Я знаю, о чем говорю, поскольку однажды чуть было не купил дом в Идре лишь по той причине, что на участке имелся ветхий сельский туалет, который, как утверждалось, когда-то принадлежал Эсайасу Тегнеру.
Объекты природы нельзя в той же степени отнести к фетишам, в частности потому, что их редко можно купить за деньги. Кроме того, их происхождение почти никогда не связано с культурой. Какой-нибудь жук, которого поймал и наколол на булавку, определив его вид, например, Чарльз Дарвин, был бы прекрасным фетиш-лекарством от депрессий, но вероятность раздобыть такого крайне мала. Правда, у меня есть чучело павлина, история которого, с именами владельцев и прочим, известна начиная с XIX векавремени жизни птицы, и его запросто мог бы купить любой дошедший до отчаяния человек, но у современных собирателей объектов природы принято ловить животных самим. Это нечто иное, нежели торговля произведениями искусства.
Я убежден, что фрейдисты вообще имеют слишком расплывчатое представление о страстях, выражающихся, например, в охоте на мух. Они чересчур замыкаются в своих пошловатых стандартных трактовках человеческого поведения; так, уже упомянутому Мюнстербергеру удается сделать вывод, что среднестатистический коллекционер представляет собой некий «анальный тип», который, если я все правильно понял, начинает заниматься собирательством потому, что ему в детстве не позволяли достаточно долго играть с собственными какашками. Поразительно. Пожалуй, даже моего доброго друга поэта-сюрреалиста едва ли можно подвести под это определение.
С ним я иногда сталкиваюсь на собраниях Энтомологического общества. Личность он, несомненно, странноватая, но не хуже остальных. Мне он безумно симпатичен, отчасти потому, что на фоне его последовательно непостижимых стихов мои собственные книги могут казаться чудом ясности и стройности, а отчасти потому, что он, параллельно с сочинительством, удерживает позицию главного знатока Северной Европы в области мест распространения и повадок навозных жуков. Несколько лет назад он приезжал к нам на остров и собирал жуков. Фрейдисты пришли бы в экстаз, если бы увидели, как мы бродили по пастбищам, ковыряясь в овечьем помете, или со знанием дела склонялись над несвежим лошадиным дерьмом. Нет, им этого не понять.
Но я все-таки нахожу нужным упомянуть Вернера Мюнстербергера, поскольку не все его рассуждения ошибочны. Напротив, я полагаю, что он, как это ни ужасно, попадает в точку, когда в книге о психологии собирательства пишет, что общим для большинства коллекционеров является более или менее ярко выраженный нарциссизм. Ну что тут скажешь? Мюстербер-гер заслуживает нашего внимания хотя бы потому, что он подкрепляет рассуждение одним из своих наиболее интересных примеровтрогательной маленькой историей о человеке, принадлежащем к весьма необычной категории: «one-object collector».
Это когда человек коллекционирует один-единственный предмет.
Естественно напрашивается возражение: может ли одна вещица составлять коллекцию? Однако перед нами особый случай, поскольку мужчина демонстрирует многие из трагикомических черт, присущих маниакальному собирателю. Он постоянно охотится за лучшим, более качественным экземпляром и, найдя искомую вещь, немедленно избавляется от старой. Один-единственный предмет, не больше и не меньше. И движет мужчиной навязчивое, жгучее желание оказаться на виду и получить всеобщее признание за изысканный вкус и многие знания. Гордость его коллекциион сам; и vice versa; рафинированный нарциссический тип собирателя.
Возможно, для коллекционера произведений искусств, имеющего маленькую квартиру, это и выход. Но коллекционировать одну муху? Думаю, нет.
В таком случае это должна быть нарциссовая муха, Merodon eguestris. Очень многообразный вид, примерно как «Адам» и «Ева» среди орхидей, но с еще большим количеством расцветок. Кроме того, относится к журчалкам, которые настолько своеобразно жужжат, что их можно узнать с завязанными глазами, а это доставляет особенно приятные ощущения.
Не то чтобы я постоянно разгуливал вокруг с повязкой на глазах, но иногда случается, что мне необходимо дать отдых напряженно нацеленному на мух взгляду и немного посмотреть на облака или прикрыть глаза, лежа навзничь на поросших травой и мхом камнях, и узнать во время такой летней дремоты интенсивный, исключительно своеобразный звук быстро пролетающей нарциссовой мухи приятнопо той простой причине, что знания всегда радуют.
