Да, вспомнил! Когда она сказала, что будет мешать полетам, я спросил, откуда она решила, что я летчик. Надя улыбнулась. Да по сапогам. У летчиков они, как правило, всегда блестят. Хотя бывают и исключения.
Нет моя девушка ни на что не похожа. И потом, как искать. А ежели она замужем! Тупик.
Я бросил поиски и полностью погрузился в полеты. Осваивали Поликарповские И-15 и И-16. Истребитель И-16моноплан и в полете был менее капризен, чем его предшественник биплан И-15.
Немецкие курсанты, а на самом деле уже опытные летчики, прошедшие Первую Мировую, обкатывали «Мессера», «Фоккера», «Дарнье».
Однажды пошёл в библиотеку посмотреть свежие газеты. Готовился к очередной политинформации.
Сижу, выписываю серьезные фразы о текущем политическом моменте и ситуации вокруг нашей страны. Как всегда, нам все угрожают и необходима бдительность. В общем, «Над Амуром тучи ходят хмуро» Задумался я и стало мне что-то грустно. Уже почти 35 годков. Да, звания идут, как говорят, в штатном режиме. А ни семьи. Ни детей. Ни даже любимой. В этот момент кто-то легонько трогает мое плечо.
Надя!! Как же я не почувствовал, что в воздухе библиотеки уже давно запах свежести и любви.
Дальше все я проделал стремительно. То есть, схватил Надю. За руки, на глазах изумленных читателей быстро вывел ее на крыльцо и не давая ей ничего сказать, ни возразить, буквально выкрикнул:
Ты даже не представляешь, что происходит. Я люблю тебя. Только тебя. Я уверенмы созданы друг для друга. Никто другой не может нам помешать. Нам необходимо пожениться. И срочно. Я сейчас иду вместе с тобой к тебе. Хочу познакомиться с родителями и завтра утромв загс. Нам никто не может и не должен помешать. Я тебя люблю так, как нормальные люди любить не могут. Верно, я сошел с ума. Но мое помешательство неизлечимо.
Надя улыбнулась, но неожиданно стала плакать.
Федор, я тебе уже говорила, у нас ничего не может быть. Этоневозможно и лучше тебе знать об этом сразу и понять. И принять. Мы не можем быть вместе. Вот и все.
Баах! Как крыло отлетело, и я лечу на новом ЯК-1 вниз. И парашют не взял. И холод. Страшный холод внутри живота. Все пропало. Сейчас разобьюсь.
Такое отчаяние мной овладело, что я не отступаю. И не отпускаю рук Нади.
Даже если муж против. Я его уговорю. Я объясню ему, что мы созданы не для других. Созданы мы друг для друга и только так.
Но к мужу идти не пришлось. Мужа не было. А я Надю в этот день не отпускал вовсе. Она еще один раз сделала попытку уйти, но не тут-то было. Все-таки яистребитель. Верно, мама думала обо мне. И сказала бы: «Ну ты, Файтл, все-таки не полный шлимазл. Вот видишь, если это большая у тебя любовь, то наверняка девушка должна быть очень хорошая. Не отпускай ее».
Я так и поступил. И проводил домой. Нарвал где-то цветов. В станционном буфете забрал все шампанское. Ребятам со станции же позвонил, просил доложить по службе, что вывихнул ногу. Все это проделал на одном дыхании, как «бочку» завертел или «иммельман»
В этот вечер, эту ночь я был счастлив совершенно. Надя все шепталане торопись, ты не в полете.
И все было мое. Я ни о чем не жалел. Ибо время остановилось. Я даже не знал, что сейчасночь, день, утро. К моему удивлению и Надя потеряла ориентацию. Выходила в сени. Там грохотали тазы, ведра.
Прости, милый. Я совсем голову потеряла, говорила Надя и вдруг шептала слова модной в те годы песенки запрещенного белоэмигранта Вертинского: «у ней такая маленькая грудь, на ней татуированные знаки»
Мы сошли с ума. И навсегда.
Как я благодарен нашему Бате. Он как-то раз собрал нас, небольшую группу вернувшихся из увольнения и сказал некое назидание. А оказалось, что сказал он нам, желторотым, да еще в прыщах, мудрые слова.
Вот что, военлеты. У вас девушки будут. Женщины. Даже жены. Он вздохнул почему-то. Вот вам мой совет. Никогда не интересуйтесь их прошлой жизнью. Никто. Нисколько. Никто лучше. Вы прежде всего должны женщину свою уважать. Даже если она и сиюминутная. Она вам все сама расскажет. А ежели не расскажет, то и не надо. Значит, она вас не очень ценит. Поэтому наслаждайтесь, любите и будьте настоящими мужиками. Теперьотбой!
