Каялся потом Бородатый Дурак, церковь срубил в замоление греховсвечечкой в небо, но пошел на него Торопыня Дубовый Нос, известный подвигами славными и бесполезными, в пепел пожег церковь, в пламени вознес на небо, следа по ней не оставил, а Треню Синицыназа тихие укоризнывелел бить кнутом и спускным медведем травить.
Каялся потом Дубовый Нос, чернецов понавез из Киева, насытившихся сладости книжной, монастырь отстроил на горегрех отмаливать, а сосед его Заломай Неблагословенный Свистун, неустойчивый в крестном целовании, навел на землю поганых, взял монастырь наездом, пограбил и пожег, чернецов посек саблями, а Трене Синицыну, обличителю, язык велел рвать и батогами кожу дубить.
Каялся потом Неблагословенный Свистун, мастеров привел от греков, искушенных в каменносечной хитрости, храм поставил на загляденье, чуден высотою и красотою и убранством, а Погоняло Гнус Долгоногий повоевал и пожег землю от несытства своего, взял копьем город, разметал храм-загляденье, покидал попов в подземелье, руки приковав к шее, там они и задохлись,а Треню Синицына, за молчаливые его укоризны, велел дубьем колотить и глаза долбил.
Каялся потом Гнус Долгоногий, одаривал врага соболями в умаление грехов, горностаями и куницами, но прибежал заполночь Ратишка с переветом, шелестнул на ухо: "Ты ему добра хотел, а он головы твоей ловит...",заратился Гнус Долгоногий, выступил спешно, шесть сёл погубил с городом, землю положил пусту, а Трене Синицыну, что в немоте-слепоте грозил пальцем, руку велел рубить и конем топтать, лаял блядиным сыном и выблядкоми снова покаялся.
Весна красовалась, оживляя земное естество; ветры, тихо навевая, подавали плодам надежды; земля, семена питая, цветы благоуханные приносила, а Треня Синицын, битый, за бороду драный, собакам скормленный, медведем травленный, конем топтанный, немой, однорукий и безглазый, пошел от людей в места лесные, студеные, где от океан-моря хлеб в морозах позябает, поставил шалаш из лапника, укорялтолько головой качал, и так жил...
5
...кукушка кричала глухо и отмеренно, а они слушали.
Михалканеугомон.
Ширшикскулёныш.
Ларя со Стенейнеразлучники.
Алёна Мешочекбережливая скопидомница.
Слабые. Пуганые. Задавленные. С тонкими руками. С синевой под глазами. С опущенными углами губ. Не по годам мелкие, с кожей одряблой, как усыхали под ней от рождения.
Шестым был Ослабыш Филя.
Бобыль.
Сидели кружком на полатях, дожидаясь еды, в самой лесной глухомани, на сосне-великанше, отделенные от опасного мира буйным лапником, будто разговаривали молчком, улыбались за компаниюсо стороны не слышно.
В углу, в загончике, дремал кабаненок.
Его подобрал Якуш Двоежильный, принесребятишкам скормить, но Филя не дал. Забурлил, затуркался, запузырил слюной, телом прикрыл младенца.
Кормили его, гладили, давали воды, принимали в молчаливые разговоры.
Может и он улыбался за компанию?..
На ночь ребят разбирали по домам. По домампо полатям.
Ларю уносил Голодуша.
Ларя был самый дохлый из всех. Мало говорил, редко плакал, глядел тускло и невнимательно, без нужды не шевелилсясил не было. Ларя по случаю дотянул до весны, пережив братьев, и теперь тянул дальше.
Стеню уводил Якуш.
Стеня был поживее, посочнее, попригляднее прочих. Был он поздний в семье, вымоленный, других Господь не дал, и отец с матерью силы клали без счета на достаточное ему пропитание, руками ограждалилепесток на ветру. Зимой, в стылой землянке, приматывали его к груди и так жили, не давая померзнуть, уберегли Стеню до тепла: одна радость.
Михалку, Ширшика и Алёну угонял Облупа.
У Облупы дети-погодки, как ступенечки. У Облупы вечный лепетунчик в доме. Одного Бог приберетдвое на свет лезут. Двоих приберетпятеро. Было их много, киш кишел в доме, без забот-присмотрана печи дойдут: остались с зимы трое. Михалка может и выживет, Алёна-скопидомница вытянет, а Ширшику в года не войтивряд ли.
К ночи ребят уводили, и Ослабыш оставался один.
Как кочка в поле.
Матери он не помнил, отца не знал, жены не имел: плач без надежды, грусть без отрады, печаль без утехи.
Высок. Сутул. Глаза синие. Бороденканикуда. В несменяемой рубахе-перемывахе и драных портах.
