Скоро из балки выехал на проселок небольшой обоз. Три повозки с тяжелоранеными шли одна за другой. За повозками ковылял пешком весь остальной, так или иначе попорченный, покалеченный в сражении люд. А впереди ехал на статном вороном коне паренек в матросской куртке.
Обоз выбрался на большую дорогу и стал обгонять целые толпы солдат, угрюмых и измученных. Те оживлялись на минуту и ахали от изумления, в сгустившихся сумерках разглядев за спиной у молодого матроса толстые русые девичьи косы.
Кончился день. Лиловый туман полз по широкой степи. Армия отступала нa Качу, на Бельбек, к Севастополю.
XXIIХудые вести
С отъездом Даши дедушке Перепетую не сиделось ни в комнатах, ни в саду под шелковицей. Впрочем, в те тревожные дни мало кто в Севастополе оставался дома. В четырех стенах у себя что услышишь, что узнаешь?
Восьмого сентября, в день битвы на Альме, дедушка пошел на Городскую сторону, к Маленькому бульвару, где морская библиотека. На вышке библиотеки оптический телеграф был в беспрерывном действии. Через промежуточную станцию шли в Севастополь депеши с Альмы. Сигналистам в Севастополе была с вышки ясно видна в подзорную трубу телеграфная башня на Бельбеке. И они приняли у себя полученную на Бельбеке с Альмы депешу. Она состояла всего из четырех слов:
Эти четыре слова были сразу же расшифрованы и полетели с вышки морской библиотеки внизна бульвар и на площадь. Эти четыре слова
АРМИЯ ВСТУПИЛА В БОЙ
разлетелись во все концы Севастополя, и в городе, по всем его концам, стало вдруг томительно тихо. На Маленьком бульваре нарядные барыни в соломенных шляпках и с кружевными зонтиками, все время щебетавшие по-французски, вдруг смолкли. Рабочие тяжелыми кувалдами вколачивали где-то по соседству сваи для нового укрепления и пели «Дубинушку», и старший артельный выкрикивал слова команды:
Э-эх, дубинушка, ухнем!.. Разом Взяли! Бей!
Но четыре слова: «Армия вступила в бой»докатились и до рабочих. Они сразу остановились и опустили кувалды, и «Дубинушка» оборвалась на полуслове.
А дедушка Перепетуй снял с головы картуз, вытер вспотевшую лысину
Армия вступила в бой, произнес он вслух.
И посмотрел на часы: было ровно два часа. Росший подле наружной лестницы библиотеки пирамидальный тополь бросил на белый мрамор ступеней голубую тень.
Дедушка присел у лестницы на каменную скамью и стал нетерпеливо поглядывать на часы. Было уже половина третьего на дедушкиных часах, и без четверти три, и ровно три, а с Альмы больше депеш не поступало. Горизонт за Бельбеком подернулся дымом. Оттуда в Севастополь доносился только глухой гул канонады. В четыре часа дедушка встал и побрел домой.
В эти дни по всем окраинам Севастополя кипела небывалая работа: город опоясывался цепью укреплений. Дедушка, много повидавший на своем веку, никогда еще не видел такого аврала. В нем участвовал весь город. Звенели топоры; пилы, вгрызаясь в дерево, тянули монотонную песню; ломы взламывали камень; и мотыга тяпала, и молот бил. Матросы, и солдаты, и рабочие, и женщины, и детивсе что-то делали, что-то перетаскивали, что-то куда-то сваливали. На целых семь верст должны были охватить новые земляные укрепления городс востока и с юга и к западу. Бастионы поднимутся по краю Корабельной слободки один за другим; четвертый бастион почти примкнет к Театральной площади; и еще бастионы и батареи с блиндажами выдвинутся из города в поле и упрутся в Карантинную бухту.
Дважды повстречались в этот день дедушке Перепетую адмиралы Корнилов и Нахимов. Оба были верхом. Корнилов сидел на лошади, как настоящий кавалерист; ему, моряку, и верховая езда была, видимо, делом не новым. Но Павел Степанович знал море, только море. Странно было видеть, как сутулится он в седле и как фуражка совсем съезжает ему на затылок; а брюки морского фасона, навыпуск и без штрипок, норовят задраться выше голенищ. Но ни Корнилову, ни Нахимову, конечно, и в ум не шло думать теперь о красоте посадки. Оба они с утра и до ночи гоняли по вновь возводимым бастионам, из одного конца города в другой. И вслед за ними скакал полковник Тотлебен, военный инженер, строитель крепостей.