Я это умею. О мухах на нашем острове больше меня не знает никто. Вычленить их жужжаниевсе равно что увидеть знакомого или друга в толпе на железнодорожном перроне. Друга, который вечером в конце мая, когда воздух абсолютно неподвижен, между делом рассказывает, как тоскуют по красоте и благоуханию давно умершие люди.
Еще в Средние века в нашей стране встречались люди, которые были достаточно удачливы и богаты, чтобы импортировать луковицы нарциссов из далеких южных государств. С тех пор на садовых участках и в парках во многих уголках Швеции зацвели Narcissus poeticusпоэтические нарциссы и другие луковичные растения, как красивых, так и неприглядных оттенков, но нарциссовые мухи появились у нас, как ни странно, только в 1910-х годах. Самым первым обнаружил их под Хельсингборгом никому не известный на тот момент школьный учитель по имени Оскар Рингдаль. Он возвестил миру о своей находке маленькой заметкой в журнале «Энтомологический вестник», и произошло это в 1911 году. Ему было двадцать шесть лет. Остальноеуже история, для специалистов.
Оскар Рингдаль стал большим человеком, легендой по имени Рингдаль-Мухолов.
В юношестве он начал собирать жуков и бабочек и занимался этим столь самозабвенно, что однажды, ползя за красивым жуком, вынырнул прямо под скамейкой, где целовалась влюбленная парочка. Но вскоре ему показалось, что мухи интереснее других насекомых, возможно потому, что о них тогда писали очень мало. У него имелась только книга 1866 года о природе и населении Финляндии, где было кое-что о мухах. Потом он прочел работу Цеттерстедта на латыни. Изучив эти старые книги, он пустился на поиски мух, растянувшиеся на целую жизнь.
Для краткой биографии совсем неплохо. Цитата взята из еженедельника «Идун» за 1944 год и может считаться своего рода доказательством известности Рингдаля. В репортаже фигурирует даже его жена Анна, явно понимающая женщина. «Оскар так оживляется весной, когда начинают жужжать мухи. Он сразу забывает обо всех зимних болячках,говорит фру Ринг-даль, а ее супруг смеется». Уже тогда (а жил он долго) его собрание насчитывало чуть более шестидесяти тысяч мух.
Личинки нарциссовых мух живут прямо в луковицах, под землей, и, по всей видимости, в начале своего укоренения в Швеции прибыли из Голландии невольными «зайцами» вместе с какой-нибудь партией луковиц. Точно, конечно, никто не знает, но я предполагаю, что дело обстояло именно так. Косвенным доказательством можно считать то, что известный знаток мух Верролл в написанной более ста лет назад книге рассказывает, как он 8 июня 1869 года поймал самые первые английские экземпляры этого вида в Денмарк Хилл, на юге Лондона, в саду у брата, который ежегодно закупал огромное количество голландских луковиц нарциссов.
Теперь нарциссовые мухи не редкость как в Англии, так и у нас, несмотря на то что видам семейства журчалок из рода Merodon на самом деле место в жарком климате Средиземноморья. Но теперь они чувствуют себя как дома и здесь. Пусть они когда-то давным-давно и прибыли с юга как чужестранцы, теперь они обладают таким же правом проживания, как и все остальные. Такова моя политическая позиция. Довольно безопасная, надо сказать, но это связано с тем, что политика в области мух никогда не выходит на передний план общественных баталий. Не знаю почему. Испанские улитки, норки, кабаны, бакланы, да мало ли кто еще, непрерывно привлекают внимание множества ксенофобов-популистов и всевозможных горлопанов, а мухи никого не волнуют. Даже трусы не составляют мне компанию. Но все же это политика. И в отношении мух я либерал и ратую за отсутствие всяких правил переходного периода для включения их в нашу фауну. Пусть себе прилетают. С местом у нас хорошо.
Вопрос о чужеземных видах довольно сложен и деликатен. Я не собираюсь в него углубляться. Отмечу только, что весьма желательно, чтобы ловец мух проявлял именно снисходительность по отношению к чужестранцам, поскольку он, в буквальном смысле слова, пребывает на пограничной территории между культурой и природой, в микромире, который подвержен чистым случайностям и постоянному вмешательству извне. Все непрерывно меняется. Меня тянет к садам и лугам, вернее к тому, что от них осталось. Для меня они более дикие и богатые, чем безлюдная природа, более интересныеименно такими являются пастбища, аллеи, кладбища, обочины дорог, а в лесунеприступные ряды линий электропередачи. Там есть мухи! Первозданная природа, разумеется, обладает своими достоинствами, но она редко может сравниться с землями, где прошелся человек.