Гриша был собой доволен. Вроде получилась неплохая рыцарская сказка. Он хотел достичь в атмосфере повествования смеси безмятежности с настороженностью, в стиле «на границе тучи ходят хмуро » Гриша всегда относился к своим опусам иронично. Тут надо будет еще много работать, чтобы достичь сути, показать обреченность любви. Ведь счастливой любви просто не может бытьвот, зачем он написал, что «война» ничего у принца и принцессы не порушила? Вот дурак-то! Именно, что порушила. Это что, она будет любить убийцу своего отца? Ага, это у нас уже из Сида, из Корнеля. Иногда Гриша ненавидел свою литературную эрудицию. Хочешь что-нибудь сказать, а об этом уже сказали, причем давно. И еще, надо было резче выделить «тему рока». Персонажи простофигурки, ими управляют, они не властны действовать сами, не хозяева своей судьбыи что? Какой мостик, куда? Боже, ну почему он не может просто рассказать историю? Вечно ему нужна многозначительность. «Тема рока» твою мать! Теперь Гриша уже не был так уж собой доволен. Какие-то красивости, сюськи-пуськи, обнаженные тела и воины-красавцы. Эх, плохо. Он в досаде закрыл файл, даже не зная, вернется он к черно-белому шахматному миру или нет. Заглядывать в глубь человеческих игр-развлечений Грише решительно расхотелось: куклы-шахматы-карты. Про «карты» он уже вообще не думал. Скоро должна была вернуться с работы Муська.
Вечер прошел хорошо, они с Марусей смотрели передачу: Дмитрий Быков читал лекцию об Евгении Онегине. Оба смотрели и восхищались, Муська даже больше, чем он. Не так важно, что он говорил, а как. Быковблестящ. Хороший журналист, неплохой писатель, у него есть десяток стихов, о которых стоит говоритьне об этом речь. Быковкритик, вот тут он невероятно талантлив, вот и лекции его по-этому так необычайно ярки. Везет же его студентам. По его словам Пушкин терпеть не может Онегина, оннеумен, ординарен, и подловатГриша не был совершенно с Быковым согласен, да разве в этом дело? А вот интересно, хотел бы он иметь шанс открыто за столом обсудить с Быковым Онегина? Нет, не хотел бы. Потому чтослаб в коленках, жидковат для дискуссии с метром. Куда ему
Гриша лег спать, долго не засыпал и желчно думал о своей несостоятельности вообще. Ну, подумаешьзнает он французский и английский. Тоже мнезнание. Умеет писать статейки, но блеска в них нет и быть не может, ему, ведь, все эти литературоведческие материи безразличны. Он мог бы на спор написать многозначительную «модную» статью даже по-поводу своих собственных романов. Взять три больших текста и выделить из них «тему аэропортов» нет, лучше шире: дорог. Да, статьи про «быть в пути»тут и вокзалы и аэропорты, перелеты, переезды. Чем не тема? Дорогаэто состояние перемены по-определению, время «застыть» в пространстве, не замечая движениявремя думать, осмыслять, анализировать. Это замкнутое пространство средства транспорта: некуда деться, ты среди незнакомых, наедине с собойи так далее. Гриша открыл интернет и сформулировал свой поиск: «Тема дорог в современной литературе». Боже, сколько ссылок. Десятки. На других языках может еще больше. Тоже мне «Америку открыл » Фу, какая гадость. Гриша лежал, сознавая всю пошлость своего замысла. Как было бы многозначительно иникчемно, а главноевторично. Однако, если бы было надо, он бы запросто вытащил из своих романов эту «транспортную» составляющую, изящно бы ее подал и словоблудская статейка была бы опубликована. А что? Ах, об этом уже сказано? И дальше ? «Так, как я сказал, еще не говорили», вот как было в их кругах принято считать. Он и на какой-нибудь соответствующей конференции с этим выступил бы: мотив «дороги», как культ пространства и исканий себякак-то так.
Он знал за собой эту манеру: разбирать по косточкам собственные тексты и злобно их критиковать. Хотя, он и сам не мог понять, зачем он это делал, ведь, если заняться целью поиздеваться над текстом да это раз плюнуть. Можно взять что угодно. Поглумился же Некрасов над Анной Карениной! А вот у Пушкина, тот же Евгений Онегин: «какое низкое коварство, полуживого забавлять». Гриша вспомнил эти строки из Онегина. Эх, сейчас бы написать в этой связи стишок про виагру, все-таки «забавлять полуживого » это «тема». Ему даже пришлось побороть в себе желание немедленно сесть за компьютер.
