А чего говорить-то? Анфиса тоже начинала горячиться: муж рот затыкает, словно она невесть что мелет, гость набычилсявот-вот рявкнет. Разве сам-то не помнишь? «Бабы, потерпите! Бабы, после войны будем досыта исть» Говорил? А сколько годов после войны-то прошло? Шесть! А бабы все еще терпят, бабы все досыта куска не видели
Анфиса, покамест говорила, нарочно не глядела в сторону мужа, чтобы все высказать, что на сердце накипело, зато когда отбарабанилаозноб пошел по спине. Нехорошо, ох, нехорошо получилось. Подрезов у них гость, и разве такими речами гостя угощают? А насчет мяса так она и вообще зря разговор завела. Кто поймет ее как надо?
Подрезов не ел, муж не елона не глазами, ушами видела это. И она кусала-кусала свои губы, ширкала-ширкала носом, как простуженная, итолько этого и недоставаловдруг расплакалась.
Ты уж не сердись на меня, Евдоким Поликарпович. Сама не знаю, как все сказала. Может, оттого, что я ведь тоже не со стороны на все это глядела Я ведь тоже бабам так говорила
Но здесь не бабы! отрезал Иван.
Она хотела встатьчего давиться слезами за столом, но рука Подрезова властно удержала ее.
Анфиса, мы с тобой когда-нибудь пили?
Вино?
Да.
С чего? Я ведь у тебя в любимчиках не ходила. Ты меня все годы в черном теле держал
Так уж и держал?
Держал, сказала Анфиса. Чего мне врать?
Подрезов налил граненый стакан водки. Полнехонький, с краями, воплавь, как говорят в Пекашине. Поставил перед ней.
Выпей, Анфиса, со мной. Только не отказывайся, ладно?
Вот так именитого-то гостя принимать: то сивер на тебя нагонит, то жар. Ну а как своя, домашняя гроза?
Выпей! приказал глазами Иван.
Анфиса голову вскинула по-удалому, по-бесшабашному: сама коней в топь завела, сама и на зелен луг выводи.
За такого гостя можно выпить.
Нет, не за гостя, сказал Подрезов.
А за кого же?
За кого? А ни за кого. За то, что мы с тобой тут, на Пинеге, фронт в войну держали
Выпила. По уму сказал слова Подрезов. Чуть не половину стакана опорожнила, а потом и того хлестче: дно показала. Иван виноват. Сказал быстоп, и все. А то не поймешь, чего и хочет. Выпей, а как выпейвсе или только пригуби? А Подрезовизвестно: покуда на своем не поставит, не слезет. «Выпей! Докажи, что зла на меня не держишь»
И вот Анфиса глубоко вздохнула, набрала в себя воздуха, как будто в воду нырнуть хотела, прислушалась (как там сын в задосках?) ибудем здоровы.
Минуты две, а то и больше никто не говорилне ждали такого, и в избе до того тихо стало, что она услышала, как в своей кроватке зевнул во сне Родька.
Первым заговорил Подрезов:
Дак, значит, я обманщик, по-твоему, Анфиса? Да?
«Так вот ты зачем меня вином накачивал! Чтобы выпытать, что о тебе думают. А я-то, дура, уши развесила, думалаон труды мои вспомнил».
А сам-то ты не знаешь! сказала Анфиса и прямо, без всякой боязни глянула в светлые, пронзительные глаза Подрезова. А по мне, дак человек, который слова не держит, обманщик. Вот ты по колхозам ездишь. Не стыдно в глаза-то людям глядеть? А мне дак стыдно
Ты опять про свое? цыкнул Иван.
А про чье же еще? Она и на него глянула во все глаза.
Да пойми ты, дурья голова, от секретаря все зависит? Думаешь, он всему голова?
А кто же? Разве помимо евонной воли каждый год у нас выгребаловку делают? Чьине его уполномоченные с утра до ночи возле молотилок стоят?
Правильно, Анфиса, мои, сказал Подрезов. Только покамест без этой выгребаловки, видно, не обойтись. Про войну забываешь.
Ничего не забываю. А только докуда все на войну валить? Чуть кто вашего брата против шерсти погладили сразу война. Да ведь войны-то и раньше бывали. После той, Гражданской, уж на что худо было. Гвоздя не достанешь, соли не былокислое молоко в похлебку клали. А года два-три прошлоожили. А теперь карточки уж который год отменили, а деревенскому человеку все в лавке хлеба нету, только одним служащим по спискам дают. Долго это будет? А скажи-ка на милость, трава каждый год под снега уходит, а колхознику нельзя для коровенки подкоситьтоже война виновата?
