Тебе не нравится?переспросила она.
Может получиться забавно,пробормотал он.
Ещё как!сбрасывая с себя столу и возбуждаясь, прошептала Агриппина.И мы примем участие в этой вакханалии! Меня даже пробирает озноб, когда я думаю об этом.
Она и впрямь задрожала, постанывая и покусывая его в плечо.
Это будет лучший пир в нашем дворце, и все цари мира позавидуют тебе! Ты выйдешь в костюме Юпитера, а я Юноны, и мы затмим всех!
Да ты самая подлая и пакостная шлюха из всех шлюх в мире!радостно захихикал Сапожок, набрасываясь на неё.
6
Клавдий и его супруга на праздник сатурналий, устроенный Сапожком, не явились. Ценитель и знаток этрусских древностей и не собирался идти на гнусное зрелище. Он не осуждал стремление женщин к свободе любви. Платон говорил: «Имя честной женщины должно быть заперто в стенах дома». Греческие матроны, хранящие верность лишь одному мужу, не могли посещать театры и цирки, а выходя на улицу, закрывали лица покрывалом. Мужьям же было позволено всё. Точно так же, как и гетерам. Последние жили в богатых домах, имели дорогие наряды, вкушали вино вместе с мужчинами, могли вести любые речи и сами выбирали себе любовников. Разница весьма существенная. Никому не хотелось скучать в четырёх стенах и дожидаться мужа, который являлся за полночь, пьяный и если не от гетеры, то от какой-нибудь дешёвой шлюшки, каковые продавали себя за глоток вина. Греки кое-что понимали в нравственности и пытались бороться с развратом. Солон даже издал закон, который лишал сводников жизни, но и эта устрашающая кара не помогла. Римские женщины в короткое время добились большего, но превращать любовные утехи в публичное зрелищедо такого ещё никто не доходил.
Солон прав, когда говорит, что, удовлетворяя свою страсть, женщина забывает о последствиях,философски вещал Клавдий, доказывая великую пагубность затеи Сапожка.Она не думает о главном: о детях, о тех глубоких травмах, которые наносит своими развратными поступками их тонкой и ранимой душе. Так поступила моя мать, отказавшись от меня, и я чуть не умер. Бабка спасла меня. Я думаю сейчас о малыше Нероне, которого пестует твоя мать и который тебя называет мамойтак нежная душа его откликается на твою ласку, в то время как его истинная родительница только тем и занимается, что лежит с раздвинутыми ногами.Внук Ливии шумно задышал, вытащил платок, с трудом справляясь с волнением и слезами.Разве это не ужасно? И потому умный государь не должен способствовать распространению таких дурных наклонностей!
Мессалина, не слушавшая мужа и ждавшая служанку, которую она послала посмотреть гнусное зрелище, чтобы потом та пересказала ей весь его ход в подробностях, весьма удивилась хлюпанью носа и слезам супруга.
Тебя, кажется, продуло,сообразила она,а всё из-за того, что твоё кресло стоит у окна. И дрова в камине горят плохо.
Клавдий бросил на жену недоумённый взгляд, но потом решил, что истинная скромность и благородство заставили её перевести разговор на другую тему.
Я прикажу истопнику прочистить дымоход,с нежностью проговорил Клавдий.Ты не жалеешь, что не пошла смотреть это...Он запнулся и покраснел.
Нет, мне так покойно и хорошо с тобой,невинно проворковала Мессалина.Особенно когда ты работаешь в кабинете и шелестишь папирусом. Мурашки пробегают по спине.
Тогда я пойду ещё немного поработаю!обрадовался Клавдий.
«Она святая! Боги вознаградили меня за мои страдания! Завтра же отошлю в храмы Весты и Юноны по сто сестерциев,подумал Клавдий, направляясь в кабинет к своим книгам, хотя раньше не очень-то верил, будто бы от богов что-то зависит в человеческой жизни.Случилось чудо, что бы там ни говорили мудрецы о звёздах, мироздании и числах. Этой голубке хорошо здесь, со мной, а не там, где вместилище разврата, хотя Валерия не лишена тяги к сладострастию и в постели не стыдится буйства плоти. Разве это не чудо?..»