В Корабельной слободке дедушка наткнулся на укрепление, где работали одни ребята. Здесь была вся тройка слободских коноводов: Николка ПищенкоКорнилов, Мишук БелянкинНахимов и Жора Спилиоти, который уже не был светлейшим князем Меншиковым, а работал простым матросом. Простым матросом работал и долговязый Васька Горох. Ведь ребята знали, что светлейший князь Меншиков находится теперь при армии на Альме и что меньше всего обязан ему Севастополь новыми укреплениями.
Дедушка давно привык ко всем этим босоногим «Нахимовым», «Корниловым» и «светлейшим князьям Меншиковым». Но теперь ребята, забавляясь игрой, делали настоящее дело. И удивительнее всего, что в этой игре участвовали теперь, наряду с мальчиками, и девочки. Они тоже получали приказания от «Корнилова» и «Нахимова» и таскали землю на носилках, в мешках, в рогожках, в корзинках, даже в подолах своих ситцевых платьиц. И вот вблизи Корабельной слободки, перед вновь возводимым третьим бастионом, вырастал постепенно земляной завал. Его насыпали дети, и бойцы третьего бастиона, матросы и солдаты, назвали его Ребячьим завалом.
Дома дедушке стало нестерпимо грустно. Один он теперь, одинешенек, да еще пушки эти ухают с Альмы не переставая, словно шквалистый ветер все время хлопает незапертыми воротами. И еще воттолько один день не приходила Даша, а дома на всем лежал какой-то налет запущенности: в комнатах не метено; на столе по скатерти рассыпан нюхательный табак; в кухне на подоконникегрязная посуда. И некому рассказать о том, что видел, что слышал дедушка на Городской стороне, у морской библиотеки. И некого пожурить, и некого поучить. Дедушка снял сюртук и сам подмел в комнатах. Когда он нес по двору на совке мусор, из-за плетня выглянула Кудряшова.
Что же ты, Петр Иринеич, дедушка, сам с веником управляешься? спросила Кудряшова. Твойское ли это дело?
Дедушка потоптался, смущенный этим вопросом.
Да что делать будешь! ответил он Кудряшовой. Даша отпросилась к тетке сходить. В Балаклаве, вишь, тетка у нее. Вот один за всё и управляюсь. Придетсятак и уполовник в руки возьму и платочком голову повяжустряпать стану.
Даша в Балакла-аву?.. протянула недоуменно Кудряшова и вдруг вспомнила свою вчерашнюю встречу с молодым матросом на плотине.
Захлебываясь, она стала рассказывать дедушке, как вчера снова запропастилась у нее коза Гашка и что совсем не стало житья с этой шкодливой козой. Залезла на плотине в лозняк, а Кудряшова, ищучи ее, чуть не до Бельбека добежала. И все звала: «Гашка, Гашенька, Гашка!»и хоть бы тебе что. И Кудряшова совсем было решила, что зарезал Гашеньку волк, и даже всплакнула, но тут же вспомнила, что ни на Бельбеке, ни на Каче, ни на Альме волки не живут. Это на родине у Кудряшовой, под Медынью, волковсила! И все такие здоровенные бирюкиверблюда, коли что, зарежут, не то что козу. И пошла Кудряшова обратно от Бельбека в Корабельную слободку и, идучи, все кричала: «Гашка, Гашка, Гашенька!»
И что ты думаешь, Петр Иринеич! продолжала Кудряшова. Бреду это я плотиною в обрат, от усталости ног под собой не чую Дай-ка, думаю, пошарю в лозняке
Дедушка Перепетуй стоял в чувяках своих и с совком около мусорного ящика и глядел на Кудряшову, не понимая, к чему она клонит и при чем тут коза Гашка. Но Кудряшова, когда заводила про Гашку, то уже остановиться не могла. Она высунулась над плетнем до половины и продолжала разливаться:
И что же ты, Петр Иринеич, думаешь
Дедушка заикнулся было, что он ничего не думает и чихал на Гашку и на всех коз на свете. Но Кудряшова уже размахивала руками и слушала себя, а не дедушку.
И что же ты, Петр Иринеич, думаешь, повторила она.
Но вдруг у нее из головы все вылетело, и она сама забыла, о чем она только что рассказывала.
Да О чем же она, в самом деле, говорила, Кудряшова? Да, вспомнила! Она рассказывала про козу Гашку. А что рассказывала? И при чем тут Гашка? Этого Кудряшова уже вспомнить не могла. И про волков она говорила, что под Медынью водятся. И это верно, что под Медынью очень много волков живет. Но к чему тут волки, Кудряшова тоже уже не понимала. Она окончательно потеряла всякую связь между тем, о чем говорила и что хотела сказать, сама запуталась и дедушку запутала.