Ну, села на любимого конька
Села! с запалом ответила мужу Анфиса. И тебе это говорю: не умеешь с народом жить, все войной, все войной на людей, за каждую охапку сена калишь
Да если их не калить, они колхозное стадо без кормов оставят! И так ни черта не работают.
А по мне, дак больно еще хорошо работают. За такую плату
Иван выскочил из-за стола, забегал по избе, а она, Анфиса, и глазом не повела. Бегай!
Как-то она стала Петра Житова совестить (Олена попросила): зачем, мол, ты, Петя, все пьешь? «А затем, чтобы человеком себя чувствовать, ответил ей Петр Житов. Я, когда выпью, ужасно смелый делаюсь. Никого не боюсь». И вот, наверно, вино и в самом деле смелости прибавляет. Сейчас она тоже никого не бояласьни мужа, ни Подрезова.
Правда, Подрезов сегодня вроде и не Подрезов вовсе. У нее крепы в голове и в горле лопнуличего ни наговорила, как его ни разделала, в другой раз и подумать страшно, что было бы. А сегодня сидит, слушает и чуть ли еще не оправдывается.
Я тебе только одно скажу, Анфиса, заговорил Подрезов, когда Иван снова сел за стол. Не у нас одних трудно. В других краях и областях не лучше живут. Это я тебе точно говорю.
Больному не большая радость оттого, что его сосед болен, сказала Анфиса.
И опять ее стало подмывать, опять потянуло на разговорвот сколько накопилось всего за эти годы!
Но тут Иван напомнил Подрезову, что им пора ехать.
Куда? удивилась Анфиса.
На Сотюгу думаем, сказал Подрезов. Надо сено там у вас и у водян посмотреть, а заодно и рыбешки пошуровать. Покосился на нее мужским взглядом и весело добавил: Чтобы ты его посильнее любила.
А я и так мужа своего люблю. Без рыбы! с вызовом ответила Анфиса и, чего никогда не бывало с ней на людях, потянулась целовать его.
Иван, конечно, осадил еенож по сердцу ему всякие нежности на виду у других, но она выдержала характер, чмокнула в нос, а потом запела: вот когда по-настоящему вино заходило.
Чем людей-то пугать, сходила бы лучше за лошадями.
Нет, давай уж сами! захохотал Подрезов. Ей сейчас и конюшни не найти.
Мне не найти? Анфиса вскочила на ноги, лихо стукнула кулаком по столутолько стаканы звякнули. Нет, врешь! Найду!
Ее качнуло, она ухватилась за спинку кровати, но у порога выровнялась и на улицу вышла с песней.
3
Когда в прошлом году Анфиса смотрела кино под названием «Кубанские казаки», она плакала. Плакала от счастья, от завистиесть же на свете такая жизнь, где всего вдоволь!
А еще она плакала из-за песни. Просто залилась слезами, когда тамошняя председательница колхоза запела:
Но я жила, жила одним тобою,
Я всю войну тебя ждала
Это про нее, про Анфису, была песня. Про ее любовь и тоску. Про то, как она целых три долгих военных года и еще почти год после войны ждала своего казака
И вот сейчас она шла, пошатываясь, по дороге и выводила свою любимую. Во весь голос.
Из коровника выбежали скотницыкто поет-гуляет? Строители перестали топорами махать, тоже вкогтились в нее глазами, ребятишки откуда-то налетели видимо-невидимо
А ладно, смотрите на здоровье. Не часто Анфиса гуляет. Кто видал ее хоть раз пьяной после войны?
Конюха на месте не оказалосьза травой уехал или лошадей под горой перевязывает, но кто сказал, что ей помощник нужен? Всю войну по целым страдам с кобылы не слезала, так уж заседлать-то двух лошадей как-нибудь сумеет!
Она широко распахнула ворота конюшни, смело прошла к стойламлошадь любит, когда с ней уверенно обращаются, вывела сперва Мальчика, затем Тучу.
Тучасмирная, сознательная кобыла, и она быстро ее оседлала, а Мальчик как черт: крутится, вертится, зубами лязгаетне дает надеть на себя седло.
Стой, дьявол! Стой, сатана!
Она взмокла, употела и ужарела, пока подпругу под брюхом затянула, а потом конь вдруг взвился на задние ногивсе полетело: и привязь Ефимова полетелачего со старичонки требовать? и она сама полетела. Прямо в песок перед воротами конюшни, в пыль истолченный конскими копытами.