Я ищу себе оправдания. Земля нашаеще и камни.
Он глухо ударился головой о камень, вытаращил изумленно глаза. Земля вокруг него засочилась кровью.
Я в ужасе уставился на него, горло сжалось от содеянного. Раньше я не видел, как умирает человек. Быки, козыда, бескровно задыхавшиеся рыбы. Я видел смерть на картинах, на гобеленах, на блюдах с выжженными черными фигурками. Но этого я прежде не знал: хрипения, удушья, скребущих по земле пальцев. Запаха опорожнившихся кишок. И я сбежал.
Уже потом меня нашли подле узловатых стоп оливкового дерева. Я был бледен и лежал распростершись в луже собственной блевотины. Игральные кости пропали, я выронил их, убегая. Отец гневно глядел на меня, оскалив желтоватые зубы. Он подал знак слугам, и те унесли меня во дворец.
Родня мальчика потребовала моего немедленного изгнания или смерти. Они были могущественными людьми, он был их старшим сыном. Царь мог жечь их поля, бесчестить их дочерейчто угодно, лишь бы потом заплатил. Но сыновья были неприкосновенны. Тронь ихи знать взбунтуется. Мы все знали эти правила, мы цеплялись за них, чтобы избежать анархии, от которой вечно были в одном шаге. Кровная распря. Говоря это, слуги перекрещивали пальцы, чтобы не накликать беды.
Всю свою жизнь отец всеми правдами и неправдами старался удержаться на троне, и он не собирался рисковать царством ради такого сына, как я, ведь и наследника, и чрево, что его родит, отыскать было нетрудно. И он согласился: я отправлюсь в изгнание, буду воспитываться при чужом дворе. Другие люди будут растить меня, пока я не возмужаю, в обмен на мой вес в золоте. Я останусь без родителей, без родового имени, без наследства. В наше время смерть была предпочтительнее. Но мой отец был человеком практичным. Пышные похороны, которые полагались мне по чину, обошлись бы отцу куда дороже моего веса в золоте.
Вот так, десяти лет от роду, я остался сиротой. Вот так я оказался во Фтии.
Крошечная, с самоцвет размером, Фтиясамая маленькая из наших земельпримостилась в северном закутке суши между морем и предместьями горы Отрис. Пелей, царь Фтии, был из тех, кому боги благоволят: сам не божественного происхождения, зато умен, храбр, хорош собой и в благочестии себе равных не имел. В награду боги дали ему в жены морскую нимфу. У них это почиталось наивысшей честью. В конце концов, какой смертный откажется возлечь с богиней и породить от нее сына? Божественная кровь очищала нашу низменную породу, создавала героев из глины и праха. Но союз с этой богиней сулил даже нечто большее: мойры предсказали, что ее сын превзойдет своего отца. Род Пелея получит славное продолжение. Но дар этот, как и все дары богов, был с подвохом: богиня не желала такого мужа.
Историю о насильственном браке Фетиды знали все, даже я. Боги привели Пелея в тайное место у моря, где любила сидеть Фетида. Они предупредили его, чтоб не тратил время на уговоры, она никогда не согласится на брак со смертным.
Предупредили они его и о том, что случится, стоит Пелею ее поймать: нимфа Фетида изворотлива, как и ее отец, скользкий морской старец Протей, и умеет переплеснуть свою кожу в тысячи разных видов меха, пера и плоти. Но хоть клювы, когти, клыки, тугие кольца змеиных тел и жалящие хвосты будут терзать его тело, Пелей ни за что не должен разжимать рук.
Пелей был человек благочестивый, послушный и сделал все, как велели ему боги. Он дождался, когда она выйдет из сизых волнволосы черные, длинные, будто конский хвост. Затем он схватил ее и, несмотря на яростное сопротивление, не отпускал, не разжимал рук, пока оба онизадыхаясь, с саднящей от песка кожейне выбились из сил. Кровь из ран, которые она нанесла ему, мешалась с каплями потерянного девичества у нее на бедрах. Но теперь сопротивляться было бесполезно: лишив ее девственности, он все равно что связал их брачными обетами.
Боги заставили Фетиду поклясться, что она проживет со своим смертным мужем не менее года, и свое время на земле она отбыла, как отбывают повинностьмолча, угрюмо, безразлично. Теперь, когда он прижимал ее к себе, она и не думала уворачиваться или отбиваться. Вместо этого она лежала застыв, не говоря ни слова, влажная и холодная, будто старая рыбина. Ее чрево нехотя выносило одного-единственного ребенка. Едва пробил час ее освобождения, как она выбежала из дворца и нырнула обратно в море.
