Он подкатывает к плетню дырявый бабкин чугунок, ставит вверх дном и взбирается на него. Так видно еще лучше, только все равно матери на дороге нет. И Саньке вдруг приходит счастливая мысль: пойти на бугор и поесть козельцов.
Через заросли краснотала, ограждающие дидов двор от песка, он поднимается на вершину бугра и там среди кустиков чебреца и былинок пырея ищет козельцы прижавшееся к земле растение с невысоким стеблем, налитым млечным соком, а главное со сладким волокнистым корнем. Добывать их научил старший брат, и теперь Санька, как ему и показывали, роет вокруг корня ямку, берется обеими руками за него пониже, тянет, надувшись.
В пищу идет только корень, стебель пригоден для другого клейким молочком можно рисовать на руках, ногах, животе разные фигурки, а если их еще присыпать землей, то они держатся на теле до тех пор, пока мать не смоет теплой водой. Но Саньке сейчас не до рисования, он не очень тщательно очищает корни от песка и с хрустом жует их.
Неожиданно в краснотале одна из двух бабкиных куриц поднимает кудахтанье. Наверно, куры купались в песке под кустами, а к ним подкрался хорек? Санька никогда не видел этого таинственного зверька, но бабка настойчиво жаловалась всем, что где-то поблизости живет хорек большой любитель курятины, и, не дай бог, он задавит последних в Базах куриц, которые кормят больного дида Нестира.
Схватив увесистый кусок кремня, Санька бежит в кусты. «Ках! ко-ко-ко-ках!» кричит белая курица, важно расхаживая вокруг ямки в песке, и он, не веря своим глазам, видит яйцо.
Он бережно берет его, белое и еще теплое, несет во двор. Яйца удивительно вкусная штука. Подарила бабка как-то ему одно, мать заправила им суп из лебеды, так получилось, считай, чуть ли не кастрюля яичницы. Бабка говорит, что от яиц может живот заболеть, и варит их диду, потому что он ничего другого почти не ест. Только Саньку не так-то просто провести: живот болит, если переесть козельцов, от волчьих (он называет их молчьими) или других, незнакомых ягод, но от яиц он никогда не болит
Наконец-то возвращается дид Нестир. Опираясь на палку, он тащит вязанку хвороста, бросает ее за хатой и садится отдыхать на крыльце.
А у меня что-то есть, есть прыгает перед ним Санька.
Дид вытирает рукавом рубахи пот на черном, землистом лице и спрашивает:
Та шо ж воно такэ е, Лександро Батькович?
Яйцо! выкрикивает Санька и мчится в шалаш.
Дид держит в клешнистой руке яйцо, усмехается:
И правда, яйцэ. Так тоди, Лександро Батькович, и жизнь получшала и табачок подэшэвшав
Я в кустах нашел, хвастается Санька.
Молодэць. Полож його на землю, шоб нэ розбыть, а мамка прийдэ та й зварэ. Я бачив мамку в лиси, казала, скоро буду. Сидай рядом, будэмо ждаты
Санька прислоняется к нему и смотрит на дорогу. С дидом он в большой дружбе. Дид всегда на его стороне. Вспомнится Саньке, что на бабкиных грядках растет редиска или морковка, и начинает он капризничать или, как говорит мать, разводить квас. Она берется за хворостину, но он не сдается: ждет, пока дид пошлет бабку на огород. И дид многое умеет: вырезать из лозины свистульку, волшебную палочку с затейливым узором, смастерить пропеллер, который сам крутится только беги
По дороге проходит отряд красноармейцев, скачет всадник, догоняя их. Дид поглаживает Санькину голову, и тот начинает дремать под тяжелой и теплой его рукой.
Просыпается Санька уже в шалаше то ли от сильного хлебного духа, который накопился в жаркий день в соломе, то ли оттого, что ему почудился голос матери. Нет, ему не послышалось: мать в самом деле беседует о чем-то с дидом. А яйцо? Где оно? Ему становится жутко от мысли, что оно могло куда-нибудь деться, что его вообще не существовало. Приснилось, а наяву не было никакого яйца
Он облегченно вздыхает, когда видит, что оно здесь, белеет в углу шалаша. С величайшей осторожностью он берет его двумя руками, потому что было бы непоправимым горем лишиться счастливой находки сейчас, когда ждать осталось совсем немного, и несет матери, чувствуя, как трусы предательски сползают все ниже и ниже. Не поднимая их, он ждет, что мать сейчас похвалит, бросится разводить огонь, но она почему-то боится взглянуть ему в глаза, смотрит только на яйцо и затем, поджимая обсыпанные малярийными болячками губы, говорит тихо:
Это чужое яйцо, сынок. А брать чужое нельзя.
