Двое других тоже вытягивают шеи.
И очень упитанных, говорит один.
Близко, совсем близко от обочины шоссе начинается конная тропа на гору. Отилия ждет меня там, наверху, я это чувствую. Или хочу чувствовать. С запозданием я понимаю, насколько беззащитен на этом шоссе, ранним утром, где сейчас только мы: они и я. Слышноя слышу, вижу, как ветер поднимает маленькие волны пыли между камнями, может быть, я, наконец, умру? Меня сковывает беспощадный холод, словно спустившийся на нас по конной тропе и подгоняемый ветромон заставляет меня думать, что все неправда, что Отилии наверху нет, заставляет меня впервые потерять надежду.
Возьмите курицу себе, говорю я.
Они мигом выхватывают ее из рюкзака.
Он сам спас себе жизнь, кричит один из них и хохочет.
Я прямо сейчас сверну ей шею, говорит другой. Не успеете и глазом моргнуть.
Даже не взглянув в мою сторону, они перебегают дорогу, а я начинаю подъем по конной тропе. До меня только теперь дошло, что курицы не вернуть. На первом же повороте я останавливаюсь. Сложив руки рупором, я кричу им сквозь листву:
Я убиваю только кур.
И так я кричу, снова и снова, в порыве злости и страха, оставшись без куриного супа, о котором мечтал:
Я убиваю только кур.
Паника, испуг от того, что зря стал кричать, заставляют меня бежать в гору, удирать из последних сил, не обращая внимания на выскакивающее сердце. Я напрашивался на смерть, но, видимо, голод оказался сильнее, чем охота кричать, что я убиваю только кур, пока не убьют меня самого. Хотя все это не имело значения, потому что я думал только об Отилии.
Как только я поднялся к лачуге, невыносимая тишина подсказала мне, какая меня ждет картина. Отилии там не было. Был труп маэстро Клаудино, без головы; рядомтруп его собаки, окровавленный ком. На стенах надписи сажей: за пособничество. Мой взгляд нечаянно наткнулся на голову маэстро, лежавшую в углу. Не только его лицо, но и гитару размозжили о стену; не пришлось даже снимать ее с гвоздятакая абсурдная мысль пришла мне в голову, но выкрикивал я в этот миг только ее имя: Отилия. Несколько раз я обошел вокруг лачуги, не переставая ее звать.
Это было последнее место, где я мог ее искать.
Наконец я вернулся на шоссе, в воздухе все еще стоял запах жареной курицы. Сдерживаемая рвота подкатила к самым зубам, и там же, на той же обочине, напротив дыма от костра, кружившего вокруг кустов, я выдал то, чего не ел: свою желчь. Сейчас они точно меня убьют, думал я, когда торопливо, из последних сил, шел по шоссе, хотя мне хотелось бежать, потому что я все еще надеялся найти в городе ищущую меня Отилию.
* * *
Сейчас, поздним утром, казалось, что в Сан-Хосе очередное воскресенье, все идут туда, куда приходят, отупело твердил я про себя, потому что ни одно лицо, попадавшееся мне на пути, не было лицом Отилии. Та же Глория Дорадо без единого слова сказала мне на окраине города: «Верьте», так она мне сказала. Метрах в пятидесяти от шоссе, у колодца, мылись, стирали одежду и шутили солдаты.
