Вы писали стихи, сказала она убежденно. Не отказывайтесь.
Не отказываюсь. Только кто их не писал
Извините, что я вас все время спрашиваю. Женщины ведь любопытны, улыбнулась она и, отважившись, спросила: Вы счастливы?
Виктор Иванович ответил не сразу.
На этот вопрос ответить ой как нелегко.
А в житейском смысле?
Я не понимаю вас.
Господи! воскликнула Лариса Никитична. Я нахалка, каюсь, но как вам живется, кто у вас жена, какая она
У меня нет жены.
Развелись?
Нет, она погибла, ответил он и снова помолчал. Нелепо: в горах пошла зачерпнуть воды, наклонилась, поскользнулась, упала в речку. На моих глазах И я ничего не мог сделать. Бывает, и так уходят жены. Она была не новичком в горах, мы каждый отпуск проводили в них. Конечно, нелепость
Это ужасно, тихо сказала Лариса Никитична и, продолжая думать о себе, добавила: А жили вы с ней наверняка хорошо
Неплохо.
Так всегда, если люди хорошо живут
Значит, вы живете плохо?
Нет, почему же. Мирно, спокойно, в горы не ходим. И ни за что не пойдем. Что там интересного? Самые высокие горы, которые мы покорили, это Ленинские горы. К чему нам иные? Любимая наша гора «Казбек» у Никитских ворот. В этом подвале можно потерять жену, но лучше все-таки найти любовницу. Вот так мы живем, и только так, Виктор Иванович
И у нас ребенок, семья, кухня, гастроном, универмаги и универсамы и, конечно, «Казбек», в котором можно потерять мужа, но лучше все-таки найти любовника? в ее тоне продолжал он.
Приблизительно так. Кроме ребенка, его нет, и любовника, которого тоже нет. Я отсталая, старомодная. Она засмеялась, и свой смех показался ей неестественным и пошлым, а потом вдруг с предельной откровенностью сказала: Мы ведь не живем, а боремся. Жизнь вообще-то борьба, но когда семейная жизнь борьба, согласитесь, это ничего не имеет общего со счастьем. Да, впрочем, нельзя семейные дрязги называть борьбой Простите, я поступаю скверно, когда показываю это белье, но чувствую, вы можете меня понять. Я так же, в сущности, одинока, как и вы, родственные души Муж не пьет, он воспитанный человек своеобразно, правда; преподает в институте, скоро защитит диссертацию. По анкете вроде бы все хорошо, но по душе, по душе, дорогой Виктор Иванович, страшно!
Да вы просто не любите друг друга, вот и все. Или у вас излишне высокие критерии, а это, иными словами, неуживчивый характер
А как же быть с несомненным смыслом добра без высоких критериев? Как?
Они не заметили, как самолет заходил на посадку, и теперь он, приземлившись, упруго гасил скорость на посадочной полосе. Во Внукове моросил дождь, глухо погромыхивало небо. Накрывшись плащом, они побежали в здание аэропорта получать вещи Ларисы Никитичны.
Виктор Иванович, а где мои яблоки? спросила Лариса Никитична, доставая из чемодана плащ.
Лежат они, наверное, спокойненько в зале ожидания или на скамейке, помните, мы воду пили?
Это вы виноваты. Заговорили меня, а я рот разинула.
Может, вернемся?
Если уж возвращаться, Виктор Иванович, так хотя бы лет на шесть назад.
В Москву они ехали в такси вместе с пожилыми супругами и молчали. Справа от нее сидел Виктор Иванович, а слева супруг, раздражавший ее запахом дешевого одеколона и нафталина, разговорами с вернувшейся с юга женой о неожиданно испортившейся погоде в Москве, о том, как он получил телеграмму, как ехал во Внуково, боясь опоздать. «А ведь я не права, подумала она, поймав себя на том, что относится к супругам с предубеждением. Они рады встрече, может быть, скучали друг без друга. Нам нужно было взять другое такси. Пусть бы поворковали старички. Мы им мешаем, едем и молчим, а выйти нельзя неуважительно к ним. Интересно, согласился бы Виктор Иванович выйти, предложи я ему? Михаил Викентьевич удивился бы: зачем? С ним ничего непредвиденного не случается и не может случиться. Неужели и Виктор Иванович спросит: зачем?»
Она повернулась к нему и тихо спросила:
Вы бы согласились сейчас выйти и взять другую машину?
С удовольствием, но
Спасибо, прервала она. Но нельзя, неприлично, правда?
Конечно.