Та звары йому, Егоровна, будь ласка. Раз дытына хочэ
Нестир Иванович, вы тоже как маленький. Мы и так сидим на вашей шее. То редисочки, то морковки, то лучку
Это мое яйцо, я нашел его! кричит Санька, заливаясь слезами, но мать отбирает находку и относит в хату.
Побойся бога, Егоровна, упрекает дид Нестир, когда она возвращается. Нэ гордысь. Я ж бачу, ты прыйшла сьогодни з пустыми руками. Военни пишлы на пэрэдову, никому тоби стираты. А воно ж цилый дэнь тэбэ ждало з цым яйцэм
Нестир Иванович, перестаньте, прошу вас, говорит мать и проходит мимо Саньки к шалашу.
Ты плохая! Ты плохая! Я не люблю тебя! кричит Санька вслед.
Ну и не люби
Санька потрясен. Рыдая, он со злостью протирает глаза, а они снова заливаются слезами и, чувствуя, что матери надо ответить такой же жестокостью, грозит ей:
Я умру! Умру, как Светка!
Умирай, доносится из шалаша.
И Санька внезапно перестает плакать. А что, если в самом деле умереть? Он будет лежать спокойно, все ему будет трын-трава, а мать плакать Так ей и надо. Но зато ему больше ничего не будет нужно. Пусть зарывают его в землю, пусть. Ему никогда, никогда не захочется есть, не станет он больше дожидаться матери, пусть она бродит где ей вздумается и сколько вздумается. Не пойдет он никогда в Изюм, не станет там прятаться от самолетов, бояться бомбежек ему все станет безразличным
Он умрет.
Но, представив, как мать начнет причитать и рвать на себе волосы, он ощущает, как что-то больно застывает у него в груди. Ему жалко мать, и он заглядывает в шалаш, озабоченно смотрит на нее, втайне надеясь, что снова наступит мир и согласие, предупреждает:
Я иду умирать.
Если бы она сказала: не умирай, сынок. Он сразу бы простил ей яйцо, бросился на шею и заплакал. И остался бы навсегда жить. Но мать, не поднимая головы, обрезает лебеду.
Я иду умирать
Я же сказала: иди.
Ей безразлично, умрет он или нет!
И Санька идет умирать. Забирается в краснотал, ложится на спину, вытягивает ноги, складывает на груди руки и закрывает глаза. Он надеялся умереть тотчас же, как только уляжется таким образом, но почему-то не умиралось
Неподалеку закокотали куры, гребутся. Разве здесь можно умереть? Нужно идти на дорогу наедет какая-нибудь машина, и тогда уж наверняка умрешь.
Он выходит на дорогу, ложится на мягкую и горячую пыль. Машин нет. Если без надобности, злится Санька, так они шастают, а нужно не дождешься. В селе завывает какая-то, идет. Может, сюда? И стихает
Лександр Батькович, слышится глуховатый голос дида Нестира. Нэ вмырай. Раз маты нэ хочэ, я сам зварю тоби яйцэ
Не нужно оно теперь ему, можно и без него обойтись. Только хочется Саньке, чтобы мать сейчас вышла и забрала его. Ведь он умрет на всю жизнь, как она этого не понимает? Не идет. Значит, правильно он делает, никому не нужен
За околицей урчат грузовики. Санька знает, что они обязательно поедут этой дорогой. Вот они уже близко, совсем рядом с какой бы он радостью убежал во двор, пусть мать не выходит, пусть только позовет! Может, все-таки догадается? Ну как она не понимает, что он должен оставаться на месте: ведь если решил умереть, надо дело довести до конца
Передний грузовик, обдав Саньку пылью и бензиновой гарью, останавливается. Слышны мужские голоса. Кто-то спрыгивает на землю, подходит к Саньке, трогает за лицо. Он вздрагивает и еще крепче сжимает веки.
Он жив, товарищ майор, притворяется!
Мальчик, открой глаза
У Саньки нет уже терпения лежать с закрытыми глазами, он потихоньку приоткрывает веки. Вокруг стоят бойцы, командир склонился над ним и улыбается. Он уставший и небритый, с одной бровью, а там, где должна быть другая, розовеет пятно кожи, не успевшее загореть.
Ты почему здесь лежишь? спрашивает командир.
Хочу умереть.
Во сколопендра! Он хочет умереть! смеется удивленно боец, который называл командира майором.