Если бы Клавдий только знал, как его жёнушке хочется выскочить и припасть хотя бы глазами к этим сочным картинам плотских безумств! Но, напуганная угрозами Калигулы, она боялась выйти из спальни, куда доносились дикие женские вопли, стоны и накатывающий волной рёв зрителей. Мессалина вздрагивала, вытягивала шею, словно таким образом могла заглянуть туда, где царствовали тело и страсть, две стихии, которым она поклонялась, но её муж не понимал этого. Он восхищался пленительными силлогизмами Сократа и Платона, тонкостью и глубиной их изречений, мог смеяться до слёз над остротами Диогена и Сенеки, прослезиться от речей Цезаря или Цицерона, но совершенно не разбирался в науке любви, считая, что тело человеку необходимо лишь в качестве оболочки, нечто вроде плаща или туники, чтоб охранять важные внутренние органы, а вовсе не для наслаждений. Он даже пытался убедить в этом Валерию, но в глубине души она смеялась над ним.
Это была пытка: недвижно лежать на кровати, смотреть на дверь и прислушиваться к малейшим шорохам в коридоре. Время тянулось так медленно, что хотелось пнуть его ногой, дабы оно хоть раз в жизни поторопилось.
Если эта негодная Рубрия не выдержала и, забыв обо всём, бросилась в объятия преторианцев, я её высеку до кровавых рубцов!взорвавшись, выкрикнула Валерия и, упав на колени, зарыдала, словно её приговорили к смерти и через минуту она должна умереть.
...Сардак полулежал на ворсистом ковре в доме Макрона, поджидая, когда хозяин совершит омовение и выйдет к нему. Сульпиция предложила почётное ложе у стола, который вмиг был уставлен вином и яствами, но тайный палач ни к чему не притронулся. Еда уже пахла смертью.
Сардак не любил такие приказы императора. Они красиво звучали: «Государь приказывает тебе, Квинт Невий Макрон, свести в течение трёх дней счёты с жизнью». Эти приказы как бы не оскорбляли нежных чувств высоких лиц, но не со всеми удавалось договориться тихо и мирно. Попадались и такие, кто сбегал на второй день, и потом приходилось их отыскивать в Египте или в Азии, но малодушных было немного. Для патрициев тень позора была страшнее смерти. И всё же кто знает, как воспримет сей приказ префект. Ответственность же на нём, Сардаке.
Я не ждал тебя в это время, Сардак! Служанки только начали мыть меня, и я не решился их прерывать,с еле заметной усмешкой проговорил Квинт Невий, сразу заметив, что еда не тронута.
Наш правитель решил остановить бурное течение твоей жизни, он не требует суда, желая, чтобы ты сам этим распорядился. А я послан известить тебя о том,тягучим голосом объявил Сардак.
Я свободный гражданин империи, и никто без суда не смеет лишать меня жизни, даже император!возмущённо парировал начальник гвардии.
Сардак заранее знал, что заставить Макрона покончить с собой будет непросто. Жизнелюбец, сладострастник, в свои пятьдесят выглядевший на сорок, а то и меньше, обладавший недюжинным здоровьем, гвардеец, которому была уготована долгая жизнь, вдруг должен был внезапно оборвать её в расцвете сил, находясь на вершине чиновничьей лестницы. Даже если начальник гвардии до корней волос оставался бы предан властителю, его природная суть всё равно бы взбунтовалась против такого насилия.
Свободные граждане не душат подушками своих больных императоров,заметил Сардак, не глядя на префекта.Разве тебе мало этой вины?
Начальник гвардии вздрогнул. Он давно не думал о Тиберии, чья смерть была заказана ему правителем.
Я знаю, ты скажешь, что наш император приказал тебе это сделать,монотонно продолжал главный таинник,но я спрашивал его, и он сказал, что Тиберий ещё раньше объявил его наследником и поэтому ему незачем было желать этой смерти. Эти слова уже зафиксированы судьями, и твоё утверждение силы иметь не будет. Если хочешь быть приговорённым по суду, то прежде подумай о родственниках, о том позоре, какой падёт на их головы, а кроме того, они лишатся всего. Разве это будет справедливо? Если сегодня ты не последуешь моему совету, завтра я возьму тебя под стражу и предам суду. Судить будет сам император, приговор тебе известен, последствия тоже. Не испытывай судьбу, Квинт!тяжело вздохнул Сардак.
У вас нет доказательств, что это сделал я!выкрикнул Макрон.
У меня есть даже свидетель,лениво солгал главный таинник, понимая, что в таком состоянии префект всему поверит.Впрочем, Калигула его и слушать не будет. Он скажет: виновен, и всё будет кончено. Детей лишат крова, они проклянут тебя. Зачем тебе это?