Точно балерина, была стройна маленькая арабская лошадь главнокомандующего, белая, как кипень. И свои точеные ноги в красных кожаных манжетах она выбрасывала вперед, словно в цирке. Сент-Арно объезжал поле сражения, поднося дрожащей рукой к глазу выложенную перламутром подзорную трубу. Он видел, как по ту сторону речки взмахнул руками и откинулся в седле русский офицер в каске и густых полковничьих эполетах, командир Владимирского полка. Пронзенный пулей, полковник тут же свалился с лошади. Но маршал Сент-Арно увидел также, как Владимирский полк пошел в атаку один, без командира.
Воп,сказал Сент-Арно и тряхнул плюмажем на своей шляпе. Воп, повторил он и добавил:Недаром русские солдаты считаются лучшими в мире. Это недаром
Но то, что он увидел дальше, заставило его быстро протереть стекла своей щегольской подзорной трубы. Сент-Арно смотрел и глазам своим не верил. Русские солдатывесь Владимирский полкшли в атаку, не стреляя. Под пулями и картечью врага владимирцы шли со штыками наперевес, шли мерно, не замедляя и не ускоряя шага, шли без музыки и без единого крика
И на минуту замолкли французские и английские пушки Французские и английские стрелки опустили штуцера свои вниз, дулом к земле И только грохот полковых барабанов сотрясал все вокруг: барабаны владимирцев били так нестерпимо гулко, что у маршала Сент-Арно даже нижняя челюсть опала и шляпа с белым плюмажем сползла набок. Судорожно стиснув в руках и маршальский жезл свой и подзорную трубу, Сент-Арно помертвелыми губами шептал беззвучно:
Bon, bon! Bon, bon!
Это продолжалось всего только минуту, которая, казалось, длилась бесконечно. Первым опомнился английский главнокомандующий однорукий лорд Раглан. Он помчался вдоль правого берега Альмы.
Да остановите же вы эту лавину! крикнул он, бросив повод и взмахнув стеком. Вперед, солдаты! Вперед за королеву!
И английские батареи в две минуты перетянулись вброд на русский берег Альмы и окатили владимирцев новыми струями огня.
Тогда, словно по команде, смолкли барабаны; только тут у владимирцев вырвалось оглушительное «ура», и они рванулись в штыки. Англичане бежали, и владимирцы разили их в спину из своих гладкоствольных ружей. А маршал Сент-Арно, едва держась в седле, все повторял:
Bien! Cest tres bien! Если бы к нашим штуцерам и полевым пушкам да таких солдат, как эти русские дьяволы, мы бы завершили кампанию в одну неделю.
Но владимирцы дрались в одиночестве: никто не поддержал их героической атаки, и они тщетно ждали подкрепления. Они стали десятками валиться под разрывными пулями из английских штуцеров и ползли прочь, попадая в балку, где управлялась одна Даша.
Даша в балке у себя уже обмыла лицо и другому солдату, раненному в голову сабельным ударом. Лицо этого солдата показалось Даше знакомым. А солдат только ахнул, когда Даша промыла ему глаза, залитые соленой, едкой, липкой кровью.
Дёмка!.. Ах, ты!.. Ну, ты!.. вскрикивал солдат, разводя руками и хлопая себя по штанам, выпачканным землей и дегтем. Да что же это, Дёмушка!.. Да как же это я, дурак!..
И Даша узнала наконец в солдате вчерашнего ездового из обоза с зарядными ящиками. Она улыбнулась, но к ней уже тащился новый раненый. Опираясь о ружье, он на одной ноге подскакивал к Даше сверчком. Другая нога только волочилась за ним, как прицепленная. Она была обута у него в рваный сапог, словно налитый кровью, которая струилась поверх рыжего голенища.
Полно, полно! сказала Даша ездовому. Поди-ка лучше набери мне водицы в ковшик.
Солдат встал и с забинтованной головой поплелся к ручью.
Ай да Дёмка! твердил он, поднося Даше воду. Ну и Дёмка! Дурак я, дурак!
И он стал сновать с ковшиком к ручью и обратно и, несмотря на боль в плече, подносить к Даше тяжелораненых и помогать ей раздевать их, обмывать и бинтовать. И каждому рассказывал, что вот-де какой случай, расчудесный матросик объявился, Дёмкой зовут; и как вот он сам, старый солдат, ездовой из артиллерийского обоза, принял вчера Дёмку за переодетую девку.
