Наваждение настолько опустошило Огюста, что весь следующий день он провалялся в постели. Прожорливой саранчой вокруг него роились неясные смутные образы, но сколько он ни старался, так и не понял ни что они означают, ни откуда взялись. Изнемогая от бесплодной борьбы с призраками, он бежал от них на улицу, надеясь затеряться в людской толпе. Смеркалось. Он не сразу вспомнил, как и почему оказался в этом городе. Да и в каком в «этом»?
На окраине он набрел на труппу бродячих акробатов, из тех, что кочуют из города в город, коротая ночи под открытым небом. Отчаянно заколотилось сердце. Рванувшись к ближайшему из фургонов, стоявших в подобии круга, Огюст нерешительно занес ногу над невысокой ступенькой. Вдруг послышалось негромкое ржание, и в затылок ему ткнулась теплая лошадиная морда. Клоуна охватило то самое, давно забытое ощущение счастья. Охнув, он обхватил животное за шею, словно встретил старого друга, которого уже не чаял увидеть.
Дверь отворилась. Раздался приглушенный женский возглас. От неожиданности Огюст отпрянул от деревянной лесенки:
Не бойтесь, это всего лишь я, Огюст.
Огюст? Не знаю никакого Огюста.
Простите великодушно, пробормотал он извиняющимся тоном. Я сейчас уйду.
Он попятился, но неожиданный оклик заставил его застыть на месте.
Куда же ты? Огюст, вернись!
Он медленно повернулся, губы задрожали в робкой улыбке. Женщина птицей метнулась ему навстречу. Огюст в панике хотел убежать, но не успел. Теплые руки обвились вокруг шеи.
Это ты? Неужели это ты? Подумать только, а я и не признала тебя!
Огюст не поверил своим ушам. С тех пор как он оставил цирк, его впервые кто-то узнал. Женщина покрывала его лицо торопливыми поцелуями.
Простите, нельзя ли попросить у вас немного сахара? Он осторожно высвободился из ее объятий.
Сахара?!
Да, для лошади.
Женщина скрылась за порогом. Огюст в растерянности топтался на шатких ступеньках. Лошадь доверчиво тыкалась в него мягкими губами Из-за деревьев, неровно подрагивая, выползла луна. На него снизошел удивительный покой, он впал в какое-то странное полузабытье.
Хозяйка кибитки спрыгнула на землю, задев широким подолом юбки его плечо.
Мы думали, ты умер, сказала она, садясь на траву возле его ног. Конечно, сначала мы искали тебя, спохватившись, добавила она, протягивая сахар, а потом
Огюст молча слушал, а женщина все говорила и говорила. Ее слова доходили до него как сквозь туман. Он боялся шевельнуться, чтобы не спугнуть давно забытое ощущение покоя. Шершавый язык лизнул ладонь. Огюсту казалось, что он стоит на грани, по одну сторону которой свисает лестница в небо, а по другуюбушует восторженно неистовый зал.
Огюст даже не вспомнил о нехитрых своих пожитках, брошенных в гостинице. Лежа у костра в волшебном круге кибиток, он вглядывался в пронзительный холод лунного неба. Решение пришло само. Он пойдет за труппой, куда бы она ни направлялась. За свое инкогнито он был спокоенциркачи умеют хранить чужие тайны.
Огюст помогал ставить шатры, растягивать канаты, раскатывать ковровые дорожки. Поил лошадей, ухаживал за животными, хватался за любую работу. У него не было ни одной свободной минуты, и он был счастлив. Жизнь обрела смысл. Он упивался неведомой прежде роскошью быть зрителем. Его восхищала бесшабашная удаль наездников. Он заново открывал для себя безмолвную речь пантомимы, задевавшую потаенные струны его души. Огюст шалел от своей неожиданной свободысвободы от необходимости гримироваться, кривляться, раскланиваться. С наслаждением вдыхая запах опилок, он упивался незамысловатой обыденностью своей новой жизни. Он больше не выходил по вечерам на манеж, но, как и прежде, продолжал жить цирком. И что он так цеплялся за свой дар? Огюст больше не срывал аплодисментов, его никто не узнавалзрительская память коротка, любовь недолговечна; но он получал нечто несравненно большее, более надежное, что ли Улыбки. Так улыбаются случайным прохожим. Огюст радовался им, как радуется бездомный бродяга, подбрасывая на ладони насыпанную щедрым гулякой горсть медяков. Их звон подчас приятнее глухого шелеста хрустких купюр.
