Э, дед, лихо ты. В самую суть решил залезть сразу, а? Видно: ничего ты не понимаешь. Зачем Там свой счет. За ребят, за мирных, за русских. Все всё считают, и когда ты уже там, то просто так уйти нельзя. Не посчитавшись. Не мог же я так: хоп, контракт закончен, встал и пошел. К тому же потом, когда котел прорвали, то, казалось, быстро: завтра Одессу очистим, и всеспета песня, можно поворачиваться, сам понимаешь куда. Кузьма снова закурил, задумчиво глядя в черноту моря. Говорю же, я бы не уехал. Еще четверть города под украминадо выжимать их. У них за спиной америкосытак я бы и им прикурить дал с радостью. Но отряд мой погиб. Можно было пойти в новый. Польку жалко стало. Много ран у меня. Мог уж не вернуться. А хотелось увериться, что она в порядке.
Она не в порядке.
Да? А выглядит здоровой. А что с ней? Кузьма удивленно повернулся к деду.
Зажатая, молчит почти всегда. Думаешь, только с тобой такая? Не, у ней это что-то в голове переключилось после матери. Я-то благодаря ней держусь кое-как, а ей на меня опираться трудно, старый же я. Ты бы поговорил с ней по-человечески, только не вздумай о кровище говорить, понял? Оставь это там. Дед кивнул в сторону черного, пенящегося моря.
Я уж сам решу, оставлять мне или нет, угрюмо ответил Кузьма. А поговорить поговорю, конечно. Затем я и тут. А что, друзей у нее нет?
Есть один друг. Я так думаю, поклонник. Максим звать.
Что за Максим? Чей?
Ходит к нам каждый день, почти живет. Сегодня не пришел, потому что в город ездил продавать, а так благодаря нему дом и не развалился.
Да чей, я тебя спрашиваю?!
Не знаю я! Издалека. Сказал, с Кутаиса. Тоже без родителей остался, но он постарше, двадцать ему вроде. Молчаливый тоже, но Полинку любит, я без слов это понимаю.
Вот как.
Ты чего, хмуришься? Единственный дочин друг.
Друг, ну-ну. А ничего, что ей четырнадцать, а ему двадцать, а?
Пятнадцать ей, поправил дед.
Да ты чего, Петрович? Не понимаешь разве?! А если он того ее, обрюхатит?
Ты, Кузьма, совсем, что ли? У них это, воздушные отношения, да и тихая она больно для этого. Вряд ли они
Вряд ли! прогремел Кузьма, поднялся. Вот же ты уверенный!
Борька тоже подскочил и залился лаем. Правда, не сообразив, на кого следует лаять, он обратился в сторону моря, которому была безразлична происходящая сцена.
Сядь
Ты мне не командуй! Распустил девку! Ну-ка, где он?
Ты чего? Очнись! Дед с трудом поднялся. Не слышишь, что ли? Он нам по хозяйству помогает. Почти как родной нам стал. Успокойся. Дом твой помогал чинить, пожар тушил, когда какие-то ублюдки подожгли той зимой. Ты знал об этом?
Нет.
А откуда тебе знать? Бросил нас тут Я-то уже не это. Извини, семьдесят лет. Не молодой мужик, чтобы и пахать, и сеять, как говорится. А он здоровый, крепкий
Ты мне зубы не заговаривай, мрачно отрезал Кузьма. Я уже понял, что он тебе нравится и заместо тебя тут впахивает. Но я с ним потолкую по душам. Где он?
Не слышишь, что ли? Уехал в город.
Не верю! На черта он с ночевкой уехал? Где он там спать будет?
Не знаю. В поле может поспать на обратном пути, сейчас тепло
Ясно. Все мне ясно, Петрович. Распустил девку. В дом какого-то хрена пустил. Посмотрим, что он да как. Посмотрим Борька, пошли!
Кузьма энергично направился обратно к дому. Пес, так и не сообразив, что случилось, трусил следом и радостно махал хвостомтолько он по-настоящему, беззаветно радовался, что хозяин дома.
Ты не прав, сказал вслед Петрович, но Кузьма не услышал.
Глава третья
Сначала Кузьма перерыл дом в поисках Максима. Напугав дочь, он все-таки уверился, что парня нигде нет. Тогда он сел в засаде на чердаке, перед незанавешенным окошком, откуда было видно большую часть участка от ворот до крыльца, и стал караулить. Пес все время терся рядом. Только когда они ворвались к Полине, он как бы почувствовал неловкость и немного задержался в дверях. Ищи!закричал Кузьма, но Борька не понял, что надо искать, запрыгнул к девочке на кровать и стал подлизываться.
