Выбирались на трассу, и тут уже Ян гнал вовсю, улюлюкая и затягивая песенки. Воронцовские пещеры, не считая самовольного броска в Адлер, оказались самой дальней поездкой: верховья реки Кудепсты, местами по горному серпантину. Пару раз уазик заглох, потому как гонщик пилил в самую кручу на третьей. В пещерах было на что посмотреть: Никита ожидал увидеть какой-нибудь скальный разлом, не особо глубокую дыру; оказалась, что эторазветвлённая сеть галерей, проточенных карстовыми водами, суммарно, как поведал их экскурсовод, аж на двенадцать километров. Мощные гроты, размером с футбольное поле залы Ян спускаться не стал, глянул в тёмный гранитный зеви пошел к уазику, сославшись на то, что после лодок у него на эти дела клаустрофобия. Остальные, арендовав проводника и вооружившись фонариками, полезли в пещеру. Чем ниже, тем прохладней. На сводах чёрным колышущимся пепломпотревоженные колонии летучих мышей. Что ни залпричудливое название. «Люстровый» вполне своё оправдывал: гигантские сосульки сталактитов лезли с каменного неба, сочась в звонкой тишине жутковатой капелью.
Первые экспедиции в 54-м году самосвал костей выгребли, полоснул лучом по темноте проводник, молодой парень-грузин, стоянки древних
В здешних дворцах перволюди прятались от жары, холодов, смерчей, хищников, размножались, умирали, в общемжили. Парень осветил одну стеночку, прошелестела крыльями мышь, и в жёлтом круге проступили полустёртые неуклюжие рисунки: силуэты зверей, фигуры охотников, копья, стрелы
Экскурсия номер дване менее впечатляющая: путешествие в уголок доледниковой флорыТисо-Самшитовую рощу. Поросшее водорослями дно морское. Здесь властвовали зеленоватый полумрак, сырость, запах древесного тлена и мхи, оберегающие главную свою драгоценностьсвященную тишину, не нарушаемую даже птицами. Вопреки запрету подводники облапили двухтысячелетний тис, касались листочков краснокнижной флоры и вообще бродили по экологическим тропкам, чувствуя себя немного хмельными от этого странного места. Пристроившись на мшистом бревнышке, Ян достал было сигарету. Передумал.
Не, ну нах такая природа.
Вышли из рощи, как всплыли на поверхность. В разломе гор, внизу, у моря, пеклась Хоста, лес впереди шумел обыденный, жаркий, и верилось едва, что за их спинами, в паре шагов, совсем иной мирс застрявшим в непролазных ветвях и усыплённым во мхах первобытным временем.
В сочинском дендрарии царила пышная, пахучая скука:
Понюхайте эти листочки, предлагала гнусавая востроносая старушка-экскурсовод, теперь эти. Какой насыщенный запах, чувствуете? У растений, как у людей, в зной обильное влагоотделение
При виде пальмы с табличкой «Эритея вооруженная» Никите вспомнилась Даша. Так и не вернул ей её «молнию»; надо бы вернуть, а заодно извиниться. Хотя за что и как, ему представлялось с трудом. Да, тыкрасавица, но проститеряю интерес, записываю во второй сорт любую, выказывающую мне хоть каплю симпатии. Такой вот кретин.
Облитый глазурью пота атомник ковылял в хвосте экскурсии. Выглядел в последние дни не очень. Только курево и «Солнцедар», «Солнцедар» и курево. Остановился, мучимый раздумьями: идти дальше, нет? Свернул с дорожки, пошёл к бамбуковой рощице, мимо магнолий, размазывая майкой пот по лицу. Тяжело, меж высоких суставчатых стеблей, залёг. Группа поднялась ещё метров на пятьдесят, и дендрарий упёрся в узорчатую чугунную ограду; впередишоссе с мелькающими машинами.
Слава богу, сейчасвниз, и ведро воды, блаженно представил Растёбин.
Прошу в подземный переход, нас ждет жемчужина сочинского дендрарияверхний парк.
Выпаренные жарой силы были на исходе; Никита тоже откололся, пошел к Позгалёву. Лёг рядом под бамбуковую переливчатую сень. С Яна даже в тени лило в три ручья, осунувшийся был, вялый. Челюсти и скулы лезли остро. Нос стал хищный, видел Никита, почти как у отца.
Чего с тобой?
Призвучала мне эта комариха. Погано от жары. Переел, я видать, витамина Д.
Газировки? Там внизу кафе. Могу сгонять.
Всё равно спускаться. Пошли.
Сидели под зонтиком, ждали Мишу с Мурзяновым, отпаиваясь минералкой. Ян понемногу пришёл в себя.
Не в службу возьми пива, протянул Никите смятый рубль.
Хуже не будет?
Уже некуда хуже.
