Елисей уже почти засыпал, когда услышал за стеной, выходившей на Почтовую улицу, мерные удары о землю доброй тысячи солдатских ног. Голос запевалы был тонок и пронзителен, как звук корабельного горна:
От прадедовской науки,
От прапрадедов своих
Не отстали наши внуки
То же сердце бьется в них.
И весь хор песельников залился вместе с запевалой:
И двадцать шло на нас народов,
Но Русь управилась с гостьми;
Их кровь замыла след походов,
Поля белелись их костьми.
Елисей почувствовал, что после всей этой сумбурной ночи в голове у него снова порядок.
А был бы здоров наш батька Нахимов! сказал Елисей, зарываясь в сено.
Угретый под раскаленными черепицами, Елисей заснул крепким сном без страхов и сновидений.
XXVНа походе
В ночь на 12 сентября в Корабельной слободке никто не ложился. Люди стояли у ворот и молча смотрели на войска, которые снова покидали Севастополь.
Солдаты шагали в темноте к Инкерманскому мосту, и никто из них не знал, куда их ведут и зачем они уходят из Севастополя. С часу на час можно было ждать нападения англо-французов на Северную сторону. Но Меншиков, уводил прочь свою армию, которая едва передохнула после отступления с Альмы.
Ночь была беззвездна и темна. Дедушка Перепетуй сидел на лавочке у ворот своего дома и кутался в пальтецо. На голове у дедушки был его стеганый картуз, а уши, чтобы не простудиться ночью, старик заткнул двумя комочками корабельной пакли.
Пылила дорога, проходившая мимо дедушкиного домика. Солдаты не держали шага, а шли как придется. Полк тянулся за полком: Тарутинский полк, и Московский, и Бородинский, и остатки славного Владимирского полка. Мелкой рысью прошли полки гусарские и полки казачьи. И раскатилась артиллерия, и потащились обозы Армия шла без музыки, без барабанов, без лихих песен солдатских с бубнами и плясунами. Армия покидала Севастополь словно крадучись. Солдатам запрещено было курить, запрещено было даже разговаривать.
Когда мимо дедушки, который продолжал сидеть у себя на лавочке, проходила кавалерия, от гусарского эскадрона вдруг отделился всадник в солдатской шинели. Он соскользнул с седла, которое совсем сползло у лошади набок. Потом подвел коня к воротам, подле которых сидел в своем пальтеце дедушка, и принялся поправлять на лошади седло. Гусару, видимо, хотелось перекинуться с кем-нибудь словом, и он, наклонившись, молвил шопотом:
Ну, теперь, дед, пиши пропало. Завтрашний день крышка Севастополю.
Что ты! замахал руками дедушка. Как можно такое? Поимей совесть.
Эх, старик, вздохнул гусар, у солдата только и есть, что совесть. А кроме совестиничего: ни портянки на обувку, ни табаку на понюшку. А ты мне«поимей совесть»! Ты у кого повыше совесть спрашивай.
Дедушка, услышав, что у гусара даже табаку на понюшку не стало, засуетился, пошел хлопать себя по карманам, искать там свою табакерку
«Пусть, решил дедушка, служивый понюхает табачку, да и на дорогу еще прихватит».
Но тут гусар возьми да и брякни:
Продали Севастополь, и больше никаких.
Дедушка так и присел:
Какпродали? Кто продал?
Изменщиков продал, вот кто! ответил гусар. Светлейший этот. Его теперь так и кличут: Изменщиков. Вот видишь как
А а лепетал дедушка, а зачем же ему продавать? У него денег и без того полны закрома.
Гм чудной ты, дед. Дала английская королева сорок бочек золота, вот и продал. Ненасытные они. И всё им мало, и всё им мало, этим светлейшим! Ты рассуди, старик: зачем же он снял всю армию с места? Куда нас гонят, и где нам будет бивак? Но только вот что скажу я тебе: неприятель тут, рядом, только руку протяни. Идет, как и мы, крадучись, огней не зажигает Мы по одной дорогена север; а он по другой рядышком, да только на юг. Мы из Севастополя, а он в Севастополь. На, бери его, Севастополь-город! Сделай милость, пожалуйста, можешь взять теперь голыми руками. А ты говоришьу него, мол, закрома, у светлейшего. Мало ли что!
