Элла передернула плечами, отряхиваясь от девчоночьей подлости. Лицо у нее стало грустным. Начавшийся учебный год сулил ей мало хорошего. Но в следующую минуту она расцвела улыбкой: детская переменчивость настроений ее еще не покинула.
Я хотела показать вам свой роман!
Тот, что читала в приемной?
Нет, я читала «Франсуа-найденыша», которого вы мне подарили. Помните, да? Вы мне сказали, что, когда были подростком, любили эту книгу, а ребята смеялись и говорили, что у вас девчоночьи вкусы. Элла помолчала и выпустила заготовленную стрелу. Это вы говорили не о личной жизни, нет?
О личной. Но как психолог я небезгрешен.
Что это значит?
Это значит, что я могу ошибаться. И ошибаюсь. Так что извини меня, пожалуйста.
Сердце у Эллы подпрыгнуло. Ее психолог был не только самым красивым на Земле чернокожим, он был еще и самым симпатичным на Земле взрослым (ex aequo, как мадам Нозьер). Пока они говорили, Элла все рылась у себя в рюкзаке и, наконец, извлекла из него потрепанную тетрадь. В летние каникулы она начала писать роман и написала уже тридцать страниц.
И что дальше будет, у меня тоже полно идей.
Элла протянула тетрадь Спасителю, и он прочитал на обложке: «Незнам. Роман Эллиота Кюипенса».
Можно посмотреть?
Я вам его оставлю, специально для вас принесла. Не обращайте внимания на ошибки. Конечно, чувствуется влияние «Франсуа-найденыша», но я ничего не списывала.
Спаситель всеми силами сохранял бесстрастное выражение лица, а сам таял от умиления: как же девчушка старалась! Писала красиво, разборчиво, главу за главой. На тридцати страницах их получилось целых двенадцать.
Я не могу оставить у себя твой роман, сказал Спаситель, возвращая Элле тетрадь.
Личная жизнь, обреченно поставила диагноз девочка.
Нет. Тебе нужно дописать историю до конца. Тогда и поймешь, что с ней делать дальше. Стивен Кинг сказал: «Пишите, заперев дверь. Когда будете перечитывать, откройте». Сейчас ты пишешь, это твоя тайна. Когда закончишь, тебе понадобятся читатели. И я могу стать одним из них.
Психолог не должен общаться с пациентом за пределами кабинета, но Сент-Ив вышел за профессиональные рамки. Элла начинала писать всерьез и нуждалась в поддержке.
Эллиот Кюипенс твой псевдоним?
Это мое имя. Так я зову себя в душе, в своих мыслях, с горячностью сказала Элла.
Так-так-так.
И здесь, когда я у вас, мне бы тоже хотелось быть Эллиотом. Если можно.
Спаситель сделал вид, что не понял, и переспросил:
Как это?
Краска залила щеки Эллы, глаза увлажнились. Сент-Иву было больно смотреть, как она волнуется, но он запретил себе спешить ей на помощь.
Здесь, заговорила она, с трудом выдавливая из себя слова. Здесь если можно вы могли бы называть меня Эллиот?
Сказать «нет» было бы слишком жестоко. Сказать «да» значило бы потакать ее фантазии о смене пола.
Я подумаю, хорошо? Увидимся в следующий понедельник в шесть?
Элла подняла голову и с шумом выдохнула воздух, словно вынырнула из глубокой воды.
Да!
Сент-Ив проводил девочку по коридору до парадной двери, что делал не часто обычно пациенты уходили самостоятельно. Взявшись за ручку, он сказал самым непринужденным тоном:
До понедельника, Эллиот!
И в благодарность получил счастливую улыбку. Элла-Эллиот проскользнула в открытую дверь. Сент-Ив медленным шагом вернулся к себе в кабинет.
Небезгрешный психолог. Да. Именно таким он и был.
Сент-Ив сдвинул рукав рубашки и взглянул на ручные часы. Десять свободных минут до следующей консультации. Раз так, он открыл запертую на два поворота ключа дверь, которая отделяла профессиональную жизнь от личной.
По другую сторону двери в просторной кухне, освещенной лучами заходящего солнца, сидел мальчик и набирал сообщение на стареньком мобильнике.
Лазарь! Я же просил тебя оставить в покое мою «нокию», упрекнул его отец.
Тогда купи мне мобильник, отозвался сын, нажимая не по одному разу на залипающие кнопки.
