А на первой морской практике под парусамидо форта Шанец и обратно, захватило, сразу и сильно, особой страстью к морю, знакомой, в основном, подводникам. Когда в кайф не просто пощекотать килем гладь, а хочется чуток большеговзломать её грубо, по-мужски: обладать, так обладать.
А до нахимовкинедолгое детство в Запорожье. Быстрое, как днепровская водичка на порогах-перекатах, ослепительно-солнечное, испятнанное бликами нехитрого мальчишеского счастья. С набегами на хортицкие сады, с ловлей всего, что в днепровских водах плавает, с ночными кострами в степных ковылях и гарцеванием перед орущим паровозомна спор.
Так ты с югов? Нос, смотрю, оттуда, «Солнцедар» совсем развязал Никитин язык.
Это я к специальному лору сходилпервый бой, второй раунд. Лечит курносость на раз. Какие там юга. Со станции Мгаперрон под Ленинградом на сто домов. В Сечь нас отец привез. Папаша был гулевойесть мне в кого, ну и загулял с какой-то казачкой. Я там шесть классов, прежде чем обратно с матерью в Ленинград.
И точно, увидел Никита, русацкий нос, перебитый не южной кровью, а чьим-то крепким кулаком.
Мга название странное.
Мга пала, лист побила. Помрачение воздуха, сырой туман. А по мне таксамое солнечное место на земле! Ладно, давай, пока не видит.
Может, потом?
Давай, давай
Ян ухватил бутылку, сделал глоток. Глаза то на шухере, то весело посматривают, как сестрички Алика раскупоривают: медали-присоскидолой и, лёгкого, под руки. И он плывёт в вершке от поланевесомый, перекачанный кислородом, счастливый. Плывёт мимо Катерины, снаряжающей барокамеру для следующего погружения. Катя суетится, перекинув провода-снасти через плечо, наклоняется сочно и вдруг некстати, в тот самый момент, когда кадык Позгалёва заходится, что поплавок, в отчаянной винной поклёвке, поворачивает голову.
Ну, всё! Галя, зови Лебедева!
Пока Галя бегает, они сидят притихшие, как напроказившие пацаны. Потом становится немного смешно за себя таких, и все трое, не сговариваясь, опять мусолят бутылку. Им уже до лампочки молнии Катерины, которая что-то гневно отписывает за столом, аж бумага под ручкой визжит.
Приходит Лебедевруки важно за спину, овальный, как канцелярская скрепка. Слушает Катерину, соскальзывающую по ходу в служебный психоз. Сделав своему носу традиционную нежную саечку, коротко спрашивает сестру:
Показатели снимаем?
А толку? Датые ж!
Не наша забота.
А завтра они опять с бутылкой и что?
Зачем всё это? кивает майор притворно-непонимающе на клубки проводов, тренажёры, чтобы фиксировать? Вот и фиксируйте. Здоровьеих, пусть думают. Не наша забота.
Логично, не подкопаться: «не наша», «фиксируем»; и ресницы Катеринины хлопают уже не столь часто, а гневный румянец на щеках шустро остывает. Слушая эту «профессиональную» беседу, Позгалёв смотрит на Лебедева со знакомым осовевшим изумлением. Потом заступает усталая отстранённость, тоска. Ян нервно гладит свою лысину, тут же убирает руку, словно вспомнив, что ерошить там нечего. Вид у него какой-то резко сдавший, примороченный, будто в секунду догнало похмельное возмездие предыдущих неправедных дней. Рядом, в контрастнасосавшийся кислорода Мурзянов: свеж и благостен, что со сна младенец.
Ну, как «Солнцедар»? мерцает Лебедев задушевно.
Хоть бы морщинка какая фальши, думает, глядя на него, Никита, нет, так задушевно плохой человек не может улыбаться.
Сонные капли твой «Солнцедар», майор. Одна радостьдармовщинка, Позгалёв, демонстративно зевая, встаёт, набрасывает на плечи полотенце. Растёбин с Мурзяновым, замешкавшись, ковыляют за ним следом.
Не забудьте, в дваМацеста. Машина будет у выхода.
Если не проспим, майор, Позгалёв зло толкает дверь.
Свидание
Не, парни, хотитеезжайте. А я умаялся. На массу, сообщил Позгалёв во флигеле. И вообще, я так понялкультпоходы по желанию, или он нам ещё досуг графить будет? Мне сегодня грязелеченияво, хватило. Укусит вдруг вожжатогда и подгоняй уаз.
