А у меня сегодня день рождения, не очень весело сказала Анна, когда мы после службы вышли из храма и остановились неподалёку от него, пока её подруги, задержавшись в свечной лавке, покупали там какие-то книги. И хотя ещё очередной прожитый год это не повод для веселья, но тебя я видеть рада. Буду считать, что это мне подарок к дню рождения. А то могли бы ведь и не встретиться вовсе.
В тоне её голоса, во взгляде, в каком-то кротком, поведении проклюнулось что-то от той, прежней Анны. И я, испугавшись этого наваждения, узнавания её желанной и любимой, чуть грубовато спросил:
И сколько же тебе стукнуло, если не секрет?
Посчитай. Ты старше меня на двадцать три года. Когда я родиласьты уже закончил институт. Впрочем, мне ещё «не стукнуло», как ты выразился, потому что я родилась в двенадцать часов дня.
Мысленно я подсчитал, что ей, значит, сорок лет. А вслух, стараясь быть непринуждённым и весёлым, сказал:
О, сударыня, значит, вам не менее ста лет! Ибо я уже такой древний.
Обидеть хочешь? Или так, беззлобно, шуткуешь? совсем не раздражённо, а скорее устало спросила Анна.
Комплимент хотел сделать, ответил я. Поскольку после стауже вечность. А для вечности ты весьма неплохо выглядишь.
Когда-то ты говорил, что я выгляжу очень хорошо, и даже сногсшибательно.
Ну, когда-то Мало ли что было когда-то.
А ты не меняешься, внимательно взглянув на меня, сказала Анна. Всё такой же.
Какой?
Загорелый. Мускулистый. Веселый. Глаза блестят и голубеют.
Не знаю, говорила ли Анна правду. Сама она, надо сказать, за то время, что мы не виделись, изменилась. И, увы, не в лучшую сторону.
В углах рта появились скорбные складки. Бездонный, как казалось прежде, омут зелёных глаз уже не был опасен и не выглядел таким уж бездонным, словно обмелел. И в эти обмелевшие глаза теперь не страшно было заглянуть. И ещё чувствовалась в ней некая преждевременная усталость, словно мы с ней обменялись возрастом.
А ты, Аня, что-то неважно выглядишь, с искренним сочувствием сказал я. Работы много?
Много. Причём часто бестолковой, совсем ненужной, с каким-то безразличием ответила она. Но, впрочем, наверное, дело не в этом. А в том, что радости жизни не стало. Вот в чём беда. Послушай! вдруг оживилась она. Сегодня ведь макушка лета, его середина, некий, так сказать, Рубикон. А «летоэто маленькая жизнь», как поётся в песне Олега Митяева. У нас есть вкусная еда, вино. Надеюсь, ты не будешь возражать, если мы отметим мой день рождения у тебя? Не хочется, понимаешь, устраивать праздничный обед в гостинице с видом из окна на неказистые деревенские сараи и общественный туалет. Тем более что ты сказал, что к тебе никто не приехал. Посуду мы потом всю перемоем и всё приберём, не беспокойся, поспешно проговорила Анна, по-видимому, уловив в моём лице недовольство.
А я и не беспокоюсь. Я вообще в последнее время стараюсь ничем особо не озадачиваться, ответил я. Но, увы, при всём моём желании, собраться у меня не получиться. Потому что в час дня мы собираемся у моего соседа Евгения Яковлевича Серебрянникова отметить 110-летний юбилей Сергея Яковлевича Лемешева. Если ты с ним договоришься о своей компанииприсоединяйтесь. Думаю, он возражать не будет.
А ты не смог бы с ним поговорить?
Нет. Это ведь не моя территория
31 июля 2012 года. Вторник. Порт Байкал. 10.50.
Ты как будто сердишься на меня за что-то, задумчиво проговорила Анна. Раздражённо махнув рукой своим спутницам, уже вышедшим из храма и какое-то время стоящим в некотором отдалении от нас на зелёной, заросшей душистой аптечной ромашкой дорожке, ведущей в деревню, и всем своим видом словно показывающим, как им надоело её ждать. И взмах её руки в данном случае мог означать только одно: «Идите. Я догоню». Я вроде бы этого не заслужила, увидев, как её подруги побрели вниз, вновь обернулась ко мне она.