Дурак я, дурак! продолжал он корить самого себя. Фершала за девку принял. А есть это замечательный фершал морской, матрос Дёмка, Демид то-есть. А еще Демиду кнутом грозился
Из уважения к Даше он называл ее уже не Дёмкой, а Демидом. И около Демида этого стоял теперь на земле не один ковшик с водой, а целый десяток солдатских манерок полон был свежей воды. И солдат не знал, чем бы еще помочь, чем еще угодить Демиду. Своего товарища, раненного в живот, он осторожно поднял на руки и отнес подальше, в спокойное место, где слышно было, как бормочет говорливый ручеек, вытекая из родника. Ездовой положил распростертому на земле солдату свеженамоченную тряпку на лоб и принялся и ему рассказывать, как это он, ездовой из обоза, вчера так опростоволосился при встрече с матросиком этим, с Дёмкой.
Кликни мне его, Дёмку, сказал смертельно бледный солдат еле слышно, пытаясь потрогать рукою свой туго забинтованный живот. Кончаюсь я, браточек Смертушка моя близко Фершала Дёмку мне В последний раз, браточек
Ездовой бросился за Дашей. Даша оставила у него на руках донского казака с челюстью, перешибленной английской пикой, и побежала к роднику. Она наклонилась над умирающим солдатом, сняла наползшую ему на глаза мокрую тряпку и потрогала холодеющий лоб.
Дёмушка! сказал солдат заплетающимся языком. Там у меня под коленом кошель привязан. Отвяжи, Дёмушка возьми Два рублишка серебряных в кошеле вся казна моя.
Солдат передохнул; говорить ему, видимо, становилось все труднее.
Дёмушка Дёмушка хрипел он, то и дело останавливаясь. Один рубликтебе за твою ласку Возьми, Дёмушка не обидь. А другой пошли написано там записка в кошеле матери старуха она написано Устинья Колядникова Устинья Дёмушка Вятской губернии деревня деревня Дёмуш
И солдат не договорил.
Молча, глотая слезы, закрыла Даша глаза умершему. Потом, исполняя его последнюю волю, нащупала у него на правой ноге привязанный под коленом кошель. Она надрезала складным ножом штанину под коленом у лежавшего недвижимо солдата, отвязала кошель и сунула к себе за пазуху. А мокрую тряпку, которую еще раньше сняла у солдата с головы, она сполоснула в ручейке, выжала, развернула и закрыла покойнику лицо.
Сделав все это, она побежала обратно к себе, туда, где под дубом ее ожидала целая вереница исколотых, изрубленных, простреленных людей.
Даша совсем замаялась. Лицо у нее было мокро от пота и слез. Она резко провела по лицу рукавом своей матросской куртки и, задев бескозырку, смахнула ее с головы. И косы, тяжелые русые девичьи косы, спрятанные раньше под бескозыркой, вмиг очутились у Даши за спиной.
Дёмка-а! взревел ездовой, увидя это.
От изумления и неожиданности он вдруг почувствовал такую боль в забинтованной голове, точно кто-то стукнул его дышлом по макушке. Он глядел во все глаза на Дашины косы, даже попробовал их рукой потрогать
Дёмка лепетал он, то-есть Демид, фершал морской
Хватит! прикрикнула на него Даша. Не Дёмка я совсем. Чего глаза вылупил? Даша я. Ну? И всё.
Даша? никак не мог прийти в себя ездовой. Даша To-есть Демид Не Демид, не Демид то-есть Дарья
И он пришел наконец к бесповоротному решению, что перед ним действительно девка, но только переодетая матросом. И что это совсем замечательная девка. И что бывают такие девки, которым целый десяток хлопцев и на портянки не годится.
Дарья, сказал он как можно мягче, как можно учтивее, а как вас, Дарья, спросить бы, по отечеству?
Александровна! отрезала Даша и принялась бинтовать казака, раненного пикой в челюсть. Чем лясы точить, за водой бы сходил.
Пи-ить услышала она как раз в эту минуту чью-то протяжную мольбу.
Вода в ковшике и в солдатских манерках, стоявших подле Даши, была на исходе.
Ну! крикнула Даша ездовому. Не видишь ты? Водався. Пошел к ручью! Бегом марш!
Ездовой, услышав привычную команду, вмиг подобрался, вытянулся перед Дашей «смирно» и по привычке гаркнул:
Слушаюсь, ваше то-есть Да Дарья Александровна!
И что было духу бросился с манерками к роднику.