Папа, мы его сюда не пускаем! Он же грязный, у меня блохи будут! испуганно сказала Полина. Уйди, Борька, уйди!
Но пес уже привык быть в доме, а Кузьма рылся в шкафу, потом полез под стол, под кровать. Уходя, сказал Полине, стараясь контролировать гнев:
Спи. Завтра с тобой обсудим. И это, не хныкай, ты уже большая.
Она не стала спорить.
Кузьма привык не спать. Это было обыденное состояние, в котором он жил ночи напролет. Он почувствовал что-то очень знакомое и понятное, когда обстоятельства вновь сложились так, что надо бодрствовать и ждать приближения врага. Через полчаса к нему поднялся дед, пытался уговорить лечь, но он холодно ответил, не поворачивая головы:
Уходи. С тобой тоже завтра.
Петрович поворчал, но ушел. Кузьма замер под лунным лучом. Кожа его стала белой, зрачки черными, и он неподвижно сидел, наполовину спрятанный тенями комнаты, наполовину облитый полнолунием. Шумело море, колотилось сердце. Он слушал его, не спал. В осаде было так: часами сидишь, ждешь, высматриваешь врага. Конечно, под лучом сидеть нельзя. Но тут все-таки гражданка, и хотя Кузьма чувствовал себя как накануне боя, он понимал, что прятаться от пацана не надо. Он смотрел на дорогу и ждал. За ночь мимо проехало три машины, потом один раз, уже под утро, по отдаленной трассе прогрохотало что-товидно, набитая фура; к семи утра машины зачастили.
Кузьма спал с открытыми глазами, но все слышал, запоминал, высчитывал, готовился встать, как только понадобится. Рука неподвижно пролежала на рукоятке пистолета. Он чувствовал, как кровь раз в несколько минут совершает обращение в его теле и вместе с ней ненависть путешествует от сердца к кончикам пальцев, откуда шепотом передает оружию единственное заклятие: Убей.
Что ему нравилось в ночной службе особенно, во тьме не было никаких посторонних голосов. Никто не пытался остановить его: ни снаружи, ни изнутри. Наружным он всегда мог ответить, что увидел ползущего к позициям укра, а внутренние просто молчали. Днем они, бывало, мучили его: Не стреляй, там могут быть дети, Не кидай гранатувдруг мирные и тому подобное. Ночью все замолкало, и лишь слово убей разрядами тока управляло временем. Властное и спокойноеоно не кричало, но у него имелась цена.
Часов в восемь утра к дому подъехала машина. Вышел здоровый парень и отворил ворота. Он завел машину на пятачок в углу участка и долго ковырялся в багажнике, набирая что-то в огромную наплечную сумку. Кузьма видел не очень хорошомешали ветки и легкий туман. Он отметил, что у парня крепкие накачанные руки и ноги, нет пуза, но грудь пока мальчишеская, неразвитая. Одет он был по-простому, в белую майку и синие, пожившие свое джинсы, на ногах рваные кроссовки. Лица было не разглядеть издали.
Борька проснулся, выглянул в окно и радостно гавкнул. Хотя парень не обернулся, продолжив копаться в багажнике, Кузьма схватил пса за загривок, притянул к себе и громко прошептал.
Так, Борян, сейчас не испорти мне тут. Команды помнишь?
Пес испуганно заскулил, когда Кузьма схватил его за шкуру.
Помнишь? Умри! Ну?
Пес не сразу понял.
Умер, Борька, умер! шипел Кузьма.
Тут пес вспомнил и повалился на бок, вопросительно глядя на хозяина.
Молодца. Так и лежи.
Пес скулил, но больше не гавкал и не вставал, хотя видно было, что ему смертельно хочется полаять для приехавшего.
Сука, пса моего приручил, пробурчал Кузьма, продолжая на всякий случай держать одну руку на Борькином брюхе.
Наконец Максим захлопнул багажник, зашагал к дому. Кузьма изучил его походку. Обычный парень. Может быть, он бы ему даже понравился, кабы не эта история с Полиной. Таких пацанов было немало во время осады: пошедшие на контракт после срочки ребята со всей страны. Лицо простое, немного суровое от ранней усталости, но светлое, открытое, даже, пожалуй, чем-то парень был похож на самого Кузьму.
Ладно. Лежи тут.
Кузьма выбрался из чердачного окна, оттуда слез на крышу первого этажа и встал в полный рост. Парень не сразу заметил его, но когда заметил, остановился.