Во втором классе можно обойтись без мобильника!
Это точно! Вот я и обхожусь!
Спаситель довольно резко отобрал у сына телефон. Его задевала неизвестно откуда взявшаяся у Лазаря дерзость.
Ну па-па-а-а, чуть ли не заревел Лазарь. Я же Габену! Он совсем один!
Спаситель напомнил, что Габену вот-вот исполнится семнадцать и он вполне способен сварить себе вермишель, пока не вернулась мама.
Маму увезли по скорой в больницу Флёри, возразил Лазарь. Она стала видеть каких-то людей у себя в столовой.
Видеть людей у себя в столовой? переспросил Спаситель по профессиональной привычке психолога уточнять сказанное.
Да, людей, которых на самом деле не было. Она с ними разговаривала. С каким-то человеком с обезьянкой на плече.
У нее что, были галлюцинации?
Мадам Пупар, мать Габена, уже не раз лежала в психиатрическом отделении больницы Флёри. Лекарства улучшали ее состояние, но, как большинство больных, она переставала их пить, как только считала, что окончательно поправилась.
У меня еще одна консультация, сказал Сент-Ив, возвращая сыну телефон. Пригласи Габена на ужин.
Ну то-то, одобрил Лазарь тоном, подразумевающим: «Наконец-то я слышу разумные слова».
Спаситель не нашелся что ответить. Временами Лазарь его просто пугал. Они жили вдвоем, и сын чувствовал себя не по годам взрослым. «Ничего, успокоил себя Спаситель, скоро у нас будет полная семья, и он снова станет ребенком».
Очередная пациентка поступила так, как призывала надпись на двери: «Стучите и входите». Она трижды постучала в дверь молотком в виде кулачка, вошла и уселась ждать в приемной, надеясь, что месье Сент-Ив не промаринует ее тут слишком долго.
Мадемуазель Мотен?
По телефону Пенелопа Мотен сказала, что у нее «проблема, которую ей позарез надо разрулить». По лексикону и торопливой речи Спаситель решил, что имеет дело с молоденькой девушкой лет двадцати. Однако девушка пожелала выглядеть лет на десять старше, надев костюм working girl с приталенным пиджаком и светлой блузкой и накрасив губы дорогой помадой. Она сидела на краешке стула, сдвинув колени и слегка повернув ноги вправо, как учили сидеть девушек, когда они еще не носили брюки.
Итак, чем могу помочь?
Сент-Ив, задавая вопрос, невольно вздохнул. В конце рабочего дня ему так хотелось иногда услышать: «Да ничем! У меня все прекрасно!»
А вы разве не спросите у меня адрес, номер мобильного?
Спаситель едва заметно улыбнулся:
Я знаю, как вас зовут. Вам хочется, чтобы я получил от вас как можно больше официальных сведений?
Да нет, мне-то что! Я думала, вам нужно
Что это дотошность? Обидчивость? Готовый к самым непредсказуемым реакциям, Сент-Ив поспешил перейти к сути дела:
По телефону вы сказали о проблеме, которую позарез нужно разрулить. Может быть, мы сразу ее и обсудим?
Да? Ну, если угодно отозвалась мадемуазель Мотен недовольным тоном.
Угодно.
Угодно что?
Здесь обсуждают что угодно. У нас же не допрос в полицейском участке. И уж тем более не разговор со строгой мамой.
Сент-Ив сам удивился, что вспомнил древнюю, поросшую мхом шутку. Но Пенелопа рассмеялась. К счастью.
Хорошо, я скажу вам то, чего не говорю маме. Голос зазвучал естественно, она даже откинулась на спинку стула. Я влюбилась в сорокалетнего мужчину. А мне двадцать шесть. Вас это не интересует, но я все-таки скажу. Разница в возрасте меня не смущает. До тридцати лет все мужчины идиоты. Но он женат, у него дети. Будем называть его Серж. Для удобства.
Пенелопа Мотен тоже имя для удобства? осведомился Сент-Ив, послушавшись подсказки интуиции.
Как это? спросила она, привставая с места.
Всему интернету известна художница Пенелопа Бажьё, рисующая комиксы, и не менее известна Марго Мотен, художница-иллюстраторша. Для удобства вы с таким же успехом могли бы назваться Марго Бажьё.
Девушка слушала Спасителя с круглыми глазами и открытым ртом, будто позировала для статуи «Изумление» (назовем ее так. Для удобства).