Дождь сек ветровое стекло, струйки воды на нем, к удивлению Ларисы Никитичны, не сбегали вниз, а поднимались вверх, дробя в себе свет встречных машин. Она представила, как вот такая бы машина осветила их на обочине, мокрых, взбалмошных и счастливых. Они садятся в свободное такси, останавливаются на Котельнической, и она, испытывая головокружительную и сладкую высоту, как на краю пропасти, приглашает Виктора Ивановича к себе. Дома она ставит на стол бутылку коньяка, наливает в рюмки из дорогого заграничного хрусталя Из них никогда и никто еще не пил. Аделаида Марковна подарила их к свадьбе, а ей давно хочется какую-нибудь из них разбить. Ведь мастер делал их для того, чтобы пить из них, а не только восхищаться ими. Вот она выпивает и рюмку вдребезги. Пусть из двенадцати останется одиннадцать, пусть в чем-то нарушится заведенный порядок в ее жизни А потом она скажет ему: «Сегодня мне показалось, что ты тот самый единственный мой человек, которого я жду вот уже столько лет. Я почувствовала: ты догадался, о чем я думала, и говорил, говорил, о господи, о чем ты только не говорил, но думал совсем о другом. Ошиблась? Вот видишь, нет, не ошиблась.
Мы сейчас в квартире одни. Но что бы ни произошло между нами, мы должны остаться людьми. Ты знаешь, когда люди остаются людьми, а когда становятся животными. Я ведь не знаю, дорогой Виктор Иванович, что такое любовь. Меня муж не любит, у него какая-то пошлая связь с одной из наших аспиранток. Я не ревную, мне в принципе безразлично, но надоело замечать: если он возвращается поздно, то так старательно поджимает припухшие губы. И надоело съеживаться, когда он здесь (она подойдет к постели и брезгливо поморщится) ложится рядом со мной, а от него пахнет духами аспирантки Розы
Мне хочется быть счастливой; какая разница для этого нужна вечность или мгновение, но каждый человек должен расцвести, ведь даже папоротник цветет в ночь под Ивана Купалу.
А теперь вы должны уйти, Виктор Иванович».
«Вы сумасшедшая, Лариса», скажет он; слова эти нужно будет принять за проявление нежности, потому что подобные ему не способны говорить что-либо ласковое, они лишь чувствуют, а когда хотят сказать что-нибудь приятное женщине, кажется, что они грубят или начинают ругаться.
И он уйдет, будет потом вспоминать эту странную исповедь, начнет звонить, добиваться встречи, а она станет отказывать и согласится лишь тогда, когда он потеряет всякую надежду. Она будет мучить его и себя, сомневаться, страдать, потому что без всего этого не бывает настоящего счастья, настоящего чувства. Должно же все это иметь цену
Вам на Котельнической куда? спросил шофер.
К высотному, сказала Лариса Никитична.
Уже были видны красные огни ее дома, справа, в стеклянной шашлычной, сидели люди, матово блеснула Яуза, зажатая набережной, и машина остановилась. Виктор Иванович вышел, чтобы она могла выбраться; водитель как-то слишком быстро управился с багажником, поставил чемодан на асфальт.
Всего вам доброго, Лариса, сказал Виктор Иванович и сел в машину.
Счастливо и вам, Виктор, ответила она.
Он закрыл дверцу, у него была еще возможность остаться; он мог бы пройтись до Таганки пешком; если не остаться, так хотя бы попросить телефон; она стояла, неуверенно подняв руку, чтобы помахать ему; таксист медлил; она еще стояла и молчала мужчинам принадлежит первый шаг; ей показалось, что Виктор Иванович расплачивается с шофером, а потом вдруг машина сорвалась с места, и через несколько секунд ее огни смешались с огнями десятков других машин.
Может, и хорошо, что мы так расстались, думала впоследствии Лариса Никитична, вспоминая маленький, неустойчивый тот самолет, летний вечер, Виктора Ивановича, безусловно порядочного и очень доброго человека, и себя взбудораженную предчувствием внутренней раскрепощенности, блеснувшей надеждой подняться над однообразным, серым, даже жалким существованием. Ей было стыдно, когда она вспоминала свои мысли, свое поведение. Все неестественным и фальшивым было у нее: и голос, и смех, и улыбки, и мысли, особенно мысли неуравновешенные, неподвластные и импульсивные. «Ничего особенного не произошло, успокаивала она себя, встретился интересный мужчина, а я не очень-то красиво себя повела; ну, ладно, бог с ним, с некрасивым моим поведением, все это не имеет, никакого продолжения»