Вот только ночами не спал, ворочаясь на голых бревнах, дрожал за свой выводок до вставальной поры.
За Михалку с Ширшиком. За Алёну со Стеней. За Ларюотдельно.
Утром их приводили опять, давали Филе поесть, а он по головам оглаживал, как пересчитывал, в кружок подпихивал беспокойной наседкой, разве что не кудахтал.
Забежит Облупасвоих оглядит.
Забежит Якушягод принесет.
Забегут мамки.
А так тихо.
Шишки перебирали, кабанчика гладили, смолку жевали, молчали, думали, а то вдруг засмеются в кулачок, а тоотуманятся.
И Филя за компанию.
Брал нож, вырезал из сучка корову, зайца с лисой, а они глядели. Похожего было мало, но угадать можно. Коровупо рогам. Зайцапо ушам. Лисупо хвосту. Первой подбиралась Алёна-скопидомница, цапала без отдачи, торопливо упрятывала в берестяную котомочку, и Филя вырезал новую.
Иной разбез причинысоскакивал Филя с зарубки, задирал голову к небу, взывал тихим нестойким криком: "Боженька мой! Боженька добрый! Боженька мой! Боженька мирный! Боженька мой! Боженька ласковый!..", а они глядели на него, слушали, и Ширшик подскуливал за компанию.
Филя у них больной.
С Филей всё ясно.
Филяизвестное делоумом с зимы поперхнулся...
6
Кукушка накричалась вдосталь, каждому на много жизней вперед, и отпала, как подавилась.
Погуживал ветер, подрагивали полати, сосны раскланивались степенно встрепанными макушками, а у них, в затишке, сухо, прогрето, тенисто, доверху залито смоляным духом.
Филя Ослабыш отложил нож, запрокинул голову, заголосил без звука:
Боженька мой! Боженька родный! Боженька мой! Боженька славный!..
Порой, посреди дня, взыгрывал ветер, ходенем ходили сосны, отмахивались ветви, открывая прогал до земли, бревна подскакивали под ногой, и Ширшик тогда скулил, Ларя обмирал, Алёна цеплялась за котомочку, а Филя потел от испуга, крупной исходил дрожью, но голову не задирал и к Господу не обращался,стихию не переборешь.
На этот раз ветра не было, и Филя накричался всласть, не хуже кукушки.
Та накликивала годы, этотвымаливал.
Замолк, передохнул, но ножа уже не нашел. Пошарил вокруг себя, сказал покорно:
Зайца... Вырезать...
Алёна глядела мимо, сурово и неподступно.
Сидела по правую от Фили руку, спихивала и оттирала всякого: так оно прибыльней. Вот бы еще кабанчика запихнуть в котомку, и кукушку, и Филюне помешает. А вам шиш!
Отдавай,велел Михалка.
Не брала я. Не было никакого ножа! На низ упало!
Упало,повторил Филя по всегдашней своей привычке.Сейчас тут было.
Было,сказала Алёна.А нету.
Нету,сказал Михалка.Отдавай давай.
Отдавай,повторил Филя.Она может не брала.
Не брала,сказал рассудительный Стеня.А он резать не станет. Зайцев не будет. Коров с собаками. Тебе хуже.
Бровки нахмурила.
Засоображала поспешно.
Отдаватьпотеря и не отдаватьпотеря.
Зайцев не будет с коровами, коней с петухами, сухой смоляной стружки из-под ножа, Филиного старательного сопениякак-никак жалко.
Думала. Морщила нос. Щурила несытые глаза. Губы шершавые облизывала. Колупала болячку на ноге.
Нету у меня,сказала.Пошли вы все. Лешии красноплешии...
И прихватила покрепче котомочку.
Тогда заскулил Ширшик. Очень чувствительный на обиды. Претерпевший в щенячестве полную пригоршню бедствий, отпущенных на долгий срок,дальше можно не жить.
Мир подступал и обижал без передыха, а он только скулил.
Обижали его лесные пространства, бесовое угодье, дром-бурелом, завалы с валежником, вечные сумерки вековой чащи: зайдине выберешься.
Обижала провальная яма под елями, у зыбучего болота, где клубились белесые, жирные полозы: попадисьзасосут.
Обижали оплетаиоднорукие, одноглазые, одноногие получеловеки, что жили в дуплище за сосняком, ночами приходили в гости, трогали пуховой ладошкойпока без надобности.
Обижал леший-болотяник, что чмокал в бездонной топи, завивал окна-прогалины, забивал кустом, моховиной с кочкарником, чтобы болотело вокруг, травянело и глохло: ступишьсгинешь.