А мо а моряки? пробовал было возразить дедушка. Флотские экипажи все в Севастополе остались. Костьми лягут, а не допустят. Не допустят! повысил он голос. И вдруг так вспылил, что стал кричать на гусара:Это вас, крупу солдатскую, отсюда выметают! Катитесь к чорту под копыто! А моряки а моряки он стал задыхатьсячерноморский флот Да знаешь ли ты, прелая портянка, что такое черноморский флот?
Глупый ты старик, сказал гусар, пробуя, крепко ли теперь прилажено седло. Говорят тебе, продали. Голыми руками возьмут.
Дедушка затрясся весь, но гусар вскочил в седло и скрылся в темноте.
Все же прав был дедушка Петр Иринеич. Меншиков, конечно, никому Севастополя не продавал. Но светлейший князь ни с кем не делился своими планами; он был надменен с простыми людьми; он даже не здоровался с солдатами. И народ недаром не любил его.
Командующий Крымской армией не верил в то, что простые людирусские солдаты и матросыспособны жизнь отдать за Севастополь. И боялся, что англо-французы отрежут его в Севастополе от остальной России. Потому-то он решился вывести свою армию из Севастополя и повел ее в Бахчисарай.
Ночью в голой степи светлейшему доложили, что казачьим разъездом только что захвачена толпа татар. Татары гнали степью стадо баранов. Шли татары без дороги. Похоже, что богатый мурзак снялся всей усадьбой, чтобы этой же ночью передаться неприятелю.
Как прикажете, ваша светлость, поступить? наклонился с седла к коляске Меншикова лейтенант Стеценко.
Есть среди татар владеющие русским языком? спросил Меншиков.
После отступления с Альмы Меншиков почти перестал картавить. Даже походка у него стала иной, да и шинель он сменил: вместо прежней долгополой гвардейской он носил теперь коротковатое черное пальто морского образца.
Меншиков повторил свой вопрос:
Кто-нибудь из них говорит или хотя бы понимает по-русски?
Понимают многие, ваша светлость, ответил Стеценко:в Севастополе бывали, а один даже хвастал, что ходил в Москву, табуны туда гонял.
Передать им, чтобы плова не варили, огней не зажигали; пусть подкрепятся чем есть. Передать еще, что повесят их утром.
Осмелюсь доложить, ваша светлость: среди татар есть дряхлые старики, женщины есть, дети Голос у Стеценки дрогнул:Ваша светлость
Передайте, лейтенант, что утром будут повешены все, в том числе женщины, дети и старики. Лично передайте.
Есть, ваша светлость!
Приложив два пальца к козырьку фуражки, Стеценко отъехал в сторону.
И возвращайтесь немедля сюда, лейтенант, бросил ему вдогонку Меншиков.
Есть, ваша светлость! ответил Стеценко уже невидимо откуда.
Неужто поверил, что стану я их вешать? пробормотал Меншиков, уткнув нос в поднятый воротник пальто. Эка недогадлив мой ординарец!
И приказал свернуть с дороги, стать в степи.
Светлейшего сильно тряхнуло в канаве. В степи подле кизилового куста коляска остановилась. Конвой спешился. Вскоре около коляски снова мелькнул силуэт Стеценки.
Ваше распоряжение выполнено, ваша светлость, доложил Стеценко.
Отлично, лейтенант. А теперь не угодно ли вам размять ноги.
Меншиков вышел из коляски. Поверх короткого пальто на командующем был грубый плащ из простой парусины.
Свежо, лейтенант, сказал он своему ординарцу. Вы рискуете схватить насморк и будете потом чихать в самых неподобающих случаях. Нет ли у вас такого же плаща?
Не извольте беспокоиться, ваша светлость, ответил Стеценко. Я не подвержен простуде.
Нет, лейтенант, я не могу настаивал Меншиков. Подумайте, что скажет ваша матушка, ваша невеста У вас есть невеста, лейтенант?
Стеценко молчал. Уж не издевается ли над ним этот злой старик, только что приговоривший к смерти целую кучу ни в чем неповинных ребят?
Вы молчите, лейтенант Хе-хе Конечно же, чорт возьми, у вас есть невеста. И если вы схватите сегодня насморк, то ваша невеста будет бранить меня. Она станет называть меня кащеем и тому подобными милыми именами. И она будет права, эта ваша не-вес-та.
Стеценко чувствовал, что в груди у него закипает ярость. Чтобы положить всему этому конец, он буркнул себе в усы: