Шумно проурчала вода, и дверь открылась.
Заходь! весело сказал Коля.
Сам Коля выходить из уборной не собирался. Он тут же закрыл дверь на крючок, вытащил из кармана спички. достал одну, послюнявил языком кончик ее, потер о стену, где была побелка, затем, быстро чиркнув, выщелкнул горящую спичку в потолок. С шипением спичка прорезала воздух, и, пока Везувий соображал, зачем все это, спичка прилипла послюнявленным с побелкой концом к потолку и прикоптила его.
Везувий увидел множество обугленных, до его прихода сгоревших на потолке спичек и черные круги возле них.
Когда на пороге комнаты появился Иван Степанович, в засаленной телогрейке, подпоясанной фронтовым ремнем, в ватных брюках, кирзовых влажных сапогах и с тяжелым вещевым мешком с картошкой за плечами, Везувий выпалил:
Колька весь потолок в сортире испортил! Искорки вспыхнули в глазах отца, недобрые искорки, которых прежде не подмечал Везувий, и отец, медленно стащив с себя мешок и привалив его к стене, распоясался и неожиданно хлестко и больно стеганул им по заднице Везувия. Тот взвился как пламя и заслонил зад руками.
За что?! завопил он истошно. Порывисто втянув в себя воздух, отец крикнул:
А чтоб не до-окла-ады-ывал! Это «докладывал» он произнес таким гневно-ироничным тоном, что Везувий почувствовал к этому слову отвращение.
Коля, беспечно сидевший на диване и все это время от нечего делать ковырявший пальцем в носу, вздрогнул, побледнел и боязливо втянул голову в плечи.
Иван Степанович, не раздеваясь, стуча каблуками сапог, с широким ремнем в руках, быстро сходил в уборную и, вернувшись, с лицом мрачным и гневным, схватил Колю за шиворот, так что затрещала рубашка, отбросил ремень и ударил Колю в лицо огромным кулаком.
Клок рубашки остался в руке Ивана Степановича, а Коля, сбив и опрокинув стол, валялся, постанывая, на полу. Кровь сочилась из носа и губ.
Иван Степанович откинул занавеску чулана и, опустив глаза, часто дыша, принялся раздеваться. Когда он снимал сапоги, взгляд его задел оберточную бумагу, высовывающуюся из-за шкафа.
Иван Степанович, в одном сапоге, поднялся и вытащил сверток. Развернув его, увидев новую ткань, он недоуменно поднял голову на Колю, который теперь неподвижно стоял в центре комнаты у опрокинутого стола, и отрывисто спросил:
Откуль?!
Коля сделался белее побелки, задрожал и, отчетливо понимая, что вранье здесь не пройдет, едва слышно вымолвил:
С ателье
С какого такого ателье?! грозно бросил Иван Степанович и, подойдя к Коле, наотмашь ударил его свертком по лицу. Ах ты гад паршивый! взревел отец. Воровством занялси! Я тебе ж все ноги повыдергиваю! Отец брезгливо бросил дорогой отрез шевиота на пол и, отойдя к сундуку, сел. Я всю жизнь ишачу. копейки нигде не взял чужой
Может, он купил, не к месту вставил Везувий, но отец посмотрел на него из-под черных кустистых бровей таким диким взглядом, что Везувий моментально затих.
Отец уже более спокойно, но все еще прерывисто дыша, продолжил:
Вот будет лежатьне возьму! махнул он рукой. Пропади оно пропадом! Ни в жисть никогда ничего не брал! Избави бог! А что я не мог взять? Да вон на пивзавод приезжаю. Бери! Не-эт, Ванька чтобы где чужое взял?! Лучше удавлюся с горя от нищеты, не возьму! Он стащил с запревших ног мятые портянки и сунул ноги в тапочки, которые робко поднес ему Везувий. Бери эту тряпку, отец кивнул на отрез шевиота, и неси с глаз долгой! И чтобы я больше не видел! Он зло постучал оттопыренным указательным пальцем по ребру сундука.
Вошла мама с полными сумками, удивленно спросила:
Чой-то разоралися, со двора все слышно?
Вона, кивнул Иван Степанович на отрез, специялист приволок!
Мать всплеснула руками, заметив вспухшую, кровавую щеку Коли и опрокинутый стол.
Вора не потерплю у себя! Убью! сказал Иван Степанович, перекинул полотенце через плечо, взял мыльницу и, вздрагивая спиной, пошел на кухню умываться.
Ай, Колька, ирод, прости мене, царица небесная, что ты творишь, на какой позор всю нашу семью ставишь! жалобно заголосила мать.