Эти улыбки отогревали его сердце. В благодарность Огюст готов был трудиться день и ночь не покладая рук. От него этого никто не требовал, просто он теперь так чувствовал. «À votre service», тихонько повторял он про себя. «À votre service», шептал он, заходя в зверинец. «À votre service», приветствовал кобылу, заходя в стойло, чтобы почистить денник. «À votre service», подмигивал тюленям, похлопывая мокрые черные блестящие спины. Выходя вечером из шатра на гудящих от усталости ногах, Огюст всматривался в темноту, будто пытаясь проникнуть сквозь невидимый занавес, милосердно избавивший его от искушения славой, и неслышно бормотал себе под нос: «À votre service, Grand Seigneur!»
Он никогда не испытывал такого покоя, никогда не жил в таком ладу с самим собой, не знал, что можно быть счастливым просто потому, что наступил новый день. Когда платили жалованье, Огюст брал все свои скудные сбережения и отправлялся в город. Бродил по маленьким магазинчикам, покупал подарки. Детям и животным. Себетолько табак.
Однажды заболел клоун Антуан. Кто-то на бегу крикнул об этом Огюсту, когда тот ставил заплаты на свои видавшие виды брюки. Не поднимая головы, он пробормотал какие-то сочувственные слова. И тут его словно током ударило. Вот оно! Наверняка его попросят заменить Антуана. Огюста бросило в жар. Соберись, приказал он себе, чтобы не ударить лицом в грязь, когда придет время принять решение
Он весь измаялся, ожидая, что за ним придут, ведь, кроме него, заменить заболевшего артиста было некем. Но никто не появился. Что же они медлят? Бывший клоун отложил свое рукоделие и вышел из каморки в надежде попасться кому-нибудь на глаза. Но увы! до него никому не было дела.
Не выдержав, он решил напомнить о себе сам. А почему нет? Он полон сил, энергии и с радостью выручит своих товарищей. Изобразить стол? Пожалуйста! Стул? Запросто! Лестницу? Нет проблем! Он ведь один из них Такой же, как они!
Послушайте, он ухватил за рукав пробегающего мимо директора труппы, я мог бы заменить Антуана сегодня вечером. Если хотите В-вот выпалил он на одном дыхании и, поколебавшись, добавил:Если, конечно, у вас нет на примете никого другого.
Спасибо, дружище, сам знаешь, что никого нет Так великодушно с твоей стороны
Вы мне не доверяете? в запальчивости воскликнул Огюст. Боитесь, что я потерял форму?
Ну что ты! Наоборот, это большая честь для нас
Но тогда почему?.. не унимался клоун, и тут он почувствовал, что невольно затронул какую-то щекотливую тему.
Мм, дело в то-о-ом растягивая слова, начал неохотно директор. Понимаешь, тут такое дело мы тут уже говорили. Тыкумир, тебя помнят. И если ты выйдешь вместо Антуана черт, ну что я мямлю, как рохля Да не стой ты столбом и не смотри на меня так! Как тебе объяснить нам бы не хотелось ворошить прошлое Понимаешь?
У Огюста защипало в глазах. Он схватил директора за руки и умоляюще посмотрел на него.
Только сегодня! Позвольте мне выйти сегодня! горячо заговорил он. Клянусь, я вас не подведу! Вы не пожалеете Я отработаю сколько скажете! Неделю, месяц, полгода! Я так давно мечтал об этом Прошу вас, не отказывайте мне
Огюст сидел перед зеркалом. Вернулась давняя привычка подолгу всматриваться в свое отражение перед тем, как начать гримироваться. Так ему было проще вживаться в роль. Он смотрел на печальное лицо зеркального двойника и вдруг начинал быстрыми движениями стирать его и наносить новый образ. Тот, который знала публика и который она принимала за настоящее лицо Огюста. На самом деле настоящего Огюста не знал никто, даже его друзья Впрочем, и друзей-то у него не было. За славу приходилось расплачиваться одиночеством.
Он вспомнил вечера, проведенные в маленькой, похожей на эту гримерке. И неожиданно понял, что жизнь, которую он так ревниво оберегал, меняя маски, чтобы никто не разглядел его подлинные черты, была вовсе не жизнью, даже не тенью жизни. Так, суета да маета Настоящая жизнь началась в тот день, когда он нанялся в работники в бродячую труппу. Все лишнее, наносное развеялось как дым. Огюст даже не заметил, когда это произошло. Он делал то, что было нужно в данный момент, наравне со всемии был счастлив этим. Сегодня он выйдет к зрителям не как любимец публики Огюст, а как безвестный коверный Антуан. Обойденный славой, тот тянул свою лямку и относился к цирку не как к искусству, а как к ремеслу. Зрители платили ему за это снисходительным равнодушием, едва ли замечая разницу между ним и дрессированным тюленем.