Аня, ты очень славная девушка. И, поверь, я к тебе совсем неплохо отношусь. Но я больше не люблю тебя, вот в чём дело. Впрочем, как и ты меня, наверное. Следовательно, я старался говорить искренне, не стоит больше блуждать в саду былых сновидений, в котором нам обоим было когда-то хорошо. Ведь невозможно дважды войти в одну и ту же реку, как утверждают философы. Всё в прошлом, в мире иллюзий. Причём, надеюсь, что утраченных.
А я сегодня с утра творчеством занималась, словно не слушая меня и глядя теперь на синюю ширь Байкала, снова невесело проговорила Анна, достав из кармана лёгонькой куртки и передавая мне сложенный вчетверо тетрадный листок бумаги. Пообещай только, что прочтёшь, что там написано, когда мы уедем?
Обещаю. И даже, как юный пионэр, торжественно клянусь! попробовал я хоть немного разрядить обстановку. Ну, я пошёл. Мне ещё надо до визита к Женьке успеть супчик какой-никакой сварганить.
Пойдём вместе. Попробую переговорить с твоим соседом.
У крыльца моего дома мы расстались. Анна пошла дальше, а я вошёл в дом.
Готовя на веранде супчикна завтра и послезавтра и в общем, насколько хватит, я увидел в своё «телеокно», как через короткое время, возвращаясь от Женьки, Анна перешла с его участка на мой (между нами нет забора), собрала на небольшой полянке крохотный букетик ромашек и, подойдя к веранде, постучала сухой веткой в высокое окно, до которого рукой было не дотянутся.
Я вышел на крыльцо.
С Евгением Яковлевичем мы обо всём договорились. Так что наша компания присоединяется к вам, доложила Анна.
Хорошо. Значит, ещё увидимся, бодро ответил я.
Это тебе, протянула она букетик из нескольких ромашек.
Почему мне? удивился я. День рождения ведь не у меня.
Да ты посмотри, какие они красивые! проговорила Анна.
«Вот именно. И не стоило их рвать. Пусть бы себе росли», подумал я.
На них, кстати, можно погадать, продолжила она.
Положи, вон там, показал я на две доски, служащие мне верстаком. У меня сейчас руки грязные. Только что картошку мыл, а она вся в присохшей глине, объяснил я Анне.
Она положила ромашки на край доски и, опустив голову, побрела по тропинке к калитке.
* * *
После весёлого, более чем трёхчасового застолья у Евгения Анна, её спутницы и «тётенька» Евнения, оказавшаяся очень славной, спокойной женщиной, отправились на паром. Женька изъявил желание их проводить, попросив нас с Сашей дождаться его «для продолжения банкета».
Тем более у меня для вас есть сюрприз, сказал он, заговорщицки улыбнувшись.
После отбытия всей компании мы с Сашей уселись в раскладные кресла на большой открытой веранде (благо, что дождь в очередной раз прекратился) и, лениво переговариваясь, стали любоваться чудесным видом на Байкал, его ближайшими и дальними мысами, сейчас курящимися, будто печи в ненастье в деревне, когда из труб почти всех домов валит белый дым.
А я сегодня перед обедом по областному радио в рубрике «Минуты поэзии» стихи твои слышал. Хорошие стихи, неспешно, с паузами, проговорил Саша, всё так же неотрывно глядя на Байкал. И стих об Анне я сразу понял о ком.
О ком? тоже лениво спросил я.
Ну, ясно дело, о сегодняшней Анне, Снегирёвой. Я же помню, как у вас тут два года назад всё захороводилось. Светились оба, как свежеиспечённые блины. Это потом уже, позже между вами какая-то чёрная кошка, похоже, пробежала.
Нет, Саша, ты ошибся. Этот стих был написан очень давно. Ещё в прошлом веке, в Германии. И когда я писал его, я думал не об Анне Снегирёвой, а об Анне Невзоровой, моей давнишней доброй приятельнице, работающей тогда на областном радио. С которой у меня никогда и ничего в амурном плане не было. Да ты и сам её знаешь. Ты ведь у неё в программе на радио тоже записывался, как мне помниться.
Да, ответил Саша, было дело. И, немного помолчав, добавил: А наизусть это стихотворение не помнишь? Прочти, если сможешь.
Попробую, не стал я возражать. Тем более что многие свои стихи я действительно знаю наизусть:
Дни поздней осени туманны
(И смуглы, аж до черноты).
И у моей подруги Анны
Сквозят осенние черты.
И в сумеркахиз фиолета
Я с грустию припомню вновь.