Она возвращалась, только чтобы навестить мальчика, только ради него и всегда ненадолго. Все остальное время ребенок был на попечении у нянек и наставников, и еще под присмотром Феникса, советника Пелея, которому тот доверял более всего. Жалел ли когда-нибудь Пелей о таком даре богов? Обычная жена радовалась бы своему везению, достанься ей такой муж, как Пелей, с легким характером, с морщинками от улыбок на лице. Но для морской нимфы Фетиды его нечистая, смертная посредственность была несмываемым позорным пятном.
Я шел по дворцу за слугой, чьего имени не расслышал. Может, он его и не называл. Залы тут были меньше, чем дома, словно бы их размеры ограничивала сама невеликость царства, которым отсюда правили. Стены и пол выложены местным мрамором, белее того, что встречается на юге. На их млечном фоне мои ноги казались черными.
С собой у меня ничего не было. Мои скудные пожитки отнесли в опочивальню, а присланное отцом золото уже отправилось в казну. Расставшись с ним, я почувствовал странную тревогу. Оно было моим спутником все эти недели странствий, напоминанием о том, какова мне цена. Содержимое откупа я знал наперечет: пять золотых кубков с резными ножками, скипетр с тяжелым набалдашником, ожерелье чеканного золота, две богато украшенные статуи птиц и деревянная лира с золочеными ручками. Последнее, я знал, было против правил. Дерево везде водилось в изобилии, оно было дешевым, тяжелым и отнимало вес у золота. Но никому не придет в голову отказаться от такой красивой лиры; она была частью приданого моей матери. Пока мы ехали сюда, я то и дело совал руку в притороченную к седлу суму и гладил отполированное дерево.
Я догадывался, что меня ведут в тронную залу, где мне надлежит встать на колени и рассыпаться в благодарностях. Но слуга внезапно остановился перед боковой дверью. Царь Пелей в отлучке, сказал он мне, вместо него я предстану перед его сыном. Я встревожился. Не к этому я готовился, когда затверживал почтительные слова, сидя верхом на осле. Сын Пелея. Я еще помнил темный венок на его светлых волосах, мелькавшие на дорожке розовые подошвы его ног. Вот каким подобает быть сыну.
Он лежал на широкой, покрытой подушками скамье, уперев себе в живот лиру. Лениво пощипывал струны. Он не слышал, как я вошел, ну или не захотел поворачивать головы. Тогда я впервые стал понимать, какое мне тут отведено место. До этого дня я был царским сыном, меня ожидали, о моем прибытии возвещали. Теперь же мной можно было пренебречь.
Я шагнул вперед, шаркая ногами, и он вяло перекатил голову набок, чтобы взглянуть на меня. За те пять лет, что я его не видел, он перерос детскую округлость. Я разинул рот, меня так и обожгло его красотой: глаза темной зелени, черты лица тонкие, как у девушки. У меня эта красота вызвала резкую, молниеносную неприязнь. Я изменился не так сильно, не в лучшую сторону.
Он зевнул, веки у него были набрякшие.
Как тебя зовут?
Его царство было половинкой, четвертушкой, восьмушкой царства моего отца, я убил мальчика и оказался в изгнании, а он все равно не знал, как меня зовут. Я стиснул зубы и ничего не ответил.
Он снова спросил, уже громче:
Как тебя зовут?
В первый раз моему молчанию еще можно было придумать оправдание: допустим, я его не услышал. Но не во второй.
Патрокл.
Так при рождении меняс надеждой, но необдуманнонарек отец, и это имя отозвалось горечью у меня на языке. «Отцовская честь» вот что оно значило. Я ждал, что он посмеется над этим именем, отпустит какую-нибудь остроумную шуточку насчет моего позора. Но он промолчал. Может быть, подумал я, он для этого слишком глуп.
Он перекатился на бок, поглядел на меня. Золотой локон упал ему на глаза, и он дунул на него, чтобы отбросить в сторону.
Меня зовут Ахилл.
Я вскинул подбородок, самую малостьпонятно, мол. С минуту мы глядели друг на друга. Затем он моргнул и зевнул снова, будто кошка, широко разевая рот.