Никита принес ему жигулёвского. Каптри сделал пару мелких глотков, посидел, прислушиваясь к себе. Поднялся, отошёл не спеша к кустикам, аккуратно блеванул.
Возвратясь, развалился на стуле; как ни в чём не бывало закурил.
Жара ни при чем, траванулся. Говорил же, не надо было пива
Путём все, штабной. Кондиция. Ну что, где эти ботаники?
Вечером Яна опять полоскало, хотели идти за Верочкой, но Позгалёв гневно пресёк их заботу.
Вас кто просит?! От докторов местных и так мутит. Съел чё-нибудь. Пустяки, оклемаюсь.
Ел-то когда последний раз? Курятина одна и бормотуха. Закусывай, что ли. Голодовку объявил? Алик сейчас напоминал заботливую женушку.
Не надо, мать вашу, никого! Проблююсь, утром буду как огурец.
Дельфинятина
Не соврал, на рассвете был огурцом: у глазнедужная зеленца, но вроде посвежей, покрепче, чем вчера; на втором дыханиибодрый. Встал ни свет, ни заря, сходил на пляж, окунулся. Мичмана ещё досыпали, а он, воскресший после моря, на бедрахполотенце, сидел меланхолично за столиком; напротив«Солнцедар», по которомузвонкий цокот ногтя.
Кому утреннюю? улыбка усталого зеленого змия.
Не выблевался? Алик крутил пальцем у виска.
До дна, аж черпаком царапаю. Балласт продут, аппетит нагулян, готов съесть быка Ещё и ваши порции подмету. Ну, кому политуры? опять звенел ногтем.
Грянула маршем физкультурников радиоточка, и Ян, демонстрируя возрождённую крепь, схватив в руки по табуретке, начал тягать их, как гантели.
Чтоб Позгалёв окочурился?! Держите шире! Позгалёв непотопляемый! Вас еще на этих табуретках прокатит! Щас у Катюхи в барокамере догонюсь, буду как новенький!
Завтрак Ян смолотил, искря промеж коленвального хода челюстей прибаутками, комплиментами Верочке, жадно поглядывая на соседские миски. Взвинчивал себя до прежнего бесшабашного, неунывающего Позгалёва, которому все трын-трава, Ахун по плечо, черноморская лужа по колено. У него почти получалось. Если б не жухлые подглазьянапротив куражился прежний, с разогнанным реактором, атомник.
Веруня, омлетзачёт, благодарность пищеблоку. А от менялобызашки.
Заключал хрупкую в мохнаторукие объятия, чмокал в щёчку.
На физиотерапию не забыли?
Как же. Скажи Лебедеву, пусть готовит свою пыточную. Будем бить рекорды. Все их предохранители на фиг повышибаем. А потомна Ахун. Помните, черти, обернулся к чертям, сегодняглавная экскурсия? Караб-караб по-настоящему делать будем. Старикан-то нас кинул.
Главноене надорвись, сбивал позгалёвский пыл Мурзянов, смотри-ка, раздухарился, вчера только в лежку
И вот с этими нытиками, Веруня, мне живи.
Подводники отправились вышибать предохранители. Никита вспомнил, что с приезда, затянутый в субмаринный видяевский омут, так и не удосужился открыть Рембо.
Пять непереведенных стихов из сборника «Une saison en enfer»«Одно лето в аду», прихваченного в качестве ликвидатора курортной скуки, лежали, забытые, на дне сумки. Вытащил из-под маек-трусов лиловую книжицусмотреть по пятому разу Ван Дамма сил не осталось, спустился к морю. За разделительной сеткой, пляж «Звезды» плескал брызгами детского смеха, нервными окриками-свистками мамаш, а здесь было почти идиллически тихо.
Расстелил полотенце, лёг, открыл книжицу. Год назад, когда он только подступался, казалось, сложностей не возникнет. Нет рифмы, нет её тесных объятий; головой об её углы не бьёшься, и в мягкие её тупики не тычешься.
Первый коротенький стишок его вдохновил. Потом начались настоящие муки: сумбур Рембо, совершая сверхзвуковую возгонку, оборачивался конструкцией высшего порядка, неуловимой логикой нейронных скачков гения, почище любых рифм. Но если проник, схватил нерв музыки, ждала наградаувидеть полотно глазами букв. Изумлялся: в пятнадцать лет всё знал человеклюди до унылого здравы, оттого и несчастныкуют каркасы своих идей по лекалам рифмованного стиха, где свободавсегда красивая себя самой имитация. Весь беспросвет бытияпо этой причине. Проще биться головами об углы, сажать себе шишки, шатаясь лабиринтом, обитым бархатными обманками сквозного тупика. Выбраться, похоже, не дано, чуткое здравомыслие на страже. Сам никуда не дёрнусь из мягких угловгде-нибудь завалиться, спать и грезить городом Солнца.