Опытные пациентки пошли. Дают кому ни попадяпотом яичники воспаляются, трубы зарастают. Микрофлору всякую цепляют Аднексит у неё! Огонь, воду и медные трубы прошли
В карте она с удовольствием напишет на самом видном месте, на обороте корочки: «Не замужем. Ведёт активную половую жизнь. Точное количество партнёров не выяснено».
Как штамп, припечатывает на всю оставшуюся жизнь: чтобы и коллеги знали, с кем имеют дело.
Подруга, красная как варёный рак, в слехах, пулей выскакивает из кабинета, на ходу натягивая штанишки.
Следующая!
* * *
Заметив, что дверь приоткрылась, медсестра-свидетельница позора, не торопясь встаёт, захлопывает белую дверь.
Всё это время она, сестра, откровенно скучала за столом. То посматривала в окошко, то на кончики своих туфель, то позёвывала в ладошку. Разглядывала то маникюр, то пациентку в кресле с торчащими распахнутыми ногами: будто там можно было увидеть что-то новенькое.
Если пациентка попадалась богато и модно одетаязавистливо и недоброжелательно косилась в сторону сумочки, одежды, нижнего белья.
Пока мы сидели на приёме, сестричка дважды выходила в коридор и делала променад по коридору, стуча каблучками. Унесла карту в регистратуру, принесла карту.
Навестила такую же скучающую подружку за стеной. Почирикали. Сходила в буфет, принесла оттуда в промасленном кульке нечто, пахнувшее тестом и варёной капустой, сунула в стол.
«Третья лишняя», неприязненно думаю я. Я бы много чего о тревожных симптомах рассказала доктору, но Только с глазу на глаз, без свидетельницы.
Болезнь, особенно на женском приёмедело тонкое, интимное. Оно категорически исключает присутствия пары посторонних ушей и глаз.
В пять секунд сестричка чиркает рецепт, который ей продиктовала врач. Снова заскучала, зевает.
В соседних кабинетах протирают халатики такие же зеваки и бездельницы, смущают пациенток. Пациентки стесняются, зажимаются и уходят, унося в себе нераскрытые тайны болезней.
«Вот её бы зарплату за ничегонеделаниеотдать врачу, думаю я. Может, тогда врач не орала бы как резаная, а тряслась над каждой пациенткой. Подобрела бы взором, оттаяла. Отвлеклась от бумаг, вскинула утомлённые, красные от писанины глаза. И увидела, наконец, меня».
И ещё думаю: «Эту бы армию сестриц в ослепительных отутюженных халатикахда в процедурный кабинет».
Я там только что отсидела в очереди сорок минут. Там бьётся как рыба об лёд одна-единственная медсестра.
«Или они в вену попадать не умеют?».
А однажды наш врач заболела. Участок перебросили к другому врачу, в соседний кабинет. Пухленькая, сдобная, в изюминках родинок, улыбчивая женщина:
Лапонька, ты чего испугалась, зажалась? Расслабься, не бойся, я потихонечку. Больно? Очень сухая слизистая, нужно попить гормональные. Вот тебе памятка: как при таких симптомах жить с мужем. Знаешь, сколько супружеских пар на этой почве распадаются?
Господи, куда я попала? Не иначе, в женский гинекологический рай, к белому ангелу?
Не хочу хулить свою участковую: она тоже была опытным, умным врачом. Но ох, как я и мои подружки по несчастью завидовали тем, кому посчастливилось проживать на соседнем участке. Быть там прописанными.
Я бы очень хотела перейти к ней, но была на веки вечные, пожизненно привязана, прикреплена адресом, пропиской, регистрацией к злющей, психованной старой деве. Такое было тогда (да и сейчас абсолютно сохранилось) крепостное медицинское право.
* * *
Лечебница с грязями и ваннами, куда я приехала подлечиться. Санаторий успешно специализируется на женском бесплодии. В музее санатория за стекломписьма от благодарных женщин со всей страны. Они лечились здесь и обрели счастье материнства. Здорово обнадёживает.
И только у меня, как всегда, всё не как у людей. После горячего грязевого обёртывания попила в вестибюле чай с мелиссой, шалфеем и мёдом. Вышла, потная, на улицу. Да ещё и в номере колотун: в корпуса тепло не дали, а я мерзлюха
Хрипы, кашель, температура. Срочно сворачиваю лечение и уезжаю домой. Всю дорогу (автобусом и поездом) меня трясёт лихорадка. Приезжаюгорю огнём и почти брежу. Муж бежит вызывать скорую.
Какие тогда мобильники? Какие стационарные телефоны? Три будки-автомата на большой посёлок из частных домов. Каждая будка в трёх кварталах друг от друга, да и то перманентно не работают.
Что вы хотите. В ностальгическом советском прошлом даже в многоквартирных высотках провести телефон можно было только по крутому блату. Почему? Потому что кто сидел на дефицитетот и был хозяин положения. Дефицит создавался искусственно.
Температура 39,9? Тошнит? Из дома отдыха, говорите? подозрительно вопрошает фельдшер. Ах, из санатория? Ну, да один чёрт. Подмигивает: Понятное дело. Знакомая история. Как говорится, в Советском Союзе нет домов терпимости, зато есть дома отдыха. Он почему-то задирает на мне халат и давит на низ живота: Больно?
Да у меня не только живот, всё тело горит и болит!
Внематочная, выносит безоговорочный вердикт фельдшер. В гинекологию срочно.
У сидящего в изголовье мужа сначала белеет, а потом густо багровеет лицо. Он у меня страшно ревнивый. Он только что приехал с учёбы, мы не виделись три месяца. Ища моё пальто, ворчит: «Так вот, значит, как там санаторий лечит от бесплодия».
Какая внематочная?! ору, вернее, кашляю и хриплю я. Энергично протестую и в неотложке, и в гинекологическом кресле, куда меня буквально затащили силком с порога. Да у меня не было мужчины три месяца!
Все вы так говорите. Готовьте операционную. Привезите её карту из женской консультации. Берём пункцию, будет больно
Блин, а ведь сейчас меня, действительно, выпотрошат как цыплёнка: безвинную, непорочную, оболганную перед мужем и обществом. Выпотрошати глазом не моргнут.
Врачи и сёстры носятся туда-сюда. Готовятся к экзекуции, звенят инструментами, выкладывают на подносах страшные шприцы с огромными иглами. Я раздёргиваю шнурки, срываю бахилы, соскальзываю из кресла. Хватаю пальто, брошенное в вестибюле на стулья.
Беги, беги! Ко мне же через час на операционный стол тебя привезут! уязвлёно обещает вслед доктор, уже облачённая в маску, в перчатки.
Отвезите меня домой! умоляю я.
На скорой мы возим больных! А ты, сама говоришь, здоровая, мстит она.
Глубокая осень, промозгло, порывистый ветер. Я, с температурой 40, плетусь через больничный городок к остановке. Меня колотит от холода и обливает потом попеременно. Долго жду автобуса, в предобморочном состоянии набиваюсь в полный салон.