Никите было тоже не до сероводорода. Едва пришли, заправил кассету. Аппарат, правда, тут же её выплюнул. Ещё раз на «плэй», придерживая крышку пальцем: вот рухлядь Лебедь подсунул. Ис ходу- знакомый гипноз. Алик отложил рыться в своей сумке, вытянулся, как чуткий суслик. Даже наладившийся прикорнуть Ян лениво глянул в телевизор: что там ещё такое? Ну, и тут Ван Дамм залетал по экрану, наказывая злодеев поперечным и продольным шпагатом. Не впервой, и всё равно: Никиту затянуло как в воронку. Подводников тоже потащило: глаза на линзу, как зайцы на автобус ночью. Вера с обедом пришла. Какой там обед, ложка мимо рта«Кровавый спорт» вкусней. До грязей в тот день не добрались. Уазик сигналил-сигналилустал. Водитель к ним наверх поленился, затарахтел обратно. А онифильм за фильмом, до самой темноты. И к восторгу у Никиты добавкой гордость: и чем я не режиссер, если сам заправляю кассету, жму кнопки, короче, делаю им кино. На фильме пятом в глазах Позгалёва просквозила знакомая кислая тоска: не грязи, так Голливуд, всё одно: живём по лебедевскому уставу.
Пока, держась за животы, они с Аликом хохотали над Эдди Мёрфи, Ян сходил вниз«подышать». Вернулся с табачным запахом и с новостью.
Штабной, а к тебе гости.
Ко мне?
Не хочешьготов заместо. Вот ты локти-то обкусаешь.
Какие еще гости?
Выдь, увидишь.
Кружа по лестничному винту, Никита лихорадочно гадал. Кроме месяца и звёздной лузгина тёмном крыльце никого, лишь сквозь драку ветвейкроткий трепет воды и малосильный шум волн, вроде того, как усталый дворник тащит метлой ворох лиственных сухарей. Снова идиотские приколы?
Никита развернулся было обратно, чтоб шутнику, наконец, всё о нём сказать. Со стороны пляжной тропинки, чуть левейшорох.
Привет!
Разгребая лиственный мрак, появилась Даша. Очаровательно растрёпанная, в руках какая-то коряга, прямо одеревенелая молния. Джинсовые с бахромой бриджи, волосы и майка странной фосфорной светимостито ли из-за молнии в руках, то ли из-за обильного сегодня млечного электричества. Повертела хвастливо палкой в небе, норовя разворошить звёздный осинник, не меньше.
Классная, правда? Ошкуритьи морилкой.
Похожа на молнию.
Лиана-душитель. Точнее, тут их парочка. Сухие старички. Гляди, как сплелись. Красота, да? Смотрю, нет вас. Народ скучает.
Вон теперь наши хоромы, Никита кивнул на флигель.
Лысый ваш сказал. С новосельем.
Ага. Домашний арест, конец курорту.
Павел Владимирович у нас такой
Кто?
Лебедев.
Надо же, у него и имя есть.
Даже отчество. Очень принципиальный, улыбнулась ехидно.
В смысле?
Поди, сдал уже ваш номер.
Кому это он мог сдать?
Трёхместкивещь прибыльная, а дикарей тут хватает.
Да ну Серьезно?
А то ему впервой. Ну что, вытащить тебя из-под ареста? Можно до Хосты прогуляться. На свидание тебя приглашаю. И не смей девушке отказыватьиспепелю, тряханула своей молнией, грозно улыбнувшись.
Можешь одним взглядом хоть кого в пепелжелал проговорить Никита, но, сметённый её натиском, онемел. За что вдруг такое внимание? Когда это красота умела снисходить? И откуда она в курсе про лебедевские делишки?
Сверху запустившаяся танцплощадка окатила простуженным голосом Челентано, и Даша предложила идти в обход «Звезды». Это был тайный чернотроп, пробитый в дебрях местными несовершеннолетними партизанами«у которых вы, между прочим, море украли»- с укоризной заметила Даша. Над ними, сигая через дырявый шатёр листвы, бежал месяц. Спотыкался, вспарывал покров, и бледная хлопковая кожа Даши осеняла зеленоватую тьму пламенеющим силуэтом. Пошёл тяжёлый подъём, и силуэт стал нестерпимо пламенеющ. Никита хотел было протянуть ей руку, просто в качестве подмоги, но его бы, наверное, обожгло, коротнуло. Он боялся, месяц спотыкался, а девушка чувствовала его боязнь и занималась провокациями:
Догоняй! Не укушу!
Месяц исправно вламывался сверху; Никита, обожжённый её хлопковой кожей, желанием и своими страхами, натужно отшучивался. В ответ провокаторша хихикала, торя винторогой шашкой заросли.