Сколько он сочинил как бы смешных стишков: то матом, то пародии, то стилизации под какой-то жанр. Жутко хотелось этим заниматься, прямо умирал от желания творить. Подхватывался, обо всем забывал, не делал того, что было действительно нужно. Нет, гори все огнем! Буду глупости сочинять! Потом он их перечитывал, сам смеялся, гордился собой, посылал Валерке свое стихоплетство и слушал его похвалы. Да, в чем был смысл такой работы? Что за забава идиотская? Это же потеря времени, и только. Это литературные шутки, не литература. Какое-то время спустя после лихорадочного сомнительного творчества Гриша понимал, что он потратил часы на дурь. А ведь настоящий писатель должен любить свой текст, восхищаться собственной работой, иначеиначе ничего путного не выйдет. Уже совсем засыпая, он подумал, что «да, не выйдет», потому что относиться к своему творчеству серьезно Гриша не умел. У Валерки тоже получалось пошлости сочинять, но онученый, физик, а он, Гриша так на уровне их совместных смешных стишков и остался. Так уж получилось.
Назавтра его ждал длинный рабочий день. Профессор Лурье заболел жесточайшим гриппом. Гриша об этом узнал в пятницу от секретарши и сразу подумал, что ему придется его заменять. Да, кто бы сомневался! Лурье, «пидер гнойный», вечно жаловался Грише на студенток, которые заходят к нему в кабинет полуголые, лезут на него своей пухлой грудьюужаснопротивноникакого воспитания , позвонил вечером, сообщил о своей температуре, попросил Грегори взять его два класса в понедельник, если он не сможет прийти. Понятное дело, не пришел. Пришлось кроме своих занятий, еще работать со студентами Лурье. Гриша слегка напрягался, много сам говорил, ловя настороженные взгляды чужих студентов. В теории они должны были быть ему благодарны за то, что у них не пропало занятие, а на деле им хотелось, чтобы класс отменили. Школярство было неистребимо, Гриша понимал, что если бы ему вдруг пришлось снова стать студентом, он бы хотел того же самого.
Понедельник вообще как-то сразу не заладился: с утра Грише надо было распечатать кое-какие материалы, но копировальная машина не работала. Он побежал в другой корпус, спешил, нервничал, напрягался, а потом зашел в класс с испорченным настроением. Он с презрительным видом задавал вопросы, делая колкие замечания по поводу непонимания текста Графини де Сегюр, проклиная в душе эстета Лурье, которому пришло в голову читать со студентами эту дурацкую весьма второстепенную графиню, жившую в конца 18-го века. Приключения мальчика-сиротки, живущего со старой сварливой теткой, якобы смешные. Нашел, что читать, тьфу, дурак, этот Лурье. С другой стороны, Гриша понимал, что Лурье преподает на 3-ем курсе, и выбор книг, снабженных переводами и комментариями, очень невелик. Имел ли Лурье выбор? Интересно, сколько он намерен болеть? Грише было стыдно за свои мысли, он же тоже мог запросто заболеть, и все-такиВсе ребята в классе были какие-то вялые. Им хотелось все делать от сих до сих, никаких шаг влево, шаг вправоГриша пытался затеять хоть какое-то подобие дискуссии, но ребята отводили глаза, отвечали односложно, а некоторые даже просто говорили «я не знаю». Вот это-то и бесило Гришу больше всего. Как можно было «не знать». Речь шла не о «знаниях», а о мыслях. И мыслей у них не было? Гриша злился, заводясь все больше и больше. Ребята чувствовали его досаду и замыкались. Цепная реакция класса. Гриша знал о ней, но ничего не мог с собой поделать.
К концу урока он на все плюнул, перешел на «автомат», дал задание работать в «группах» и принялся рассматривать девочек. Смотреть было особенно не на что. Серые мышки, некрасивые, с топорными фигурами, не умеющие себя подать американские феминизированные студентки, всем до двадцати, поголовно в джинсах, бесформенных кофтах и кроссовках. Они были молоденькими и Гриша стал играть в их любимую с Валеркой игру: а мог бы я с этой, а с той, а кого я бы с удовольствием , а кого бы только, если сильно выпитьа кого вообще никогдаОни когда-то даже в вагоне метро в это играли. Он скользил глазами по классу, но ни одна девчонка его не интересовала. Чего-то в них во всех не хватало, трудно даже было сформулировать это «чего-то». В них чувствовалась незрелость, инфантилизм, комплексы в отношении мужчин, страх и желание сделать вид, что им «ничего не надо», они здесь «не как девушки сидят». В классе не было ни единой девчонки, которую он мог сравнить с московскими. Ладно, предположим он не их преподаватель, предположим ему на 20 лет меньше и тогдаПодхожу, заговариваю, делаю комплимент, чуть флиртую, приглашаю в ресторанне пойдет, точно не пойдет. Не будет знать, как себя везти, не сможет быть адекватной, занервничает, никогда не сможет расслабится, будет чувствовать себя с ним ребенком. Она и есть ребенок в свои 1819 лет, а тогда в Москвео детстве в таком возрасте уже не вспоминали.