Миша сидел малость напряженный, словно ожидая от процедуры то ли подвоха, то ли скорого чуда. Не дождавшись, съехал в воду по шейку, тоже попробовал закайфовать:
А в натурехорошо.
Дембельский чуб его сомлел, опал на потный лоб.
Кровь ходит, объяснял принцип Алик. Гля, удивленно задрал руку, уже красная клешня.
То бабки тебя застесняли, подзуживал Ян, по самые подмышки. На сель надо было. Хлеще б кровь забегала.
Всё тебе не так, Позгаль.
Не так, когда «только так» или «так точно», отвечал Ян.
Завалив голову набок, Алик скептически посмотрел на друга, хмыкнул:
Ян, только щас подумал, на гражданке-то чё решил?
В вопросе было больше иронии, чем интереса: смотрю, мол, на тебя дружище, ну и фрукткуда такому гражданканакувыркаешься.
Почти как «кем станешь, когда вырастешь?», с усмешкой заметил Позгалёв, а так, представь, и ощущаю, как в сопливом детстве правильные охламоны: ничего конкретного не выбирать, иначе сам себя заранее обворуешь.
Квадратная позгалевская грудина мерно вздымалась, и квадратный подбородокс ней вместе. Сейчас капитан был похож на куб. Скруглённый, прикинувшийся шаром, но всё же куб. Отец, вспомнил Никита, тоже квадратноскулый, но весь бескомпромиссно- острый: челюсти, нос Этотдругой, вроде хитрой скрученной гайки: не свернешь меня, не подвинешь. Отецчасто чужой, этот
Гляди, обломает свобода, Алик не унимался.
Жабрам вода не помеха. Закон Бойля-Мариотта. Обломает тех, для кого свободаконечная точка.
Это как?
Это когда не запятая. Это как торт кушать с утра и до вечера
А ты, значит, по кусочкам, через запятую, будешь.
Ничего не исключаю, могу сорваться и мордой в торт. Чё, спрашиваешь, делать буду? Смотри туда, товарищ мичман, указывал Ян на вытянутые арочные окна, в которых стояла плотная синь дня, обрезанная понизу каймой барашковых крон, с сопливых лет такого неба не видел. Тогдада, было, потом делось куда-тошлёп! и крышка сверху, привет, кастрюлькины дети!
В прищуре его, обычно нагло-весёлом, сейчас заплелось что-то сложное: и сожаление, и ностальгия с искристо-сухой ветреной грустью, какой он цедит порой морскую даль.
Небо как небо, отмахнулся рачьей клешнёй Мурзянов.
Другое, не нарушая своего задумчивого оцепенения, произнес каптри. И уже через секунду, словно стряхнувшись, к соседским корытам:
Эй, парни, или тоже безглазые, скажите слепоте куриной
Это смотря с чем сравнивать. Ну да, у нас в Калязине побледнее, хотя тоже ничего бывает небо, особенно летом вздыхая, заметил Миша.
Понятноюг, тут всё сочней, высказался Никита.
И эти туда же. Глаза разуйте. Юг, не юг. Ладно, цвет Течёт небо. Время по нему ползёт. Раньше мёртво стояло, сейчас поползло. Год, двавообще полетит, увидите. Дурак только будет загадывать, как под таким небом ходить. Любой пробор сделайразворошит, будете ныть потом: я на бочок уложил, а мне перекособочило. И не поймешь, что по тебе перекособочилов самый раз.
Тебе чего волноватьсяканадка и канадка, смеялся Мурзянов.
Вот и не волнуюсь, пусть хоть стешет маковку, под крышкой упрел.
Никита вгляделся в голубеющие полукружья пристальней, пытаясь уловить сокрытое движение времени, но не увидел ни черта.
Синь по-прежнему недвижимо висела, течь не думала, а шустро мелькающие птички будто посмеивались над ее царственной неподвижностью.
Как хочешь Ян, а птички быстрей, возразил Растёбин.
Чё ему птички, справа налево шныряющие; у времени другой ход, перегнувшись через бортик, Позгалёв приблизил к Растёбину красное, с устрашающе-весёлыми глазами лицо, оно на тебя ползёт чух-чухпотому и не видишь.
Отпрянул с тяжеловесной плавностью, взволновав зеленоватую воду.
Короче, лысому больше сероводороду не наливать! рассмеялся Алик.
Нет уж, ещё и грязей попробую. Женщины! проревел Позгалёв. Кондиция! Сделайте уже свое грязное дело!