Немного не доходя до площади, в прямоугольном здании бывшего «рынка», слышатся мужские голоса, они спорят, предлагают, возражают. Кто-то говорит в микрофон. Я вхожу, но столпившиеся в коридоре люди мешают мне попасть внутрь. Тут я в первый раз ощущаю полуденную жару. Остановившись, я слушаю спор, даже различаю в глубине зала, в самом центре, среди моря голов, головы падре Альборноса и алькальда. Говорит учитель Лесмес: он предлагает переселить город вместе с пригородами, чтобы «военные и партизаны обнаружили сцену военных действий пустой»так он говорит. В ответ раздаются голоса, кто-то кричит, кто-то невнятно ропщет. Некоторые думают, что нужно захватить шоссе и удерживать его, пока правительство не отведет полицию подальше от Сан-Хосе. «Да, говорит Лесмес, пусть хотя бы уберут из центра города траншеи, пусть прекратят атаки на горожан». Рассказывают, что в этом нападении на город погибло пятеро военных, трое полицейских, десяток повстанцев, четверо гражданских и один ребенок, не меньше пятидесяти человек ранено. В собравшихся не видно согласия, но какая мне разница? ведь Отилии тоже не видно; я хочу уйти, но плотная масса людей, вошедших вслед за мной, не позволяет этого сделать; напрасно я пытаюсь протиснуться; мы все потеем и тупо глядим друг на друга; алькальд зачитывает свои предложения: он дойдет до самого правительства и потребует начать переговоры с вооруженными мятежниками. «Мы должны решить эту проблему на корню, говорит он, вчера они пришли в Апартадо, в Торибио, сегодня в Сан-Хосе, а завтрав любой другой город». «Переселение городавот чего они добиваются, встревает падре Альборнос, они дали мне это понять». «Мы не можем оставить город, взволнованно отвечают несколько мужчин, здесь у людей есть та малость, которую они заработали тяжелым трудом, и мы не намерены бросать все это». «Переселениене выход», принимает решение алькальд, и все-таки невозможно не ощущать скрытый страх перед новым неизбежным нападением; кто мог подумать, что такое случится и с нами, говорят и повторяют со всех сторон; много лет назад, до нападения на церковь, через наш город шли выселенные из других городов люди, мы видели их: бредущие по шоссе бесконечные вереницы мужчин, женщин и детей, молчаливые толпы, лишенные хлеба и будущего. Много лет назад три тысячи выселенных из родных мест людей надолго остановились в Сан-Хосе, и вынуждены были уйти, чтобы не израсходовать до конца запасы в импровизированных приютах.
Теперь пришла наша очередь.
«У меня в доме все вверх тормашками! кричит чей-то голос. Кто мне за это заплатит?» Раздается язвительный смех. Падре Альборнос начинает молитву: «В благости Божьей, произносит он, Отец наш, сущий на небесах» Смех стихает. Я думаю об Отилии, о своем доме, мертвом коте, рыбах и, пока идет молитва, умудряюсь, наконец, каким-то образом выйти, словно вынесенный другими телами, к дверизначит, никто не хочет молиться? Снаружи я слышу голос Ану, продавца пирожков, эхом прыгающий по раскаленной улице. Я машинально иду к площади. Несколько мужчиннекоторых я знаюзамолкают при моем приближении. Меня смущенно приветствуют. Они разговаривают о капитане Беррио, отстраненном от должности на время расследования. «Соберут военный трибунал, и все кончится тем, что он станет полковником в другом городе в награду за стрельбу по гражданским», предсказывает старик Сельмиро, еще более старый, чем я, и такой мой друг, что избегает смотреть мне в глаза; почему ты испугался, увидев меня, Сельмиро? тебе меня жаль, ты мне сочувствуешь, но все равно предпочитаешь ретироваться в окружении своих сыновей.
Говорят, что вокруг города все усеяно минами: невозможно выйти за его пределы, не опасаясь, что взлетишь на воздух, где вы были, учитель? все пригороды Сан-Хосе в мгновение ока покрылись минными растяжками, уже примерно семьдесят обезвредили, но сколько еще осталось? Боже! это латунные банки, молочные бидоны, набитые шрапнелью и экскрементамитак говорят вокруг, чтобы заносить заразу в кровь раненых, какие твари, вот мерзавцы; в толпе рассказывают об Ине Кинтеро, пятнадцатилетней девочке, которая наступила на мину, оглохла и потеряла левый глаз; те, кто пришел в Сан-Хосе, уже не могут, да и не хотят уходитьтак говорят вокруг.
Я иду в больницу, объявляю я всем.
Мы слышим шум вертолета. Все в ожидании запрокидывают головы, вертолетов уже два, некоторое время мы слушаем их и следим за тем, как они улетают в сторону гарнизона.
Я выхожу из толпы.
Учитель, окликает меня кто-то, чей голос я не узнаю, в больнице убили даже раненых. Не оставляйте поиски своей жены, мы знаем, что вы ее ищите. Ее нет среди мертвых, значит, она жива.
Я останавливаюсь, не поворачивая головы.
Она пропала, говорю я.
Пропала, соглашается голос.
А Маурисио Рей?
Убит, как все раненые. Убили даже доктора Ордуса, вы не знали? В этот раз он пытался спрятаться в холодильнике для лекарств, но они его нашли и изрешетили весь холодильник с доктором внутри.
Я иду дальше, сам не зная куда.
Ужас, что там творилось, учитель.
Вы идите спокойно и ждите.
Они с вами свяжутся.
Вам необходимо спокойствие.