Мы запомнили слова Бати на всю жизнь. И я, конечно. Тем более, радовался, что мужа нет.
Утром мне Надя рассказала про себя. Мама ее умерла давно, они живут с папой. Онстрелочник на нашей липецкой железнодорожной станции. У нее сын, ему теперь уже три года. Если ты останешься и захочешь, я вас познакомлю.
Как этозахочу! Как это! Конечно. Немедленно.
Нет, не немедленно. Он в деревне у тети. Вот немного подождем да может и съездим к ним.
Да, да, съездим. Я сейчас сбегаю к командиру, отдам ему заявление. На ее удивленный взгляд поясняю: В армии так принято. Хочешь женитьсяпиши заявление командиру части. Он рассмотрит, что за девица, каких кровей да кто в роду у нее. И даст добро.
Нууу, протяжно произносит Надя, нам точно не даст твой командир разрешения. Да и ладно. Ежели ты согласный, то и так будем жить. Если этолюбовь.
Пойми, Надя, меня никто не разлучит с тобой. И плевать. И еще. Ежели ты не против, я твоего сына усыновлю. Теперь твоя задачародить мне дочь.
И снова бедная кровать начала испытывать такие перегрузки, что папа Надин как-то даже сказал:
Ты бы, Федор, диван, что ли, приобрел. В качестве запасного аэродрома, как у вас там говорят.
Да я согласен, куплю диван. Он крепче.
А документ-заявление я нашему Бате передал. Мол, так и так, хочу жениться на местной девице Надежде Журавель, пролетарского происхождения, член профсоюза.
Оказалось, Надежда в чем-то была права. Ибо Батя, который такие листочки даже и не читал, в моем случае вызвал на собеседование. Беседа была пустая: хорошо ли я подумал, знаю ли семью этих «Журавлей», известно, что у нее ребенок. А кто отец? Как в твоей семье относятся к этому браку. Как с бытом, в том смысле, где жить-то будете.
Я отвечал четко, ясно, без «соплей», по-партийному. Значит так: подумалхорошо и даже очень. Отец Надеждыпутевой обходчик, но не пьющий. Матьскончалась. Про ребенка, конечно, знаю, но теперь этомой ребенок. И только так. В моей семье отнеслись к браку вначале отрицательно, по религиозным мотивам. А затем примирились. Ведь другое время, иная эпоха, товарищ командир.
Да, да, покивал головой Батя. Ладно, иди, женись.
Вечером Надежда пыталась мне рассказать про свою личную жизнь. Как, мол, образовался мальчик по имени Герман трех лет от роду. Я, честно, слушать не стал. Только спросил, не нарисуется ли отец. Нет, ответила Надя, отец не нарисуется. И еще я спросил, что, любит ли она этого «отца», на что получил ответ вполне искренний:
Да, Федор, я любила этого человека. Но он не мог жениться, хоть и не из трусливых. Меня отпустил. Но я зла не держу. Давай-ка, расскажу тебе подробно все про мои дела грешные.
Брось, Надя, мне это совсем не интересно. Я вот инструмент купил, с Геркой будем строить модели самолетов. А там, глядишь
Нет, нет, никаких самолетов. Хватит мне за тебя волноваться. Лучше пусть будет по паровозной части. Иди пить чай, тебе завтра рано вставать.
Вот так началась моя семейная жизнь.
Нас расписали быстро. Так же быстро выдали документ об усыновлении. И стал я одновременно и молодым мужем, и молодым отцом. Кстати. К мальчику мы поехали сразу после загса. Да с форсом. На мотоцикле. Найди, читатель, мотоцикл у гражданина СССР в Липецкой области в 1928 году. Либо в Воронежской. Либо вообще, в европейской части СССР. А мне в части дали немецкий БМВ, мол, при свертывании школы вернешь. Но хорошо известно, ничего не бывает надежнее временного. Раз временно, то и навсегда.
Познакомил я Надю с моими летунами. Наши ребята откровенно пялили глаза, не скрывали того, что скрыть невозможно и все галдели «горько, горько». К месту и не к месту. А немецкие летчики к Наде относились даже чрезмерно уважительно. Величали ее фрау Запрудный и при каждом случае дарили цветочки разные. Все это буржуазное внимание мне не очень нравилось, но эмоций не проявлял. Все жеодна мы стая. Летуны.
Так вот, на мотоцикле махнули мы в деревню, что под Липецком.
Не, не зря я так с ходу усыновил этого мальчика. Вы бы видели, как он ко мне бросился. И не отпускал меня. Конечно, мотоцикл. Конечно, мой шлем и летные очки. Игрушки были проигнорированы, а вот ящичек с инструментом для моделей пришелся совершенно вовремя. После вручения ящичка мы Германа не видели и не слышали. Вернее, слышали только сопение. Но кто сопит, то ли