Коля вонзил испуганный взгляд на Везувия и шепнул ему:
Пошли, оттараним тряпку, на шухере постоишь
На шухер я не пойду и с тобой водиться больше не буду, вымолвил тоскливо Везувий и, глядя на мать, заплакал.
Коля поспешно, пока отца не было, оделся, подхватил отрез и поволок его «возвращать» в ателье
Когда отец сидел за столом и ужинал, в коридоре раздался женский вопль и в комнату ворвалась и пугливо застыла угловая соседка в расстегнутом на пышной груди халатике. Увидев Ивана Степановича, соседка на мгновение затихла, поспешно запахнула халат, а уж затем взмолилась:
Утихомирь, Иван Степаныч, господом богом прошу! Лицо соседки было красно от слез. Ногами бьет, сво-олочь!
Этого мене еще не хватало! недовольно пробурчал Иван Степанович и, отложив ложку, встал.
Везувий, напуганный визгом соседки и предшествующими ее появлению событиями, осторожно пошел за отцом в угловую комнату. Там лежал у кровати обычно добродушный пьяница-милиционер дядя Гриша и с каким-то неистовством бился головой об пол.
Ну, чево дурака-то валять, миротворно прогудел Иван Степанович и принялся поднимать дядю Гришу, который был в нательной рубахе, темно-синих с красной жилкой по бокам милицейских штанах-галифе и в хромовых, сильно пахнущих гуталином сапогах.
Сначала дядя Гриша эабрыкался, но, различив мутными глазами соседа Ивана Степановича, утихомирился и не противился положению на кровать.
Только тут выползла из-под кровати бледная, дрожащая девочка лет пяти.
Он мамку бьет! сказала та.
Когда вернулись в комнату, жена дяди Гриши сидела на сундуке и о чем-то достаточно беззаботно судачила с мамой.
Доев ужин, отец медленно разделся и лег. Везувий сказал:
Пап, у твоей медали я ухо сплющил, чтобы в расшибалочку играть. И опустил повинную голову.
Но к удивлению, отец равнодушно воспринял эту новость, зевнул и сказал:
И играйси Только не шали Играйси!
Через минуту легкий храп полился по комнате. Везувий сидел на полу и о чем-то напряженно думал, чесал затылок и вздыхал
В воскресенье, ранним утром, отец сосредоточенно водил по густо намыленным щекам опасной бритвой, а Везувий, поглядывая на него из холодящей тело раскладушки, спрашивал:
Пап, ты куда?
Собирайси, сказал отец, оттягивая кверху нос, чтобы тщательнее выбрить под ним, в гости к дяде Володе
Везувий возликовал, переоделся в сухие трусы, мокрые с простыней сунул в бак, клеенку повесил на веревке в чулане, сложил раскладушку и сунул ее за шкаф.
Чисто выбритый, свежий, подтянутый Иван Степанович не спеша и с достоинством шел к трамвайной остановке, поддерживаемый чинно под руку мамой, и дымил «Беломором». Впереди, задыхаясь от волнения, вышагивал в выглаженных, бывших Колиных брючках Везувий, чуть склонив корпус, потому что нес тяжелый аккордеон.
XI
Везувий испытывал какое-то неизъяснимое удовольствие оттого, что так быстро и дружно собрались все родственники, которые должны были в этот день собраться у дяди Володи, и причем без особого приглашения, а совершенно самостоятельно, потому что все знали, в какой день у дяди Володи день рождения, поэтому приехали по собственной воле и желанию.
Еще Везувию понравилось, что предложение тети Поли садиться за стол было немедленно приведено в исполнение, а тост во здравие дяди Володи, произнесенный Иваном Степановичем, столь же немедленно и с необычайной готовностью единодушно реализован.
Через некоторое время, когда Везувий заиграл на аккордеоне, Иван Степанович не преминул вставить свое традиционное замечание, что его сын будет выступать в Большом театре, и слова эти доставили Везувию известное удовольствие, и после того, как отзвучало танго, Везувий уже чувствовал себя вольной птицей, тем более что старших детей не было и никто его не просил играть столь долго, как это было в прошлый раз.
Хотя все и так за столом хорошо ели, тем не менее тетя Поля продолжала потчевать гостей, и, потчуя, она так твердо была убеждена в том, что предлагает им самую изысканную пищу, что эта убежденность передавалась гостям и они ели еще аппетитнее, прямо-таки за двоих, хотя на сей раз на столе ничего особенного не было, зато шел оживленный разговор братьев-шофе-ров о карбюраторах, аккумуляторах, коленвалах; и женщино холодце, заливном из трески и о соотношении муки и дрожжей в пирогах