Предложение капитана сменить процедуру Никиту не обрадовало: то ли коварный сероводород виной, то ли эротические воспоминанияниз живота здорово отвердел. Резиновые щелчки шлёпок не заставили себя ждать. Из марева проступили дебелые ванщицы, застыли, свирепо подбоченившись, тесаков им только не хватало, потому как пациенты уже и вправду дошли до кондиции, напоминая готовые к разделке багровые туши.
Чего шумим?
Пора небось.
Скажу, когда пора, ишь, нетерпеливые. Гнёшься тут в выходной, ещё подгоняют.
Главная шагнула к ближнему корыту с Никитиным дозревшим мясом, точным движением руки поймала шейную вену.
Бузят Будете бузитья тут никого не держу, проворчала, цепко держа пульс.
Кто бузит? Никто не бузит. Хорошо нам от огненной воды, радовался жизни провокатор Позгалёв.
Вот и не ерепеньтесь, если хорошо, забрала руку с Никитиной шеи.
А мне пощупать? не унимался Ян.
Лысый, дождешьсяпощупаю, в лоснящейся от пота строгой улыбке читалась материнская решимость урезонить неуёмного сына.
Ты, что ль, больше всех грязей хотел?
Ага.
Последним будешь. Тыпервым, и, взъерошив растёбинскую макушку, скомандовала:
Вставай, пошли, хорош тебе, в космонавты не годишься.
Куда?
На грязи, куда
Я б полежал ещё
Поднимайся, поднимайся, попросила добродушно, но твердо, пульс свой знаешь? Мне тут ваши обмороки не нужны. Давай. Силком тащить?
А в паху, как назло, до ломоты аж. Никита сел, почти сложился, чтоб сверху не видела. Прикусил губу, дабы болью отвлечь, запутать проклятый стояк. Не помогло.
Ну, сколько ждать-то?
Толмач, не задерживай пожилых больных людей, подсмеивались разом лысый, смоляной и вихрастый, словно предвкушая близкое веселье по случаю его позора.
Да не хочу я если!
Хочу, не хочу! А ну, марш! гаркнула так, что его руки непроизвольно отжались от бортов, и Никита торпедой выломился из сероводорода. Обваренный позором, скрючившись, дернул к ширмам, под дружный смех и возгласы:
Во, гигант!
Гляди-ка, точно, нет простатита!
Излечился! Аж дымится!
Так вот, его в итоге подловили в том туалете. Ниточка сладко вилась, но оборвалась. И плеск был вроде ничего в тот деньсеребряно-задумчивые нити. И тишинасильная, молодая, гнавшая парализующий ток через стенку и как бы сама от себя цепенеющая. Ещё только занося ногу на пьедестал унитаза, он уже нарисовал и лунную белизну кожи, и колыхающуюся грудь с сосками. Вот если бы жена лейтенанта Павловасамая красивая в общаге. К тому моменту он пересмотрел многих; с нейникак не везло. Изнемогая, пристроил, наконец, гляделки к стеклу, но увидал совсем не павловскую женучерные в пушистом обводе густых ресниц глаза отцовского подчиненноголейтенанта Назарьянца. Не попади нога в толчок, Никита успел бы смотаться. Но он с перепугу оступился, промазал, лягнул дыру, тут же крепко встрял, и, пока вытаскивал из унитаза ногу, Назарьянц уже курочил, рвал дверь туалета.
Стрельнул шуруп; вжикнув рядом с ухом, клюнул стену. Дверь провалилась в темь, и шерстяной лейтенант с недоуменно-звероватыми маслинами глаз застыл, как вкопанный. Никита вжался в угол, бросив попытки вытащить ногу; смывная цепь легла косицей на грудь. А лейтенант весь как-то обмяк, напружиненные к рывку ноги досадливо расхлипли: узнал его, и сам был не рад. Белки, отороченные кавказской хвоей ресниц, рябились от частого смаргивания. Отвести душу летел, а тут Ладно сопляккомандирский сопляк.
Эй, ара, чё случилось? подался через порог, сочувственно и немного насмешливо кивнул на унитаз с воткнутой ногой. Э-э-э, такой большой в такую маленькую Вряд ли пролезешь. Попал, ара, да?
Минут пять Никита сидел за ширмой, решалвернуться, нет? Предательский стояк, словно поняв, что своё дело сделал, смилостивился. Эти трое разменяли смешки на чавканье водывыгружались из ванн, шлёпая к грязевым корытам.
Он влез в шорты, майку кинул на плечо, пошёл оттуда.
Давайте, делайте своё грязное дело, пыхтел удовлетворённо Позгалёв.
Куда с подводной лодки?! засёк Никиту Алик.